Комментируя подобные тенденции, социолог Джил Эйал утверждает, что экспертные знания и навыки способ говорить о «пересечении, оформлении и трении между наукой и технологий, с одной стороны, правом и демократической политикой, с другой»[68]. В управлении с давних пор известно противоречие, проявляющееся, когда бюрократам приходится принимать сложные решения, в которых учитываются и факты, и ценности. Так, повышение или снижение допустимых норм загрязнения решение, влекущее определенные медицинские следствия (например, повышение заболеваемости раком легких), экономический эффект (в плане доходности предприятий) и даже культурные следствия (например, в плане жизнеспособности шахтерских районов). Эйал сосредоточивается на демократическом вызове чисто технократическому принятию решений на каждом из фронтов.
В этой книге исследуется принципиально иной вызов, брошенный экспертным знаниям, а именно столкновение различных форм экспертизы. Уважаемые экономисты и эксперты в области ИИ утверждали, что их способы познания и упорядочивания мира должны получить приоритет практически во всех областях, в больницах и школах, центральных банках и военных штабах. Немногие из них столь же откровенны, как бывший исполнительный директор некой технологической компании, который заявил одному генералу: «Вы вообще ничего не понимаете в машинном обучении. Если я проведу в вашей палатке один день, я смогу решить большую часть ваших проблем»[69]. Однако общая тема многих книг об автоматизации на базе ИИ и экономическом прорыве такова: методы экономики и информатики всего лишь первые среди равных, то есть среди других форм экспертных знаний. Они предсказывают (и помогают создавать) мир, в котором ИИ и робототехника быстро заменят человеческий труд, поскольку экономика требует более дешевых методов выполнения работ. С этой точки зрения почти все работники со временем разделят судьбу операторов лифтов и кучеров былых времен, то есть им только и останется, что ждать, когда их заменит кто-нибудь, обладающий подходящими данными, алгоритмами и техникой.
Конечно, есть такие области, где экономика и ИИ крайне важны. Бизнес не может работать, не покрывая издержки; касса самообслуживания сломается, если программа сканера не сможет распознать штрих-код товара. Однако на вопросы о том, должна ли существовать определенная фирма и следует ли заменить роботизированным киоском кассира, лишь экономика и информатика ответить не могут. Решение принимается политиками, сообществами и фирмами, причем на основе сложного комплекса ценностей и требований. Такие ценности и требования невозможно свести к уравнениям эффективности и алгоритмам оптимизации, совершенно отличным и абстрагированным от конкретных сообществ. Скорее они выражаются и согласовываются экспертами-людьми, в рамках современных или будущих профессий способных показать, как скрытые, локальные знания работников и менеджеров выражаются в услугах и практиках, заслуживающих сохранения.
Стремиться к противоположному, то есть к высвобождению коммерческих мотивов и мимикрии роботов, нацеленных на то, чтобы колонизировать, заменить или подчинить себе любую форму человеческого труда, значит радикально реорганизовать общество. Социолог Уилл Дэвис однажды отметил, что «профессия, требующая права на все что угодно, является уже не профессией, а разновидностью эпистемологической тирании»[70]. Сегодня в очень многих спорах об ИИ и робототехнике господствует узкий взгляд, сосредоточенный на эффективности и оптимизации. Моя цель в этой книге ввести в обсуждение автоматизации намного более широкий список целей и ценностей. Чтобы закрепить этот более содержательный диалог, нам нужно добиться того, чтобы везде, где труд и услуги выражают наши ценности, распределенные экспертные знания соединяли демократическую ценность представительства с когнитивными ценностями точности, эффективности и научного метода[71].
Этот подход существенно отличается от позиции многих программистов 1980-х гг., которые стремились свести процесс принятия решений в среде юристов или врачей к древу импликаций «если то». Например, подобная программа может спрашивать обучаемого врача: «Есть ли у пациента жар? Если есть, спросите его, когда он начался. Если нет, спросите, есть ли у него кашель». Такие системы внушили немалый энтузиазм, однако они оставались громоздкими и неудобными. Оказалось, что систематизировать профессиональное суждение намного сложнее, чем думали исследователи ИИ.
Этот подход существенно отличается от позиции многих программистов 1980-х гг., которые стремились свести процесс принятия решений в среде юристов или врачей к древу импликаций «если то». Например, подобная программа может спрашивать обучаемого врача: «Есть ли у пациента жар? Если есть, спросите его, когда он начался. Если нет, спросите, есть ли у него кашель». Такие системы внушили немалый энтузиазм, однако они оставались громоздкими и неудобными. Оказалось, что систематизировать профессиональное суждение намного сложнее, чем думали исследователи ИИ.
Философ Хьюберт Л. Дрейфус для объяснения того, почему экспертные системы показали столь слабые результаты, разработал специальную теорию неявного знания[72]. Мы знаем больше, чем можем объяснить. Подумайте о том, как сложно было бы свести вашу собственную работу к серии утверждений «если то». Смог бы компьютер распознавать ситуации, с которыми вы сталкиваетесь ежедневно? Смог бы он с той же скоростью формулировать, оценивать и ранжировать возможные ответы на такие ситуации? И если нет (я подозреваю, что именно такой отрицательный ответ даст большинство моих читателей), трудности описания (профессиональных задач) и перевода (человеческих ситуаций в компьютерный код) позволяют хорошо понять, что у людей и в будущем останется определенная трудовая роль.
Конечно, изменчивость иногда следует сдерживать, а не превозносить. Если одни отоларингологи рекомендуют удаление миндалин 90 % детей, которых лечат, тогда как все остальные лишь в 15 % случаев или даже реже, это, вероятно, означает наличие серьезных проблем с некомпетентностью или оппортунизмом, которые следует изучить[73]. И все же самостоятельность врачей, указывающая на их право на инновации или на отклонение от общепринятой практики, часто защищается законом и является чем-то желанным, с точки зрения самих пациентов[74]. В обычной медицинской практике слишком много неопределенности, чтобы целиком сводить ее к алгоритмам, которые обычно в шутку называются «поваренной медициной». Пациенты хотят также, чтобы осмотр вел человек, готовый посочувствовать их страданиям и их подбодрить, дабы они быстрее выздоравливали. Точно так же многие родители, вероятно, не захотят, чтобы их детей учил общенациональный учитель, транслируемый по телевидению или радио, и неважно, какого сокращения налогов, выплачиваемых на систему образования, удалось бы при таком подходе достичь. Есть общее понимание того, что прямая связь с человеком, которому ты доверяешь, нечто намного более ценное, чем простая трансляция с участием пусть даже самого квалифицированного человека или робота.
Следовательно, один из способов сгладить демократический кризис экспертных знаний, то есть напряжение, возникающее между безразличными технократами и страстными популистами, предоставить определенные права местным профессионалам. Мы не хотим, чтобы школьные программы во всех подробностях определялись законодательными собраниями штатов или мультинациональными корпорациями; учителя и профессора с сохраняющимся здравым пониманием того, что важно в их сфере, должны обладать всеми возможностями обогащать и оживлять базовую программу. Достаточно распространить это понимание ценности «личного стиля» на многие другие области, в которых он важен для работников и тех, кому они служат, и у нас будет базовый аргумент против преждевременной автоматизации. Если ИИ и суждено добиться успеха, его, по крайней мере, следует кормить разными данными, исходящими от наблюдателей-людей. «Успех» может вообще определяться как помощь профессионалам, обладающим всеми необходимыми знаниями и достаточно преданными своему делу, чтобы понимать, когда доверяться машине, а когда полагаться на собственное суждение.
Выгода издержек
Технократические представления о быстрой и всеобщей автоматизации порождают странное напряжение в самом центре современной экономической политики. Когда вопрос о технологической безработице поднимается американским Советом консультантов по экономическим проблемам, Всемирным экономическим форумом или Международным валютным фондом, эксперты сухо предупреждают о том, что роботами будут заменены десятки миллионов рабочих мест[75]. Эта дискуссия, сосредоточенная на нас как производителях, окрашена в грустные тона неотвратимости. Похоже, что будет автоматизирована одна область за другой сперва рутинные задачи, потом более профессиональные, наконец даже работа программистов, когда будет найден «мастер-алгоритм»[76]. Изучение подобной литературы способно создать апокалиптическое настроение. «Роботы готовятся украсть 15 млн рабочих мест» выстрелила Daily Mail, потрясая исследованием, расхваленным директором Банка Англии Марком Карни[77]. Хотя оценки сокращения числа рабочих мест существенно разнятся, тон экономической литературы не может ввести в заблуждение: любой работник сегодня под угрозой.