Беда понял, что партийца разжалобить удалось, но слёзы течь всё равно не переставали. Расстроенного и заплаканного, его забрал в свой кабинет инструктор Паршин. Он напоил Ивана минеральной водой, выслушал внимательно и отпустил в школу, пообещав, что этот вопрос он урегулирует сегодня же.
Из кабинета Иван выходил обиженным и разбитым.
Паршин понимал, что мальчику была нанесена тяжёлая моральная травма, что случалось редко в Советских школах. И защитить его от необоснованных посягательств учителей для него было главной задачей.
Выйдя из горкома партии, Иван удовлетворённо хмыкнул, порылся у себя в кармане. Затем извлёк из штанов маленький обмылок и выкинул его в газон. «Знали бы партийцы, как мне этот кусочек мыла помог в производстве слёз, что даже аппаратчики в их искренность смогли без звука поверить пронеслась у него ублажающая мысль в голове. Молодец дядя Гриша, ловко он научил меня слезу добывать. Пальцы послюнявил, потёр об мыло и к глазам. А совесть меня всё равно не мучает. Я прав! Пускай им влетит за всё старое и за сто лет вперёд».
Рассказы о школьной шумихе на этом не закончились.
Вечером Ивану у себя дома пришлось излагать родителям подробно, что произошло в учительской, не упуская ни одной детали. Родители негодовали. Особенно был зол отец. Ему на заводе всё сообщили и велели вместе с сыном быть к девяти утра на заседании парткома судостроительного завода. Завод осуществлял шефскую помощь школе и многие вопросы курировали в частности, что касалось подрастающего поколения и политического воспитания молодых строителей коммунизма.
Из школы в партком пришёл один трудовик.
Физик неожиданно заболел. Маруську срочно отправили в командировку за углём для школьной котельной. А директора ночью неотложка увезла в кардиологию. Иван ещё раз пересказал, что произошло в учительской. Вопросов на засыпку не было, в основном заседали степенные люди, которые не стали приставать к школьнику, а повели разбор с взрослых.
Прояснил ситуацию трудовик. Он попросил из кабинета удалить молодого Беду.
Юрий Георгиевич всю вину взял на себя, сказав, что рейсшину взял в руку для устрашения, а бить ей мальчика не собирался. Он осознал, что совершил недостойный поступок для коммуниста и просил строго не судить его товарищей по партии и фронту. Инструктор горкома Паршин, построил работу комитета по установке второго секретаря. Он раскритиковал неправильно осмысленный приказ директора, который взбудоражил не только школу, но и город. Как оказалось на самом деле, исходил он по причине приезда в школу академика, президента «ВАСХНИЛ» Лысенко Трофима Денисовича, приближённого к лысенькому Хрущёву в то время Никита Сергеевич был первым секретарём ЦК КПСС. Такую вывел оценку действиям директора инструктор и подвёл её к несуразному мелкому подхалимажу, через унижение своих учеников. Когда заседание закончилось, отец подошёл к Ивану и сказал:
А в горком напрасно ты ходил, и кто тебя надоумил поступить именно так? Можно это было уладить на месте. Теперь им всем по строгачу вероятно вкатят. Ладно, иди в школу. Мы позже вернёмся ещё к этой теме.
Иван ничего не ответил отцу, утвердительно кивнул отцу и пошёл в сторону проходной завода. Слова отца привели к новым раздумьям, и мысленно он приступил к самобичеванию. Но в голове витала незабываемая фраза, брошенная, когда то Часовщиком. «Никогда не оглядывайся назад, если пошёл вперёд. Иначе подорвёшь здоровье и подмочишь репутацию».
Этот веский аргумент, Иван посчитал сильнее отцовских слов. Вдохнул глубоко в себя сентябрьский воздух, и приказал забыть, что сказал отец и стереть из памяти школьный инцидент, связанный с подстрижкой. Но об этом не забыл дядя Гриша.
От кары Часовщика не ушли ни физик, ни Маруська.
Им вскоре в подворотне школы было сделано неизвестными лицами серьёзное внушение. После чего по двору несколько дней рыскала милиция. Поиски их были тщетны, хулиганы найдены не были.
В стенах школы твёрдо были убеждены, что избиение уважаемых людей было организовано Иваном Бедой. О чём Иван и не ведал. Директор после этого случая к Ивану осторожно относился, но при встрече с Бедой всегда неприятно хмурился. Когда Дерюгин узнает, что отдел образования отправляет его на пенсию, он издаст приказ об отчислении Ивана Беды из школы за прогулы, хулиганство и систематическую неуспеваемость. В последующем, школьную науку Иван Беда, так и не поучившись в совместной с девочками школе, продолжал постигать в школе рабочей молодёжи, которая находилась на базе его родной шестой школы. Он в это время серьёзно уже играл в футбол и в семнадцать лет выступал за основной состав «Водника». Его игрой любовались. Он бегал по полю разговаривая с мячом на профессиональном языке, развивая своей пышной шевелюрой. В каждом матче он всегда отличался высокой результативностью. Не было таких матчей, чтобы он не распечатал ворота противника. Трибуны скандировали ему «Иван, покажи им Беду». Жизнью он тогда был доволен. На носу были экзамены, и он к ним тщательно готовился, а дальше служба в армии, которую он с большим нетерпением ждал. Но его воинственно вспыльчивый нрав поломал все его жизненные планы, и колесо судьбы повернуло в обратную сторону.
Была драка в парке со студентами, где Иван отличился ярче всех, со своим другом Славкой Кадыком. Всё бы ничего, но серьёзную травму в этой потасовке получил сын заведующего городским отделом культуры Петька Трофимов, которому Иван сломал руку и разбил голову. Рабочие завода, где он трудился слесарем, пытались взять Ивана на поруки, но страстное желание большого чиновника, посадить Беду в тюрьму, было намного сильней ходатайства рабочего коллектива завода и спортивного клуба. Тогда Ивана осудили на пять лет, а Кадыка на два года. Ивану статью на суде переквалифицировали на разбой, так как после драки он в траве нашёл кошелёк потерпевшего, но возвратить тому не успел. Через десять минут он был арестован.
Он вспомнил стук вагонных колёс и переполненный заключёнными столыпинский вагон, пропахнувший карболкой.
Тюрьма и война из памяти никогда не стирается, хотя ему после освобождения многие говорили «забудь про тюрьму».
«Нет, её невозможно забыть. Можно отвлечься на время. Только хорошее можно быстро забыть, особенно если в жизни его много было. А сейчас, почти каждый месяц судят кого то с их двора, даже своих родственников половина побывала в тюрьме, а некоторые до сих пор сидят. В шестидесятых годах, когда на дворе социализм был я дерзок. А дальше пошла долгая эпоха Захара Минина, он был крут и младше меня. Вкус тюремных сухариков узнал с малых лет. И между тюремными перерывами, играл в футбол за команду Водник и надо сказать неплохо. Крёстный Часовщик, конечно, был вне конкуренции. А в середине шестидесятых годов в городе появился вор в законе по кличке Таган, которого я и в глаза не видел. Но слышал от крёстного, что Таган считался первым идеологом в воровском ордене, который хотя и имел физический недостаток, у него отсутствовала одна нога, но до сих пор находится в полном здравии. Это надо же каков Человечище этот Таган! На дворе другой век наступил, а в городе никто и никогда не слыхивали, чтобы он размахивал воровским флагом, видимо интеллигентной выправки человек? Большой поклон таким ворам! А я был просто уличный баклан, с завышенной справедливостью. Нечего кривить душой ведь на самом деле я и Захар являлись криминальными маяками для некоторых своих родственников». И его грустные воспоминания окунулись в те далёкие года, в таёжный уголок, обнесённый высоким забором и колючей проволокой, где он оставил часть своей молодости.
***
Свою тюремную карьеру, Иван Беда начал со штрафного изолятора, в который помещали нарушителей внутреннего режима. Привезли его в таёжную станцию под названием Буреполом. Не подымаясь в лагерь, он и его спутник Коля Румба, имевший вторую судимость, избили на этапе мешочника за его прижимистость. Им и выписали при подъёме на зону двадцать суток на двоих. Штрафной изолятор был рабочий. Выгоняли на лесоповал, где Иван цеплял трос за лесины, прицепленный к лошади, и выволакивал лесину на площадку, которая называлась верхним складом. Здесь впервые Иван увидал, как вольные шофера привозят запрещённый чай в носках. Зэки, сняв носки у водителей, снимали каждую чаинку с них, а затем трясущими пальцами отряхивали голые пятки на газету. За этой любопытной картиной Иван наблюдал и не заметил, как штабеля брёвен начали лавиной скатываться на него и, если бы не прыткость Коли Ромба, лежать бы ему под этим лесом раздавленным.
Перед самым Новым годом у них окончился срок штрафного наказания, и они в совершенно голом виде предстали перед комиссией, для распределения на соответствующие по здоровью работы. Тогда седовласый майор с заячьей губой, которую он пытался замаскировать усами, как оказалось начальник производственной зоны, им сказал:
Вы оба являетесь участниками гуманного акта Советского правительства. Считайте уже пять лет прошло со дня указа о переименовании лагерей в Исправительные трудовые колонии. Труд отныне стал приоритетной дисциплиной в исправлении находящегося контингента всех подобных учреждений страны. Так что милости прошу на трудовые подвиги и прошу запомнить новый девиз. «Только труд и труд исправляет человека!» Считайте сегодняшний день вашим первым шагом на свободу!
Беду и Румба направили в один отряд. В бараке, куда их привели, было многолюдно. Все расспрашивали, откуда они родом и за что сидят.
И эти расспросы продолжались бы до бесконечности, если бы в секцию не вошёл высокий чернобровый брюнет с золотыми зубами. Это был последний вор в законе, оставшийся на зоне Володя Потёмкин по кличке Генерал.