Железного коня она в то утро оседлала впервые. Впрочем, не оседлала. сосед усадил её в коляску.
Она сунула вдоль тесной люльки свои ревматические ноги, трость, положила на колени сумку с документами, кошельком, расчёской, носовым платочком и всё-таки! крошечной в полиэтиленовом пакете иконкой, оставшейся от матери, натянула колясочную искож-накидку, Сабир поправил, и они поехали.
Утро выдалось ясное, но ветреное. Молодое солнце светило ярко и с каждой минутой набирало мощь. Такое бывает в этой степи вместе с начинающейся жарой всё сильнее поднимался ветер. Защитных стёкол на мотоцикле не было. Сабир, как мотогонщик, надел дорожные очки, баба Катя зажмурилась и прикрыла глаза ладонью. Память рисовала ей картины юности, как они с отцом тряслись по этой вот дороге в райцентр на телеге, запряжённой смирной и пятнистой, как корова, конягой за какими-то удобрениями для колхозной пашни, которая раскинулась на другой от их дома стороне деревни, за церковью и клубом. Также трясло, также жарило солнце, и напирал ветер.
Частенько отправлялась она в степь и с матерью. Блуждали вне троп и дорог, собирая лечебные корешки, травы полынь, ковыль, девясил Дома провяливали, просушивали в тени, затем обрабатывали Аптечными лекарствами сроду не пользовались.
Здесь, в пушистых ковылях, восьмиклассница Катя в первый раз поцеловалась. С однокашником будущим мужем своим. Да уж, поцеловалась! ткнулись друг в дружку носами, подбородками, вот и всё. А потом бегали, догоняясь, до самой одури. И не было границ ни степи, ни жизни. Раздолье, красота! У каждого ведь своя родина. Кто Волгой-матушкой хвалится, кто тайгой, кто морем, а у неё степь, которая давным-давно быльём да новым ковылём поросла.
Не зря ваш колхоз назвали «Светлым путём», прокричал Сабир. Ветер мгновенно сорвал слова с губ и унёс в степной простор за мотоциклом.
Каким путём? расслышала баба Катя только последнее слово.
Светлым путём, говорю, едем в райцентр, напрягая связки, пояснил Сабир, усмехнувшись.
Ох уж!.. воскликнула баба Катя, Пути светлы, да глаза слепы.
Ничего, сегодня они слепы завтра зрячи.
Прямо по дороге издалека навстречу приближался гонимый ветром шар перекати-поля. Мотоциклист притормозил, травянистый клуб подпрыгнул перед самым носом, врезался в руль, сухо скользнул по шлему и улетел. Сабир оглянулся: за мотоциклом ничего, кроме пыли.
Баба Катя испугалась. По лицу её будто злая тень пробежала и хлестнула то ли сухой веткой, то ли колючкой. Она вжалась в коляску не к добру это.
Минуту спустя мотоцикл зачихал и тихо встал.
Что случилось? забеспокоилась баба Катя.
Сабир не ответил, покрутил набалдашники ручек, слез с «коня», снял очки, опять взялся за руль и принялся ломать ботинком рычаг кик-стартера. Бесполезно. «Урал» безмолвствовал.
Гора старого утиля! выругался он, обошёл мотоцикл вокруг, достал из патронташа отвёртку, плоскогубцы, скрючился у цилиндра так, что почти скрылся из виду. Бабка продолжала сидеть в коляске, надеясь, что верные руки соседа всё уладят, и они тронутся дальше.
Время шло, однако машина не подавала никаких признаков жизни. Баба Катя не выдержала пекло солнце, дул ветер в лицо, зашалили нервы, и она полезла из люльки. Но и на ногах не успокоилась, коротко замаячила туда-сюда. Беспокойство нарастало неужели она так и не доберётся до чудо-доктора?
Сабир, наконец, выпрямился, тщательно протёр тряпкой руки и сказал:
Пошли пешком.
Дык, неблизко ж! завозражала баба Катя.
Ничего, дойдём.
Всё-то у его ничё, а у меня рематизьм.
Пошли, пошли. Он взял её под локоток, и они не сразу, но двинулись по пыльной дороге.
Метров через пять старуха остановилась и сказала, что забыла тросточку в коляске.
Я твоя тросточка, ответил Сабир.
Ещё вот что сообщу, продолжила она, оставаясь на месте. Дорога в райцентр идёт в обкружную, надо срезать и прям через степь Ближе будет.
На немое сомнение провожатого дёрнула кончики платка под подбородком и ответила, как отрезала:
Я тут кажную кочку знаю, не боись!
Сабир кинул взгляд на без конца и краю степь. Под ветром гривы седого ковыля ходили, точно морские, пенные волны. Высоко в чистом, без единого облачка, небе заливался звонкой песней жаворонок. И не было ему дела до жары, ветра, сломанного мотоцикла и слепой старухи.
Какие кочки, ты же не видишь дальше носа ничего!
На немое сомнение провожатого дёрнула кончики платка под подбородком и ответила, как отрезала:
Я тут кажную кочку знаю, не боись!
Сабир кинул взгляд на без конца и краю степь. Под ветром гривы седого ковыля ходили, точно морские, пенные волны. Высоко в чистом, без единого облачка, небе заливался звонкой песней жаворонок. И не было ему дела до жары, ветра, сломанного мотоцикла и слепой старухи.
Какие кочки, ты же не видишь дальше носа ничего!
Я не глазами вижу, ответила она.
Неожиданно для самого себя слова старухи убедили видавшего виды мужчину. И парочка свернула с дороги.
Он держал её под руку, а она чуть впереди него удивительно ловко лавировала между метёлками ковыля, кустами полыни и чертополоха.
Но скоро баба Катя начала тормозить, спотыкаться
Что с тобой? остановился Сабир.
Я ж те говорила ноги Болят они у меня. Давай передохнём малость.
Он согласился.
Сели в траву, перевели дух. Поднялись, снова двинулись Однако через пять минут старуха опять заспотыкалась.
Не можу больше. Перекурим.
Нет, так дело не пойдёт. Садись мне на спину.
Хотела баба Катя возразить, но здравомыслие не изменило ей, и она, перекрестившись, подчинилась полезла на хребет присевшего спутника.
Жаркое солнце набирало высоту. Коротко стриженую мужскую голову нещадно пекло. Порывы ветра не остужали. Ноша хоть и была невесть что, тем не менее свой вес имела.
«Да и выпил вчера лишнего, казнил себя Сабир. Надо же, без двух бабкиных рюмок самостоятельно осушил бутылку! Будто отродясь водки не видел. Хотя и верно сто лет уж ни капли».
Степной путь был совсем не шёлковым. Постепенно ноша стала весомо тянуть, ноги налились тяжестью, рубашку хоть выжимай, в висках застучало. А бабка на загорбке разговорилась. Всю свою жизнь вспомнила. Внучата-то у ней, оказывается, внучками были, близняшками, школьницами начальных классов. Не то второклашками, не то постарше. Сама всюду ранняя была, а дочь поздней оказалась. Всё бы хорошо, да вот муж отец деток сбежал от семьи.
Потому и нелегко Марийке-то. Слышь меня?
Угу только и мог ответить Сабир.
А что значит твоё имя? не унималась наездница.
Терпеливый, ответил он.
Стало быть, выносливый, упёртый. Извиняй, конешно, но у нас поговорка есь. Бабка даже хихикнула. Нет, не скажу. Обидешься ишо.
На обиженных воду возят, что ли?
Не-е
Да говори уж, раз заикнулась.
И то верно. Коль заикнулась Нет, не можу.
Не можу, не можу передразнил Сабир. Сейчас в репейник брошу!
Баба Катя ёрзнула у него на спине и выдала:
Терпи, пока-а терпя́т бока-а.
Про меня, что ли?!
Перед его глазами встала старая открытка, которую видел ещё в детстве: босоногий китаец несёт на себе богатого соплеменника под зонтом. «Интересно, подумал он, как называется человек, который везёт на себе другого?»
Обиделся? услышал он за ухом и спросил вместо ответа:
Голову не напекло?
Не, я ж в платочке.
Через короткое время настроение у неё изменилось. Она начала ныть, что они опоздают, что ничего не получится и останется она слепой курицей.
И почему ветер всегда навстречу, спрашиваю? был следующий её всхлип уже в самое ухо.
Он обернул голову:
Это я тебя спрашиваю: где твой райцентр? Сколько уж скачем по степи! Давно бы дорогой дошли.
Сама дивлюсь. Верно ж, кажись, направлялися
Сабир чувствовал себя дурно. Во рту пересохло, голова раскалилась, как чугунок на огне, ноги заплетал ковыль. Наверное, так и должно быть, когда слепой зрячему дорогу указывает. В мозгу вспыхнула другая картинка, но всё на одну и ту же тему: «Почерневший лицом от солнца и ветра шерп эвакуирует на своей спине альпиниста».
Вскоре трава кончилась, вышли на песок. Легче не стало. Зыбучая почва лишала ходока с грузом на спине равновесия. Тут ещё корни какие-то повсюду. Но он неотступно, как заведённый, пёр по намеченному курсу.
Порыв ветра поднял тучу песка и бросил на путешественников.
Откель песок-то? удивилась баба Катя.
Так пустыня началась, Сахара! ответил Сабир, отплёвываясь. Не видишь?
А то!.. обиделась старуха. Прозрела у тя тут на шее.
Прости
Бог простит.
Она давно уже поняла, что забрели они куда-то не туда. Сбились с пути. Иначе давно бы дошли. Боялась не только вслух сказать, но и себе признаться. С прежними глазами-то не допустила б такого. «Расхвасталась: и без глаз каждую кочку вижу! А теперь хоть помри у него тут на спине от стыда и позора!» думала она, и слёзы закапали проводнику на спину