Мухаммад неопределённо махнул рукой и нахмурился, невольно напоминая маленького старичка. Шейх задумался. Из учеников, которых направил ему повелитель, солтан Мухаммад был старательнее всех и знал уже больше старших, но этот разговор открыл ханского внука с неожиданной стороны. Камол знал, что и отец мальчика солтан Джеляльуддин прослыл среди братьев самым умным и рассудительным. Видимо, сын пошёл в него, а со временем, должно быть, превзойдёт и отца. Только для царевичей столь высокого рода большая учёность не идёт на пользу. Среди них превыше всего ценятся полководческий дар, государственное предвидение и умение повелевать. Как это объяснить мальчику, душа которого стремится к познанию, мечтает объять необъятное?
Забавы и игры в вашем возрасте, Мухаммад, необходимы. Они дают силу, ловкость и нельзя ими пренебрегать. А для учёбы предназначены другие часы. Всё в нашем мире распределено, всему своя мера и своё время.
Мальчик помолчал, осознавая сказанное мудрым наставником, потом кивнул, соглашаясь:
Хорошо, учитель. Завтра я отправлюсь с повелителем на охоту, но сегодня вы обещали рассказать мне о вашем друге великом Хафизе. Вы с ним перекликаетесь, как два соловья, и можно бесконечно слушать ваши творения, так говорят во дворце.
Не стоит слушать всего, что говорят лукавцы, проговорил Камол, польщённый, однако, словами мальчика.
И всё же разрешите мне остаться и послушать ваши рассказы. А там, в саду, пусть поиграют без меня.
Старый поэт скрыл улыбку и указал на толстый том, лежавший поверх других:
Я помню о своём обещании, царевич, и уже приготовил диван лучших газелей Хафиза. Но хочу отложить наш урок до вечера.
Чем же мы теперь займёмся? удивился мальчик.
Если даст согласие ваш аталык, отправимся на базарную площадь.
Камол порадовался заблестевшим глазёнкам ребёнка. Мухаммаду так редко удавалось вырваться из дворца, а поездка на базар была настоящим развлечением для маленького солтана. Но знал бы он, что его ждало на одном из обширнейших майданов Кок-Базара! На это торжище съезжались купцы из Хорезма, Мавераннахра и Сыгнака, а вместе с их караванами прибывали бродячие фокусники, заклинатели змей и масхарабозы[8]. Последние собирали у своих шатров толпы зрителей, которые с нетерпением ожидали начала представления.
У одного из таких шатров остановились и шейх Камол с юзбаши Ураком. Своего воспитанника они переодели в зелёный суконный чапан и неброский тюрбан без украшений, дабы не привлекать внимания посторонних. Мухаммад приходил в восторг от таинственности, с которой была обставлена его прогулка, занятная сама по себе. У шатра масхарабоза уже образовался полукруг, жаждущие зрелища люди сплотились столь тесно, что мальчику не удавалось разглядеть приготовлений к фарсу. Мухаммад напрасно вытягивал шею и пытался просунуть голову между теснившимися зрителями. Урак с лёгкостью всё разрешил: вскинул мальчика на широкое плечо, и Мухаммад с гордостью устроился на нём. Теперь впереди расстилалось море из людских голов с наверченными чалмами, разноцветными тюрбанами, расшитыми тюбетейками и женскими покрывалами. И пятачок перед шатром лежал, как на ладони. Весёлый толстяк в пёстром тёплом халате выстукивал заводную дробь, зазывая тех, кто ещё не успел прибыть к шатру:
Ай, спеши-поспеши! Ай, любимое зрелище не пропусти! Увидишь «Игру Палвана», а не увидишь и ночью не уснёшь, будешь локти кусать, сожалеть! Стоит лишь два пула[9], а смеяться будешь на целую дангу[10]!
Мухаммада призывы толстяка развлекали, а тут ещё мальчишка по соседству, взобравшийся не на плечо, на шею своего отца-медника, кривлялся и строил рожицы, искусно подражая зазывале. Разносчик сладостей воспользовался скоплением людей, поспешил в самую гущу со своим лотком:
Эй, налетай-хватай! Сладкие орешки, пирожки с айвой, халва, медовые лепёшки!
Сердце Мухаммада дрогнуло, когда увидел в руках мальчишки-кривляки палочку, облепленную сладкими орешками. Но удержался от соблазна: пристало ли внуку хана грызть уличные сладости и уподобляться сыну медника. Отвернулся в сторону, хоть так хотелось отведать лакомство, просто до слёз представилось, как вкусно захрустели бы засахаренные орешки у него во рту. К счастью, досада вскоре позабылась, шустрый зазывала, наконец, отложил барабан, поклонился толпе и распахнул полог шатра. Под одобрительный рёв на пятачок выбрался масхарабоз, изображавший борца. По пояс раздетый, он играл мышцами, пыжился, смешно растопыривался и похвалялся своим мастерством. Мухаммад засмеялся вместе со всеми, когда толстяк вынес на пятачок того, с кем собрался бороться масхарабоз, потешную куклу в халате, сделанную из палки с маской вместо лица. Но вид противника не смутил борца, он принялся торговаться с толстяком о вознаграждении за победу, чем заработал новую порцию смеха. Хохот вызывало и само состязание, во время которого кукла по имени «Палван» хитрил, применял неправильные приёмы борьбы, жульничал за счёт слабо повязанного платка-пояса, из-за которого легко выскальзывал из захватов противника. Масхарабоз постоянно ошибался, проигрывал, возмущаясь, наскакивал на Палвана, наконец, махнул рукой и под дружный смех зрителей сбежал в шатёр. Толстяк в обнимку с Палваном отправился собирать деньги, и Мухаммад с удовольствием опустил в медную чашу куклы звенящие монетки. Ещё одним поводом для радости стала палочка со сладкими орешками, которую солтану вручил аталык. В тот миг мальчик позабыл о своём высоком сане и принялся беззаботно грызть лакомство, следуя за своими наставниками.
Дни шли друг за другом, не нарушая ровный ход жизни огромного улуса. Несчастье навалилось внезапно. Во дворец повелителя прибыли ногайцы со срочными известиями. Запылённые и потные, они дожидались сарайского господина во дворе. Хану доложили о них в разгар вечернего пира, он хотел отослать их до утра, но предчувствие кольнуло острой иглой. Тохтамыш покинул веселящихся вельмож и вышел на ступени дворца. Ногайцы бросились в ноги, один из них вскинул смуглое, забрызганное грязью дорог лицо:
Великий хан, на тебя идёт джихангир[11] Тимур!
Кто-то из караульных тревожно охнул, быстро заговорил и смолк, сражённый гневным взглядом повелителя. Тохтамыш перевёл тяжёлый взгляд на ногайцев:
Откуда известно?
Мы шли с самаркандцами в тумене[12] эмира Идегея.
Тохтамыш скрипнул зубами: «Вот он, предатель, вынырнул из укрытия, выждал свой час!» Спросил снова:
Где сейчас Тимур Гурган?
Мы бежали от реки Тобол, а до того завоеватель Вселенной прошёл через Яссы, Сабран и Карачук. И шли мы по рекам и по безводным местностям два месяца, а войско великого эмира огромно, превосходит оно по численности песок на берегу реки и
Хватит! Тохтамыш досадливо отмахнулся, обернулся к караул-баши. Отведите воинов к себе, накормите, а вечером приведёте на совет.
Он отправился назад к пирующим эмирам и огланам, которые ничего ещё не ведали. Хан шёл с тяжёлым сердцем, не зная, как можно остановить надвигающееся кровопролитие. Они не были готовы к борьбе с грозным Тимуром; правитель Турана подгадал, нашёл уязвимый момент и раскрутил колесо войны, которая никого не пощадит.
Глава 2
Тумены Великой Орды стягивались к Крык-Кули. Весна уже готовилась сдать свой пост летнему зною, начиналась обычная для это времени сушь. Но степные почвы ещё таили в своих глубинах влагу растаявших снегов, травы дружно поднимались по берегам Яика. Необозримые пространства, вспухавшие низкими зелёными холмами, пока украшали яркие мазки эфемеров. Но уже виднелись проплешины в прекрасном степном ковре из тюльпанов, синих ирисов, вишнёвых пионов и солнечных горицветов. А как великолепен он был ещё неделю назад, ведь ни одной мастерице неподвластна такая вязь узоров и буйство красок! Но цветы угасали один за другим, отмирали, прячась за зеленью трав, и напоминала блекнущая картина, как недолговечна жизнь, как призрачно всё в этом мире.
И ордынский хан думал о превратностях судьбы, с тревогой окидывал взглядом противоположный берег Яика, откуда ожидался приход грозного врага. В обширной долине раскинулся его воинский стан, он заполнился сотнями шатров, раскинул бунчуки десятков родов и племён. Сюда подоспели основные войска, но к назначенному Тохтамышем сроку не подошли отряды из Азака и булгарской земли, на чью помощь рассчитывал повелитель. Хан ожидал у Крык-Кули переправы тимуровых войск, готовился напасть на завоевателей в самый неподходящий момент. Но на третий день Тохтамышу донесли, что великий эмир перехитрил его. Правитель Мавераннахра предугадал замысел ордынцев и нашёл иное место в верховьях Яика, где Тимура никто не стерёг. Тохтамыш отдал поспешный приказ к отступлению. Они удалились в степь, растворились на её просторах, и, когда воины великого эмира ворвались в покинутый стан, на растерзание им достались лишь запоздавшие булгары.
Покончив с ордынскими вассалами, Тимур послал весть Тохтамышу: «Я сложил курган из твоих людей, такая же участь ожидает и тебя, неблагодарный, презревший договор подчинения и повиновения!» Железный Хромец грозился, но сам не чувствовал уверенности. Тохтамыш находился на своей земле, и каждый улус, всякое кочевье кормило его воинов, а отряды Тимура провели в длительных переходах четыре месяца, и пусть были они привычны к долгим походам, бескормице и лишениям, но устали и ослабели. Только воинский азарт, вера в собственную удачливость заставляли повелителя Турана идти по этим землям поступью уверенного, сильного завоевателя. Он шёл по следам отступающих ордынцев, не пугаясь препятствий и возможной западни.
Хан Тохтамыш пятился в глубь собственных владений, по его приказу со всего огромного пространства воины угоняли скот, сворачивали юрты. Тумены смешивались с бегущим мирным населением, разрастались огромным комом. Порой необъятные для глаза массы людей напоминали осеннюю степь, по которой катятся тысячи шаров сухой травы, вырванных с корнем из родной земли. Так и они лишались привычных мест обитания, ветер перемен уносил стойбища и аилы вслед за отходившими войсками, чтобы не оставить наступавшему на пятки врагу достойного пропитания. Грандиозное это бегство можно было наблюдать целый день: многотысячные отряды сменяли бесчисленные обозы, а за ними скрипели неуклюжие повозки, едва выдерживая тяжесть взгромождённых на них кочевых юрт. Рядом степь вскипала пыльным облаком под копытами бескрайних табунов, наполнялась ревущими стадами, блеющими отарами. Степь стонала под сотнями тысяч ног, копыт, колёс, которые топтали её многострадальную грудь.