Воскресная Литургия перед Рождеством в Храме Гроба Господня пропитана Пасхальной радостью.
Господь явится в силе и славе, войдет как Царь в Золотые врата, которые сейчас промыслом Божиим во временном пользовании мусульман, охраняющих святыню от неверных и от варваров. Мечеть Омара стоит на месте разрушенного великого Иерусалимского Храма.
Мусульмане ближайшая орбита к огненному сердцу. Мусульманская семья бережно хранит и передает из поколения в поколение ключи от Гроба Господня. Две мечети охраняют подступы к Храму с севера и запада. Династии держателей охранительных посохов, постукиванием которых расчищается дорога Иерусалимскому Патриарху, а звук постукивания отгоняет всю нечисть окруженные почетом и уважением семьи.
Я иду пешком в Вифлеем за пару дней до Рождества. А потом отправляюсь своим ходом в Галилею через всю Палестину. Это небезопасно, но чистому сердцем пилигриму все дороги открыты. Заезжаю в Наблус, где колодец Иакова и где Господь встретился с самарянкой. Колодец, источник воды место духовных откровений. В этом же святом месте в Храме покоятся мощи убитого иудеями в 1977 году Святого Филумена святогробца. Путь мой лежит через абсолютно нетуристические и довольно неприглядные грязные палестинские городки. И вот граница с Галилеей, Назарет уже недалеко. Но оказывается на данном КПП границу можно пересекать только на транспорте. Автобусы здесь не ходят. Я выгляжу подозрительно европеоид с большим рюкзаком, ловлю машину. Рядом голосует мусульманка. Тормозит маленький рено с иудейкой за рулем. Все в сборе. КПП. «У вас есть оружие в рюкзаке?». Только нож. Мы весело едем до Назарета, земной родины Господа. Высаживаемся из машины вместе с мусульманкой. Она берет меня за руку и ничего не говоря доводит до храма Благовещения. Смотрит на меня и говорит «ты будешь молиться» и осеняет себя крестным знамением.
Ночую в хостеле в старом частном доме. Семья хозяина пришла сюда из Иордании 350 лет назад. На кухне на стене висит постер с маленькой Терезой из Лизье. Усатый не очень приятный хозяин дарит мне четки и крест. Крест теперь висит на отремонтированной мной веранде в старом Печорском доме. Знакомлюсь с полу-сумасшедшим полу-юродивым Йозепом из Словакии. Он беден, у него грязные волосы и нестриженные ногти. Он помешен на теме о цифре зверя, говорит, что Обама это Антихрист, лживый человек. Много курит, очень добр. Хозяин приютил его. Этот чудак всех предупреждает об опасностях глобального контроля над человеческим сознанием, много говорит о биометрике, о числе 666. Он предупреждает, но его мало кто воспринимает всерьез. Его теория напоминает мне речи отказавшихся от паспортов дивеевских бродяг, Христа ради нищих и бездомных, освободивших себя от оков системы тотального рабства, консьюмеризма. «Эго вот наш враг». Отказаться от банковских карт, социальных обязательств и отношений, убежать в горы. Только не зимой. Зима на Святой земле цветущие яблони, шелест волн Средиземного моря, напоминающего всю совокупность морей беспечных огнегривых дней извечный тет-а-тет с океаном.
Я иду маркированной христианской тропой из Назарета в Капернаум. На пути мне встречаются два молодых иудея. Мы идем той же тропой, но я следую знакам якоря-креста, а они маркировке национальной тропы. Они варят спагетти на примусе, я разделяю с ними трапезу. Весь день ничего во рту, кроме радости. Спагетти с тунцом. Предлагаю им все, что у меня есть пакет с оливками. Они внимательно рассматривают их и отказываются. «Видимо, не кашерно», думаю я молча. Мы, христиане, не под законом, но под благодатью. Закон не властен над нами. Сыны свободны, и чистым все чистое. Они шутят, что увидят меня ходящей по воде, я отвечаю, что море разойдется, и Иордан повернет вспять. Мы смеемся, и обнимаем друг друга на прощание. Ночь в пределах Магдаленских на краю нагретой солнцем пещеры, в которой хозяйничают летучие мыши. Ночью прилетает ястреб. Утром семь голубей покидают пределы Магдалы, два кабанчика на противоположной стороне ущелья спешат по неотложным, поспешу и я. Мне предстоит длительный 5-часовой переход по ущелью, дикие места, ни души. Утоляю жажду гранатами. Песню ветра исполняет железный ветряной насос. Звуки разносятся по пустому ущелью.
Прямыми сделайте пути господни. Я иду по стопам Господа. Он, совершенный Человек, жил в Галилее 30 лет. Се, Человек. Вот оно, все простое. Сын Божий здесь ходил с учениками, плотничал, ловил рыбу, любовался этой красивейшей природой, ждал апостолов на берегу у костра. Без фанфар, без почестей, когда надо было исцелял, помогал, ясно, легко, как звук, который поешь как бы сверху, без напряжения связок. Говорил Петру, куда закидывать сети, и сети прорывались от избытка, вода претворялась в вино, камни делались хлебами, хлеба умножались, и летели птицы над Галилейским морем. Таким же естественным было для Него, для Богочеловека, то, что для нас сверх естества. Для Него, сошедшего с Неба на землю, потом в преисподнюю потом обратно к Отцу, нет ничего невозможного, кроме греха, кроме смерти, кроме не-любви. Все по-настоящему, здесь, рядом, родное, не забытое, под ногами, восставшее из-под вороха опавших листьев. Так же естественно в наше время уходить в подполье, идти в противоход, быть незаметными, жить за невидимой стеной в дивном настоящем первозданном мире. А там внутри стены, ТУДА заходим в магазин, или проверить почту, иногда снять крохи на еду и на проезд.
Прямыми сделайте пути господни. Я иду по стопам Господа. Он, совершенный Человек, жил в Галилее 30 лет. Се, Человек. Вот оно, все простое. Сын Божий здесь ходил с учениками, плотничал, ловил рыбу, любовался этой красивейшей природой, ждал апостолов на берегу у костра. Без фанфар, без почестей, когда надо было исцелял, помогал, ясно, легко, как звук, который поешь как бы сверху, без напряжения связок. Говорил Петру, куда закидывать сети, и сети прорывались от избытка, вода претворялась в вино, камни делались хлебами, хлеба умножались, и летели птицы над Галилейским морем. Таким же естественным было для Него, для Богочеловека, то, что для нас сверх естества. Для Него, сошедшего с Неба на землю, потом в преисподнюю потом обратно к Отцу, нет ничего невозможного, кроме греха, кроме смерти, кроме не-любви. Все по-настоящему, здесь, рядом, родное, не забытое, под ногами, восставшее из-под вороха опавших листьев. Так же естественно в наше время уходить в подполье, идти в противоход, быть незаметными, жить за невидимой стеной в дивном настоящем первозданном мире. А там внутри стены, ТУДА заходим в магазин, или проверить почту, иногда снять крохи на еду и на проезд.
Отец рек Иордан простая небольшая речушка, как будто подсвеченная откуда-то из недр.
Я еще раз вернулась в Галилею, чтобы подняться на Фавор. Доехала на автобусе до Тивериады и оттуда держала путь на Фавор. Поднималась на гору пешком в новых синих кроссовках адидас. Подъем несмотря на то, что гора не очень высокая, дался с трудом. В конце сводило мышцы, икры. Я оказалась в каких-то зарослях, обнаружила стену, перелезла через нее и вот я уже на территории католического монастыря, построенного на месте Преображения. В греческом монастыре по соседству мне не слишком рады. Но я не унываю, провожу ночь в Тивериаде и возвращаюсь назад вдоль моря, обгорев на солнце и открыв купальный сезон.
Иерусалим высушивает меня изнутри. Заставляет вспоминать почаще о правде Крестного Пути, о Голгофе, о конце земной жизни. Меч на конце креста Сантьяго прошел еще глубже в сердце. Я вошла в Иерусалим по крестному пути, и также вышла. Через Голгофу. Через Яффские ворота. В новый город. В аэропорт.
Обратно в Галлию
Я летела из Тель Авива в Париж с пересадкой в Стамбуле. Лютеция встретила меня штормом. Сена буквально выходила из берегов. Вторая по счету весна в этом году. Так начался новый пост-иерусалимский отсчет. Все казалось пустотным, пустым, бессмысленным. Вечный град царя великого, где ты? Я пока еще не понимала, что со мной происходит. По инерции делала жадные глотки вина, ела сыр, хлеб, томаты. Сидела у Нотр-Дама, потом брела вдоль разбушевавшейся Сены, вспоминала свои бродяжничества. Почему-то до прилета в Париж, мне казалось, что должно произойти чудо, что меня здесь встретят с распростертыми объятиями, предложат кров и ночлег, со вниманием выслушают. Где, кто, почему?
Преддверие Сретения и Великого Поста. Мысли, что я могла бы остаться в Иерусалиме до Пасхи. Дура, недостойная во всех отношениях. Сижу на скамейке у Лувра, грущу. Парки закрыты. Буду ночевать на берегу Сены или не знаю где. Иду вдоль реки, уже выбилась из сил. Утомительный перелет через Стамбул, смена поясов, пустота, разочарование. Под мостом вижу палатку и коробки, в которых спят люди. Шквальный ветер. Краду коробку, пристраиваюсь неподалеку, жутко воняет мочой. Залезаю в теплый спальник. Засыпаю до утра. Утром, когда просыпаюсь, все еще спят. Добавляю запах, возвращаю коробку, иду пить кофе, надеюсь найти храм, но не нахожу его. Наверное, пребываю не в том измерении. Вопрос в кармане 30 евро, холодно, дождит, идти камино не хорошая идея, хотя и возможная, куда деваться? После Альп все возможно. На последние деньги покупаю билет по направлению к Покровскому русскому монастырю в Бюсси, в Бургундию.
Поезд рассекает Галлию, в поезде тепло и уютно. Выхожу на маленькой железнодорожной станции. Сбиваюсь с пути. Выхожу к какому-то собору 12 века, посвященному святому Сидруану. Пожилой француз интересуется куда я иду, я объясняю, что в Бюсси. Уже темно, поздно, он предлагает подвезти меня на машине. Мы едем довольно долго через поля, через деревни. И вот, ворота монастыря. Вхожу, без стука, без предупреждения. Здесь так не принято. Меня никто не знает. После ночи на Сене выгляжу не очень. Разрешают побыть несколько дней. Кормят. Слава Богу за все. Во мне говорит мой древний пилигрим. Я чувствую камино. Оно, как потом оказывается, не так уж далеко, в 60 км Везеле, где мощи Марии Магдалины. Оттуда начинается один из путей Сантьяго. Сначала на несколько дней, потом на неделю, а потом на 2 месяца я остаюсь в монастыре. Хожу на все службы, помогаю, тружусь не покладая рук. Мне выделяют комнату, в которой раньше жила американская монахиня Соломея, которая по состоянию здоровья покинула монастырь. Почти все ее книги, фотографии и даже специальная регулируемая кровать для парализованных все напоминает о ней. Первое, что я вижу, когда вхожу в свое пристанище, в свою комнату черно-белая фотография Золотых Ворот Иерусалима, и преподобномученицы великой княгини Елизаветы Федоровны. Прекрасная монастырская библиотека, тишина, красота природы, застывшая во времени маленькая бургундская деревенька, монахини, погруженные в молитву. С меня спадает груда мусора. В этой кристальной тишине я вижу свое нутро. Свои глубокие раны, свою нечистоту, несовершенство. Свое превозношение и гордость. Я читаю про маленькую Терезу, сказания о жизни древних египетских отцов, читаю Зандера о философии добра в творчестве достоевского, читаю на английском Иоанна Дамаскина, много пишу, размышляю, гуляю. Очень сыро. Несмотря на вторую весну, сырость продолжает постоянно присутствовать в моей жизни и в моих больных легких. В Иерусалиме, в каменном и сыром доме на вершине Елеонской горы, снег не таял даже при относительно высокой температуре, я спала несколько недель в одежде. Обогреватель не мог прогреть стены и пол, я застудила тогда ногу. Кашляла и шмыгала носом, как и все. И вот теперь находящаяся в низине деревушка, если подняться на холм, была не видна из-за тумана, плотно покрывавшего ее. Деревня призрак. И только к полудню туман рассеивался, и становилось тепло и отчасти сухо. От переработок, неудобной кровати и постоянной сырости, через какое-то время я пришла в абсолютно негодное состояние. Даже бурное, яркое цветение сакуры, желтых и розовых цветов, названия которых я не знаю, местами теплое солнце и обогреватель, не радовали меня. Пришлось прибегнуть к помощи бургундского. И оно не подвело.