Каиновы сказки. Премия им. А. А. Блока - Александра Окатова 4 стр.

Слова там пустой звук.
Стихи там пустой слог.
Там волком глядит друг.
Там ветер надежд слёг.

В глазах там ножа блеск,
там голос сорвётся на вой.
Там волн безразличен плеск,
особенно над головой.

Теперь меня зовут лесной колдуньей,
сама едва ли помню, как меня зовут
И холодом по коридорам замка веет.
На крики мои слуги не придут.

Я сорвала ковры. Открылись стены,
холодные и мёртвые, как я.
И мраморным рисунком тают вены.
Сияет за бойницей лунная заря.

Погасли и дымят камины,
разбиты зеркала и витражи.
А будешь хоронить меня  под спину
осколки витражей ты, не жалея, положи.

Сегодня утром прилетали твои птицы 
ты удивишься, что я делала потом:
в заговорённых чёрных рукавицах
я угощала их  отравленным зерном.

За шагом шаг я с жизнью попрощалась.
Осталось, милый, попрощаться мне с тобой.
Я прошлою любовью причащалась,
пропитанной обидой и бедой.

Молиться Богу? Верую, не веря
Но что мне безразличие природы,
где каждая отдельная потеря
лишь добавляет степеней свободы?

В гостиницах не было места.
Звезда горела зловеще.
Ирод же ждал вести,
но его обманули вещие.
Всё в жизни младенца 
предательство за предательством:
Иосиф качает чужого сына.
Мария услышит: «Ты не мать мне!»,
и кровь у неё в жилах застынет.
Иисуса можно понять: как жить,
если из-за Его рождения
Ирод преследует тыщи младенцев,
и оком дьявола светит звезда Вифлеемская,
и с кровавыми свёртками матери мечутся 
не знают, несчастные, что же им делать.
Каин сказал бы:
«Сын удался в отца  жестокий,
да и похож на Авеля:
как телец  волоокий».
Но Каина в живых уже нету,
как говорится  канул в Лету.
«Dies Natalis Solis Invicti»
в честь твоего рождения,
злобу Ирода обнаруживая,
холодное солнцестояние
стало Божьим оружием.

И стоили разве крови младенцев 
золото, ладан и смирна,
волхвами блаженными принесённые,
когда звёзды, заглядывая сквозь дыры в крыше,
предвестием ёлок, шаров и яблок,
стояли в дожде и холоде, светом беды осенённые.

Ветер шёлковым крылом
не притронется 
за узорчатым крыльцом
всё хоронится.

А как выйдет  зашумят
липы тёмные.
Саша прячет от ребят
очи томные.

Тоненькая косточка,
голубая кровушка,
быстрая, как ласточка,
сладкая, как волюшка.

 Что же, Саша, ты дрожишь
и пугаешься?
Что ж от ветра ты бежишь,
закрываешься?

 Почему одной тебе
платье развевает?
Почему одну тебя
гладит и ласкает?
Руки белые подхватят 
в хоровод ведут:
 Выйдем, Саша, хватит плакать!
 Ноги не идут!

Веки тонкие слезой
горькой полнятся,
Саша жаркой головой
к другу клонится:

 Буйный ветер на меня налетает.
Из огня да в полымя он бросает!
Словно молодец меня обнимает,
косы русые мои расплетает.

Ни покоя, ни сна не даёт,
о любви мне он шепчет, поёт.
Ах, такое мне шепчет, проклятый,
мне и жутко, и странно-приятно.

Как прекрасен ветер в лесу.
Мне он шепчет: «Тебя унесу.
Там, в зелёной лесной стране
будем вместе Ты веришь мне?

Там, как море, шумит иван-чай!»
 Друг, меня не ищи, прощай.

До белых мух недалеко
и до печали.
 Нам расставаться нелегко, 
грачи кричали.
 Я потушу в глазах огонь, 
сказала осень.
А я ей говорю: не тронь,
мне больно очень.

До глаз повяжет мне платок,
обрежет косу.
Скатись слеза на уголок, 
заплачет осень.
Суровой ниткою, без слов
и сожалений,
зашьёт улыбку, вытрет лоб:
там пот сомнений.

 Пожалуй, краше в гроб кладут, 
соседи скажут,
поплачут скупо и уйдут,
а гроб обмажут
смолой. И в реченьку столкнут:
 Плыви, бедняжка,
ты не понадобилась тут,
прощай, бродяжка!

И поплыву я по реке
в гробу, живая,
леса шумят невдалеке,
переживая.
И шум лесной в последний раз
в дому без дверцы,
услышав, я отдам приказ:
Утешься, сердце.

До белых мух недалеко
и до печали.
 Нам расставаться нелегко, 
грачи кричали.

До белых мух недалеко
и до печали.
 Нам расставаться нелегко, 
грачи кричали.
 Я потушу в глазах огонь, 
сказала осень.
А я ей говорю: не тронь,
мне больно очень.

До глаз повяжет мне платок,
обрежет косу.
Скатись слеза на уголок, 
заплачет осень.
Суровой ниткою, без слов
и сожалений,
зашьёт улыбку, вытрет лоб:
там пот сомнений.

 Пожалуй, краше в гроб кладут, 
соседи скажут,
поплачут скупо и уйдут,
а гроб обмажут
смолой. И в реченьку столкнут:
 Плыви, бедняжка,
ты не понадобилась тут,
прощай, бродяжка!

И поплыву я по реке
в гробу, живая,
леса шумят невдалеке,
переживая.
И шум лесной в последний раз
в дому без дверцы,
услышав, я отдам приказ:
Утешься, сердце.

До белых мух недалеко
и до печали.
 Нам расставаться нелегко, 
грачи кричали.

Под сосною, под сосной,
под сосной любовь зарой.
Ярко вспыхнет та сосна,
пламенем объятая,
а любовь, а любовь
не горит, проклятая.

Под осиною в тени
ты мороку схорони.
Как под ветром та осина
до земли склоняется,
а проклятая любовь
не гнётся, не ломается.

Под плакучей ивою
спрячу несчастливую.
Ива волосы седые
в речку уронила.
Здесь проклятую любовь
я похоронила.

На ладошке листика
прописью прожилок
пишет милый мне письмо 
без меня как жил он.

Я читаю без труда
ласковые строчки:
сладко не спалось ему
ни единой ночки.

Не пилось ему, не елось,
да и не любилось,
даже сердце без меня
радостно не билось.

На ладошке листика
росчерком прожилок
пишет милый мне письмо,
что вовсе не тужил он.

Не грустил, не тосковал
без меня нимало:
каждый вечер новую 
деву обнимал он.

Я на ветер брошу лист 
полетит-закружится,
осень новый мне пришлёт,
верная подруженька.

Неожиданно, как снег,
и стремительно, как дождь,
прилетела я к тебе.
 Ты меня не узнаёшь?

О дорогу пыльную
посох обломала я,
истрепала крылышки,
как пичуга малая.

Я стою бескрылая
и от солнца чёрная,
и глаза закрыла я,
с горем обрученная.

Поцелуи были сном,
твои ласки были  ложь,
по ресницам ветерком:
ты меня не узнаешь.

Не печаль свои глаза,
изогнув вопросом бровь 
не узнать меня нельзя 
это я твоя любовь.

По сказочной улице в сказочный дом
я прихожу холодным ранним утром,
там сказочное солнце за окном
в моё лицо заглядывает мудро.

Там всё скользит, летит  не упадёт,
там тишина волшебная такая,
которая из дома не уйдёт 
хоть пой весь день и ночь, не умолкая.

На каждый шаг мой отзовётся половица
спокойным и солидным вздохом,
дом улыбнётся  стоит мне явиться,
и будто скажет: без тебя мне плохо.

Я к твоему плечу прильну горячим лбом,
всем телом я к тебе прижмусь, любимый.
мир без тебя мне кажется тяжёлым сном,
мой долгожданный, мой незаменимый.

И вновь, и вновь  тянусь к тебе опять.
Но повторяешь ты: не надо,
А если хочешь ты кого-нибудь обнять,
вон  плюшевый мишка на диване.

Чужое всё. И я чужая здесь. Одна.
Боюсь спросить, боюсь пошевелиться,
мне спрятаться, чтоб не была видна.
 Уйди,  мне скрипнет злая половица.

Я нежно плюшевого мишку обниму,
и в мордочку его свой нос уткну.
А он вздохнёт: ах, дорогая Саша,
как жаль  ты никогда не будешь нашей.

Скрипка сердце мне сжигает: что там впереди?
Я себя тебе вручаю, ты меня веди,
я оливой стану  ты как голубь прилети,
потанцуй со мною, милый, до конца нашей любви.

И как в Вавилоне древнем  я станцую для тебя,
как блудница  дерзко-смело, душу погубя,
и никто нас не увидит  все свидетели ушли,
потанцуй со мною, милый, до конца нашей любви.

Повенчайся ты со мною в танце навсегда,
слова «нет» ты не услышишь, ты услышишь «да»
Потанцуй со мною долго, нежно  только позови,
потанцуй со мною, милый, до конца нашей любви.

Пусть весь мир вокруг погибнет, только ты танцуй,
обо всём забудь, мой милый,  и меня целуй,
нашим детям этот танец мы передадим в крови,
потанцуй со мною, милый, до конца нашей любви.

Скрипка сердце мне сжигает: что там, впереди?
Я себя тебе вручаю, ты меня веди,
по моей щеке рукою нежно проведи,
потанцуй со мною, милый, до конца нашей любви.