Эй! Димаш потянул её за руку. Пойдём на крест поглядим.
Какой крест? сознание Лены медленно выбиралось из летаргии.
Поклонный. Димаш продолжал тянуть Лену за руку.
Зачем крест? Для чего?
Да ты знаешь, сколько народу здесь погибло?
*
На чисто выметенной, выложенной плиткой площадке, раскинул позолоченные руки в стороны громадина-крест. Рядом плита из чёрного мрамора. На ней бесхитростная эпитафия.
Трагедия ваша
История наша.
Сель вас унёс.
Бог в вечность принёс.
В водах потока вы полегли.
За муки свои покой обрели.
Лене стало неловко, будто бы она пришла на могилу к близкому человеку не взяв цветов.
Надо бы цветочков нарвать.
Благо вокруг недостатка в них не было. Среди сочной альпийской травы пестрели лимонно-жёлтые лютики, нежно-голубая дикушка-герань, и какие-то насыщено синие, похожие на колокольчики.
Димаш протянул ей букетик, от которого веяло пряной свежестью. Лена не смогла удержаться, поднесла букет к носу, жадно втянула воздух. И закашлялась. С хрипом, со свистом. Димаш побледнел.
Что с тобой? Ты в порядке?
Баллончик в рюкзаке Лена выдавливала слова, борясь со спазмами, в левом кармашке достань.
Через пару минут, к великому облегчению Димаша, всё закончилось. Лена запаковывала баллончик с сальбутамолом обратно в рюкзак.
У тебя астма что ли?
Да. Но это не страшно. Такие приступы редко бывают. Только когда цветёт что-нибудь этакое. Хорошо, что баллончик взяла.
Да уж, выдохнул Димаш.
Ладно. Не грузись. Всё нормально будет, она подмигнула и опять поглядела на крест. О чём-то задумалась.
Ты чего?
Христианский крест на мусульманской земле. Неожиданно.
Хм, Димаш почесал нос. Мусульманской-то мусульманской, только вот в душе каждого казаха, на глубоком архетипическом уровне, укоренён степной дух тенгрианства.
Вот ты завернул! Лена рассмеялась. Пафосно как!
Да это не я завернул, Димаш грустно улыбнулся, это дед мой. Он историк. Всю жизнь тенгрианство своё изучает.
А что за вера такая?
В верховного бога Тенгри. Это бог неба. В злого подземного бога Эрлика. В кучу других богов и богинь. Но главное в души предков, с которыми мы якобы связаны навсегда. Муть, короче, языческая. Ты точно в порядке?
Абсолютно.
Ну тогда под рюкзаки, и вперёд!
*
Они поднимались, по уже потерявшей весь свой асфальт дороге, на огромную, перегородившую ущелье перемычку.
Это плотина, пояснял Димаш. Её восстановили искусственно. После той катастрофы. А сейчас, они, тяжело дыша, приближались к кромке, ты увидишь то, чего никогда не забудешь.
Лена ахнула. Её изумлённому взору открывалась фантастическая панорама. Там внизу, в обрамлении покрытых мохнатым лесом гор, над которыми в неприступной вышине парили ледяные башни острых вершин, величаво раскинулось исполинское зеркало непредставимого цвета.
«Цвет голубого бриллианта?» подумала Лена, пытаясь найти сравнение.
Цвет забайкальского берилла, подсказал Димаш, будто бы прочитав её мысли. Пётр Тян-Шанский так о нём написал. Это из-за горной муки. Ледники тают и приносят с собой частички скальной породы.
Господи! Красота-то какая! Лена достала смартфон.
Набежал ветерок, пахнущий лугами и снегом. Он вернул с собой звуки. Зачирикали птицы, застрекотали в траве кузнечики, загудел над ухом бархатный шмель. И время снова пошло.
Лена фотографировала. Димаш присел на камень и украдкой глядел на неё. На то, как ветерок играет с её пшеничными волосами, на её ладную фигурку в обтягивающей майке и леггинсах, на градины сосков, дерзко пробивающихся сквозь ткань
Какое огромное! восхитилась Лена, окончив, наконец, съёмку.
Вовсе нет, Димаш поднялся с камня. Огромным оно было до селя. Вон видишь, Димаш показывал на более молодой светло-зелёный лесок, по склонам гор и в пойме впадающей в Иссык реки. До катастрофы здесь была вода. Тут даже прогулочные катера ходили здоровые, на сто человек. Посмотри туда, он направил руку в сторону поросшей осокой отмели, где, наполовину уйдя под землю, ржавел искорёженный остов приличных размеров судна.
Офигеть! Лена, сделав наезд камеры, взяла развалину в фокус.
Остановимся там, Димаш указал на противоположный берег, где река, расходясь широким веером ручейков на шоколадном песке, впадала в озеро. На пляже, на почтительном расстоянии друг от друга, стояло несколько легковушек, два тента, сновали фигурки людей, от мангалов поднимался лёгкий дымок.
Офигеть! Лена, сделав наезд камеры, взяла развалину в фокус.
Остановимся там, Димаш указал на противоположный берег, где река, расходясь широким веером ручейков на шоколадном песке, впадала в озеро. На пляже, на почтительном расстоянии друг от друга, стояло несколько легковушек, два тента, сновали фигурки людей, от мангалов поднимался лёгкий дымок.
А купаться будем? спросила Лена.
Ну, если ты морж тогда пожалуйста, улыбнулся Димаш. Температура воды семь градусов.
Блин, а связи-то нет, прежде, чем упаковать телефон в рюкзак, Лена поглядела на экран.
Что ж поделаешь? Димаш развёл руками. Хотя Сутки в отрыве от цивилизации! Разве это не круто? он подмигнул.
*
Они поставили палатку в размашистой дельте, в пятидесяти метрах от озера, там, где сквозь песок и гальку речного наноса пробивалось юное деревце. Тени оно давало немного, а солнце на безоблачном небе палило на совесть. Высоко в горах всегда так: если солнышко светит жарко, а стоит ему спрятать лицо за тучку тут же становится зябко.
Димаш натаскал из ближайшего ельника сухих ветвей для костра, выбрал из них несколько самых ровных, и достав из рюкзака большой нож, принялся заострять их концы.
«На колья пойдут, объяснил он, тент сделаем». Увидев, что Лена не сводит глаз с его грозного на вид инструмента, добавил: «Настоящий. Охотничий. Друг на день рождения подарил».
Поодаль расположились ещё две компании. Трое парней и две девушки резались в волейбол. Женщины постарше, возлегая на узорчатой кошме доедали арбуз. Два карапуза копошились в песке. А дородный мужик, с воплями и уханьем, геройски окунался в студёные воды озера.
Глядя на припаркованные рядом авто, Димаш вздохнул.
Эх была бы у меня машина, насколько б удобнее было!
А чего ж ты её не заимел? спросила уже раздевшаяся до купальника и растянувшаяся на песочке Лена.
Да дед всё. Димаш высекал ножом стружку. Бзик у него, понимаешь. Не разрешает за руль садиться, хоть ты его убей.