Покуда звери добычу делили, Злата через корни, через ветки на тропинку продралась и бегом домой. Да второй-то волк, видно, быстро с первым расправился, Злату нагонять стал. Побежала бы она пущей, да корзина с бельём тяжёлая, руки тянет, бежать мешает. Трава стеблями длинными ноги оплетает, шаг ускорить не даёт. А зверь-то совсем близёхонько. Слышит Златка за спиной его дыханье тяжёлое. Вдруг, чувствует, на руке левой, на запястье, зубы волчьи сомкнулись, накрепко держат. Собрала тогда все силёнки Златушка, да в волчищу корзину и кинула. Тот в рушниках, да подзорах запутался, руку отпустил, тут уж Златка во всю мочь к дому припустила.
Только, как ни спешила Златушка, всё одно с матушкой проститься, благословение последнее получить не успела. Лежит матушка-красавица на лавке, не шевелится. Очи ясные не открываются. Грудь высокая не поднимается. На пол Златка повалилась, хотела в голос завыть, а голоса-то и нету от горя ли, от страха ли пережитого немой стала.
Осталась Злата круглой сиротушкой. Зажила в доме одна. Когда светло-то по хозяйству мало-мало хлопочет, а как вечереть начинает, так присядет на лавку, где матушка лежала, и слёзы горючие льёт. А совсем стемнеет всё в окно глядит: горят ли во тьме ночной глаза пламенные, иль мерещится? Исхудала совсем. А тут ещё другая беда: не скопила матушка за жизнь свою богатства, а пока больна была, последнее на порошки, да на припарки истратилось. Где денег взять? Работы никто не даёт год такой, самим бы перебиться, лишнего рта никому не надо. Уж до того дошло, что милостыню у людей добрых просить стала. Да разве кто подаст, коли та ни песню жалостливую спеть, ни про жизнь свою тяжкую слёзно поведать не может? Голосок-то звонкий, видно, насовсем пропал.
Старейшина деревенский на сиротку смотрел-смотрел, да и сжалился. К мельнику определил: «У тебя хлеба много, а ртов мало. Будет тебе помощница. А дочке твоей подружка». Только у дочки мельниковой, у Бланки, и без того подружек сердечных хватает. Губки кривит, ножкой капризно топает:
Не нужна мне в подруги сирота немая. Смуглая она, собой не хороша. Не хочу ее видеть!
У самой-то Бланки кожа, что сметана, белая, косы тугие, словно спелая пшеница в поле, очи карие бархатные. У мельника тоже сердце к Златке не лежит, да куда деваться, как старейшину ослушаться?
А Бланка опять за своё:
Раз старейшина её в помощницы тебе определил, так пускай на мельнице живёт, с глаз моих подальше.
Испугался мельник:
Да ведь мельница-то на самом краю деревни стоит. Черти там по ночам гуляют, муку мелют!
Коль Волк её живой из леса отпустил, и сам чёрт ей теперь не страшен!
«И то верно думает Вон, на запястье у неё след от зубов волчьих. Знать, отметил её Зверь. Разве можно такую-то в дом пускать?».
Стала Златушка на мельнице жить. Днём мешки тяжёлые таскает, а вечером за работу хозяин лепёшек чёрствых ей бросает. А девчурке, вроде, и всё равно. Без матушки родимой совсем жизнь не мила. Пристроится среди мешков, куклу тряпичную к себе прижмёт, сухари грызёт, да плачет.
Так один месяц прошёл, да второй пролетел. Декабрь студёный уж к концу подходит. Последние дни шибко вьюжные выдались. Дорогу к мельнице совсем замело. Зерна-то почитай не осталось, вот мельник уж неделю как носу и не кажет. Златка последнюю лепёшку по кусочкам делит, растягивает, да размышляет: «Может, заболел мельник? Али в деревне что приключилось? Ежели завтра никто не явится, так сама к людям пойду». Не успела подумать, как слышит стучится тихонько кто-то. Встрепенулась было дверь отпирать, да забеспокоилась: «У хозяина ключ есть. Да и ночь ведь на дворе. Кто в такой-то час придти может?». Вспомнились разом истории страшные про разбойников-душегубов, да про нечисть жуткую. Забилась среди мешков поглубже и сидит ни жива ни мертва. А из-за двери голос знакомый: «Коли здесь ты, Златушка, отопри поскорее мне».
«Разве способен человек так чужую речь повторить? А коли сила нечистая меня морочит, так ей никакие замки не помеха». Отомкнула дверь ключом, а там молодец стоит:
Здравствуй, Златушка. Здравствуй, радость моя. Как тебе живётся-поживается?
Молчит Злата, только слёзы по щекам катятся. Погрустнел и молодец:
Вижу, нелегко тебе приходится.
Рученьку её в свою взял, а другой поглаживает. А как след от волчьих зубов увидал, начал то место целовать.
Декабрьские ночи длинные, да тёмные, для ворожбы самые подходящие. Задумала Бланка с товарками на мельнице погадать, будущее своё подслушать. Да товарки-то на полпути забоялись, обратно по избам разбежались. А мельникова дочка та не робкого десятка говорит: «Коли вы все испугались, так я одна пойду, узнаю, что мне год грядущий сулит». Стала к мельнице подходить и видит: на крыльце сиротка стоит, а с нею молодец рядом. Любопытство её одолело. Пригнулась, чтоб за сугробами снежными не заметил никто, да ближе подобралась. Глядит на молодца, глаз оторвать не может, так пригож. А красавец-то к сиротке наклонился, рученьки давай целовать. После ленту алую атласную из-за пазухи достал, вокруг запястья ей обвязал. Бланка от досады кулаки сжала, зубами заскрипела. А молодец-красавец, будто почувствовал что. На сугроб, где та затаилась, посмотрел, так сквозь глыбу ледяную очами самое сердце прожёг.
«Разве способен человек так чужую речь повторить? А коли сила нечистая меня морочит, так ей никакие замки не помеха». Отомкнула дверь ключом, а там молодец стоит:
Здравствуй, Златушка. Здравствуй, радость моя. Как тебе живётся-поживается?
Молчит Злата, только слёзы по щекам катятся. Погрустнел и молодец:
Вижу, нелегко тебе приходится.
Рученьку её в свою взял, а другой поглаживает. А как след от волчьих зубов увидал, начал то место целовать.
Декабрьские ночи длинные, да тёмные, для ворожбы самые подходящие. Задумала Бланка с товарками на мельнице погадать, будущее своё подслушать. Да товарки-то на полпути забоялись, обратно по избам разбежались. А мельникова дочка та не робкого десятка говорит: «Коли вы все испугались, так я одна пойду, узнаю, что мне год грядущий сулит». Стала к мельнице подходить и видит: на крыльце сиротка стоит, а с нею молодец рядом. Любопытство её одолело. Пригнулась, чтоб за сугробами снежными не заметил никто, да ближе подобралась. Глядит на молодца, глаз оторвать не может, так пригож. А красавец-то к сиротке наклонился, рученьки давай целовать. После ленту алую атласную из-за пазухи достал, вокруг запястья ей обвязал. Бланка от досады кулаки сжала, зубами заскрипела. А молодец-красавец, будто почувствовал что. На сугроб, где та затаилась, посмотрел, так сквозь глыбу ледяную очами самое сердце прожёг.
Вернулась Бланка домой. Спать легла на перину мягкую, пуховую, да сон к ней не идёт. Всё об молодце мысли в голове крутятся. К обеду лишь с постели встала. Бродит по горнице вялая, да кислая. За что ни возьмётся, всё из рук валится. В какую сторону ни посмотрит, всюду ей молодец-красавец мерещится, будто глядит он на неё и лукаво ей улыбается. Так день, да второй она мается. Не ест, не пьёт, одно только думает: «Не видать сиротке ненавистной такого счастья. Отобью и глазом не моргну. Мой жених будет!»
Решила так и наутро чуть свет на мельницу. Прихватила из дома гостинец мятный пряничек и ну к Златке ластиться:
Уж ты, Златонька, на меня зла не держи, что в подружки тебя брать не хотела. Мы теперь с тобой словно сёстры будем. Все секреты, все тайны сердечные друг дружке поверять станем. Расскажи, что за молодец статный, да пригожий к тебе наведывался, ленту алую дарил?
Златка только плечами пожимает. А дочка мельникова не отстаёт:
Знаю, что говорить не можешь, так хоть укажи, с какой стороны приходит, из какого села, аль из города?
Снова Злата плечами жмёт, а Бланка всё наступает:
Хоть бы узнать, как зовут его? Давай так сделаем: буду я имена перечислять, как правильное назову, ты мне знак подай.