Я и мои подружки жили беззаботной детской жизнью. Целыми днями бегали босиком, даже в лес везде был песок. Вечером чуть ли не со слезами приходилось мыть ноги и надевать сандалии с носочками так не хотелось, но мама требовала. Играли в фантики, собирали цветные стёклышки и осколки красивой довоенной чайной посуды. Любили играть в ножечки. На земле чертился большой круг и делился на равные секторы по числу участников. Потом по очереди бросали ножик, нарезали себе участки и так, пока победитель не получал весь круг.
Были и другие игры. За домами стояли дровяные сараи. Мы ещё зимой любили прыгать с крыш сараев в глубокий и мягкий снег, друг перед другом изощрялись падать в снег плашмя, боком, сидя, оставляя на снегу забавные отпечатки своих тел. Летом мы возобновили прыжки, прыгали в песок. Песок оказался не такой мягкий, как снег. Откуда-то у нас появились большие листы плотной бумаги. Мы привязывали к углам этих листов верёвочки и называли это парашютами. Как никто из нас не изувечился, не знаю
Где-то весной или в начале лета случился небольшой, но довольно неприятный инцидент. Я не знаю, как у руководства были прикреплены персональные машины. Утром за папой всегда приезжала легковая машина, наверное, эмка. Когда надо было куда-то поехать в другое время, звонили в гараж и вызывали или легковую машину, или пикап, (это такая легковая машина с кузовом, в котором были сиденья для пассажиров). Иногда ездили в Соликамск на рынок и по другим делам. Номер телефона гаража был простой. Как-то мне и моим подружкам захотелось покататься на машине. Почему-то именно мне пришлось звонить в гараж. Может, мои подружки были похитрей? Я позвонила, и машина приехала. Водитель несколько удивился, но разрешил нам забраться в машину и немного покатал. Вечером папа после обеда сказал мне, что у него ко мне серьёзный разговор. Мы ушли в другую комнату, и папа мне сказал, что я поступила очень некрасиво, и ему за меня стыдно. Машину вызывают только по делу, в обязанности водителя не входит катать избалованных детей. Ну, и что-то ещё в таком же духе, папа внушал мне минут пятнадцать. Мне стало стыдно, я расплакалась, попросила прощения и пообещала больше так «по-барски» не поступать. Маму в это дело папа, очевидно, не посвятил, мама могла и накричать, и отшлёпать.
Бабушка Фрося опять засобиралась в дорогу. Её младшая дочка Шура ждала третьего ребёнка. Проводили бабушку, я плакала, прощаясь с ней. На другой день к нам пришла высокая худенькая женщина, лет на десять постарше мамы, одетая в простенькое темно-синее платье. В руках она держала небольшой узелок с какими-то вещами. Это была наша домработница. Звали её Паня, я и Рудик стали звать её тётей Паней. Тётя Паня была ещё заключённой, но до конца срока её оставалось около месяца. Мама тут же усадила тётю Паню пить чай, и они долго разговаривали. Потом мама показала ей, где она будет спать (на бабушкиной кровати), и та приступила к своим новым обязанностям.
Была тогда такая категория заключённых в СССР, которая называлась ЧСИР (член семьи изменника Родины). Это были жёны ошельмованных и замученных военачальников, инженеров, служащих и т. д. Среди них было много высокообразованных, интеллигентных женщин, были и искусные рукодельницы, талантливые художницы. В Боровске при лагере организовали цех ширпотреба с художественными мастерскими. Вольнонаёмные служащие могли заказать там сшить предметы одежды, обувь. Всё делалось очень хорошо. А какие носовые платочки они делали из кусочков шёлка с тончайшей вышивкой и чудесным кружевом, сплетенным на иголках! У меня до сих пор сохранились два таких платочка, это чудо.
Муж тёти Пани был красным директором большого Сормовского завода. В середине 30-ых его обвинили в измене и посадили, а заодно посадили и его жену-домохозяйку. Детей у них не было. Муж Тёти Пани сгинул в лагерях. Тётя Паня отсидела восемь или десять лет. Она была добрым человеком, хорошей хозяйкой и очень быстро стала членом нашей семьи.
Пару раз за лето мы всей семьёй, как и в Челябинске, ездили на природу в компании папиных сослуживцев на целый день. Ездили на Оку. Река была широкой, берег песчаный, погода хорошая. Все много купались, загорали, играли в разные игры и все вместе и отдельно, дети и взрослые. Ели свежесваренную на костре уху из только что выловленной рыбы. Взрослые, наверное, и выпивали, но я не помню никаких неприятных инцидентов все знали меру, всем было весело и комфортно.
В это же лето папа уезжал надолго в командировку, кажется, в Казахстан. Чем ему там пришлось заниматься, я не знаю. Сейчас я думаю, что это было связано с принудительным переселением некоторых народов. Папа приехал очень усталый и какой-то грустный. В подарок он привёз мне огромное красное яблоко. К тому времени я уже забыла вкус яблок, и это яблоко я с великим наслаждением съела вместе с сердцевиной и косточками.
В конце августа пошли грибы. Их было очень много. С подружками мы в ближайшем лесочке собирали сыроежки, находили и белые. Мама с папой в выходные пару раз ездили за грибами на пикапе с кем-то из местных, знающих леса. Привозили практически полный кузов грибов. Грибы варили, жарили, солили, мариновали и сушили, делая на зиму припасы. Нам потом это всё очень пригодилось.
Первого сентября 1944 года я пошла в школу. Мне сшили школьную форму: коричневое платье и два фартука белый и чёрный. Мама сшила мне из остатков, наверное, довоенного шитья белый воротничок и манжеты. Первый раз в школу я надела белый фартук, и мама вплела в мои ещё короткие, но толстые косы белые ленты с большими бантами. В школе мне очень понравилось, и я начала с удовольствием учиться. Проучилась я в этой школе чуть больше месяца. Строительство закончилось и папу перевели на новую работу. Мы поехали в Абезь.
Абезь
октябрь 1944 апрель 1945
Абезь небольшой посёлок на берегу реки Усы, между городами Печора и Воркута, в трёх километрах южнее полярного круга, построенный на вечной мерзлоте. В конце войны в Абези находилось управление (и вся администрация) «Севпечорстроя», организации из ведомства Берии, большая часть «архипелага ГУЛАГА». Территория, подведомственная «Севпечорстрою», была огромной от берегов северных морей до города Киров (Вятка) тайга, тундра и лагеря, лагеря, лагеря, в которых содержались заключённые, работавшие на северных стройках и в шахтах. Папу назначили начальником политотдела «Севпечорстроя».
В начале октября 1944 года мы отправились в путь, папа уехал чуть раньше. Нам выделили небольшой вагончик-теплушку, в котором была печка и нары вдоль одной стены. Рабочие погрузили в теплушку, все наши вещи, запас продуктов дней на десять, запас дров для печки, какие-то ёмкости с питьевой водой. Мама, Рудик, тётя Паня и я с Динкой по наклонной широкой лесенке забрались в теплушку. С нами ехал молодой, высокий и широкоплечий мужчина-проводник (думаю, он же охранник), не помню уже, как его звали. Лесенку убрали, кажется, она как-то крепилась к вагону. Задвинули двери, через какое-то время поезд тронулся и стал набирать скорость. В теплушке были небольшие окна. Как пространство теплушки освещалось в тёмное время суток не помню. Ехали мы больше недели. Проводник топил печку, выносил на остановках Динку погулять, тётя Паня готовила еду.
От Соликамска до Абези не ходили прямые пассажирские поезда. На пересадочных станциях нашу теплушку отцепляли от одного состава и прицепляли к другому, часто к товарному. Иногда для ожидания нужного поезда, теплушку загоняли на несколько часов в тупик, и можно было выйти погулять. За всем этим внимательно следил наш проводник, у него был какой-то особый документ.
Мама много читала нам вслух книжки, часто играли все вместе в лото и проводник, и тётя Паня, когда у неё было время. По несколько раз в день немного раздвигали двери теплушки, чтобы проветрить помещение. Мне нравилось, забравшись на нары, смотреть в окно. Сначала были леса в осеннем наряде, потом болотистое мелколесье с голыми кривыми деревьями, последние дня два заснеженная тундра с чёрным кустарником, кое-где. Чем дольше мы ехали, тем чаще были видны из окна территории, огороженные прозрачными заборами (колючей проволокой) с вышками по углам и унылыми, серыми, низкими и длинными строениями внутри.
Однажды нас всех перепугала Динка. На какой-то короткой остановке, как обычно, проводник чуть-чуть погулял с собакой. Поезд тронулся, а двери не успели задвинуть, и Динка, решив ещё погулять, спрыгнула на землю и, весело лая, побежала. Мы все закричали. Поезд набирал скорость. Проводник быстро спрыгнул за озорницей, с трудом поймал её и, уже на приличном ходу, сунув собаку в вагон, сам в него запрыгнул. Мы были счастливы, что происшествие закончилось благополучно, очень благодарили Динкиного спасителя. Больше никаких приключений в пути не было.