12 Дом и владения Елагиных
Елагины жили в большом трёхэтажном доме на углу Нижней улицы, одной стороной напротив Богоявленского собора, другой напротив небольшого дома Григория Дмитриевича Куприянова. Во дворе, в протяженном здании вдоль берега Клязьмы размещался один из фабричных корпусов.
Дом Анисима Фёдоровича по фасаду был двухэтажным с высоким парадным вторым этажом, с балконом. Тыльная часть дома завершалась низким третьим этажом, в котором жили дочери. По молодости ими практиковались сидения на балконе до зари в обществе куприяновской молодёжи из противоположного дома. Всё это было вроде как бы тайной, но на самом деле хорошо известно Анисиму Фёдоровичу, жившему в первом этаже и пользовавшемуся донесениями сторожа. К утреннему восьмичасовому чаю нужно было обязательно показаться в бодром виде, что не всегда удавалось и вызывало иронические замечания отца. Балкончик чаще других посещал Николай Григорьевич, тоже весельчак и балагур, и поговаривали о свадьбе. Но Надежда Анисимовна вышла замуж за более серьёзного Сергея Григорьевича. Отец стремился увеличить размеры предприятия и наделы сыновей-наследников, поэтому дочерям в приданое давал по 5000 руб. (разумеется, кроме белья, тканей, икон и некоторых драгоценностей) и на этом ограничивался..
Анисим Федорович был замечательный, напористый хозяин, стремившийся украсить место, в котором жил, т.е. много старался на благо города, за что впоследствии был избран сначала почётным гражданином, а потом городским головой и удостоился шпаги. Он отличался образцовым трудолюбием, честностью, строгой христианской жизнью, твёрдыми убеждениями и неусыпной деятельностью во благо Богородска и местных обществ. Своею примерной честностью в торговле он приобрёл уважение и в Москве. Являясь в течение 25 лет ктитором Богоявленского собора, перестроил его, улучшил дома причта и обнёс владение каменной оградой. Его энергии и трудам город обязан устройством женской прогимназии и городского училища на углу парка. Много лет он попечительствовал над прогимназией. Немало порадел Анисим Фёдорович и на пользу заключённых, прослужив директором попечительного о тюрьмах Комитета беспрерывно 34 года, и 19 из них был его казначеем. Из личных же средств построил и пожертвовал городу «Богадельню имени Почётных граждан Елагиных» и завещал сыновьям и внукам содержать её. Здание это сохранилось и выходит по диагонали от Елагинского дома на тот же перекрёсток нынешних Рабочей и Патриаршей улиц.
За свои труды Анисим Федорович был Высочайше награжден золотыми медалями на Аннинской и Владимирской лентах. Угловой Елагинский дом на Нижней улице по гостеприимству выполнял роль центра города. В нём десятки лет останавливались все высшие лица, приезжавшие по какому-либо случаю в Богородск.
Есть воспоминания Федора Сергеевича Куприянова, внука Анисима Федоровича Елагина о дедушке. Они неплохо дополняют образ владельца дома
«В двенадцать часов после свистка, когда рабочие расходились на обед, мы шли в зал и смотрели в окно (но так, чтобы нас не было видно), как на обед идет дедушка Анисим Федорович мамин папа. Был он невысокого роста, довольно широкий, с совершенно белой головой и такой же белой, большой пушистой бородой. Одет он был в черное пальто, покроя широкого сюртука, в картузе. Шел тихо, немножко согнувшись и опираясь на деревянную палку желтого цвета с серебряным круглым набалдашником. Иногда в хороший летний вечер я его видел с другой стороны улицы, сидящим у ворот своего дома на скамеечке, упершегося на палку. Мы иногда навещали дедушку, конечно, идя туда в сопровождении старших. Встречал нас Карпыч, дедушкин камердинер, высокий худой мужчина, пожилой, с белой небольшой круглой бородкой и лицом в морщинах. Был он одет всегда в сюртук, который сидел на нем, как на вешалке. В свое время он был ему впору. Карпыч докладывал о нашем приходе, и мы шли к дедушке в комнату, она была угловой в первом этаже. Проходить в нее надо был через столовую, где на тумбочке всегда стояли два графина один с водой, а другой с квасом. Квас у них всегда делали с мятой, чего у нас не бывало. Комната у дедушки была большая, два окна на улицу и два в переулок. Как войдешь, слева у стены, стоял большой деревянный с кожаной обивкой диван, рядом заветный ореховый шкаф, далее тяжелые деревянные стулья, обитые кожей, с мягкими сиденьями под стать дивану. По правой стене стояла шифоньерка, на ней лежали газеты, у правой стены находилась и большая дедушкина кровать. Чистота была идеальная. Дедушка всегда встречал нас у входа в комнату. Мы говорили приветствия, спрашивали о здоровье и целовали руку. Поговорив немного, дедушка направлялся к шкафчику, вынимал оттуда пакетики и наделял нас вяземскими пряниками и черносливом. Пряники были замечательные, таких теперь не делают. Пробыв малое время, мы благодарили дедушку, желали ему доброго здоровья и уходили. Карпыч провожал нас до входных дверей.
Мы не очень любили дедушку. Почему? Даже трудно сказать, пожалуй, он был суховат, а ребята это чувствуют сразу.
Еще воспоминание о дедушке у меня осталось, когда его «соборовали». Мы не знали значения этого слова, но по разговорам старших понимали, что это очень серьезное дело, и применяется это таинство в исключительных случаях, когда уже жизнь человека подходит к концу. Наверное, как и все дети, я уже тогда был крамольником. У меня и тогда стоял вопрос, почему молят Бога только о богатых? Потому что у бедных нет денег, чтобы позвать батюшку, и негде повернуться с иконой? Вопросы бродили в голове, но ответа на них, конечно, сам дать не мог, а спрашивать не хотелось чувствовал, что с такими вопросами к старшим обращаться нельзя. Пришли мы к дедушке в комнату. Там уже было много народа, конечно, самые близкие, но кто именно, не помню. Дедушка сидел в кресле, весь белый, какой-то сияющий, но слабенький-слабенький. Потом пришел отец Константин соборный протоиерей, с ним двое или трое служителей клира. Принесли икону, очень узкую и очень длинную, с изображением во весь рост святого. Я в соборе такой иконы не видел и после долго ее искал, наконец нашел она стояла в правом приделе в простенке между окон. А какой святой я забыл. Началась служба. Недлинная. Потом дедушку мазали елеем и при этом что-то читали. Служба кончилась, все тихонечко разошлись. Дедушку положили на кровать. Через несколько дней он умер. Похороны дедушки мне вспоминаются, как что-то очень торжественное и интересное, даже срывается слово «веселое», хотя это не так. Но во всяком случае, это было из ряда вон выходящее событие, особенно в нашей спокойной ритмичной жизни. Приходило много народа, тетей, дядей, которых мы никогда не видели, о которых даже не слышали. Приехало и много молодежи двоюродных сестер и братьев. Дедушку положили в гроб и поставили во втором этаже в зале. Приезжало много священства, и служили панихиды. Приезжали из Бирлюков, из Павлова, из Введенской пустыни и еще из многих мест. Молодежь под управлением морозовского дьякона Ивана Николаевича Сокольского (он был свой человек) организовала хор, который очень украсил все службы. Было очень торжественно. Дедушка умер восьмидесяти с лишним лет, так что особой грусти и слез не было, и во всем чувствовалась какая-то легкость вместе с торжественностью. Такое оживление царило три дня, пока дедушку очень торжественно не отпели в соборе в присутствии большого количества священства и провожающих. Потом предание земле на Тихвинском кладбище, где за железной оградой в рядок стояли памятники над дедушками и бабушками, давным-давно усопшими. Могила дедушки была крайняя, и после мраморный памятник поставили над ней самый высокий. С кладбища вернулись все усталые шутка сказать, обедня и отпевание продолжались, наверно, часа четыре, а с кладбищем и больше. Расселись за поминальные столы; нас, ребят, посадили в дяди Ванину (Ивана Анисимовича) спальню. Там стоял большой стол, и нас набралось порядочно, мы были с нянюшками. На столе стояло много всего, но наше внимание, привлекла фруктовая Ланинская вода. Это был замечательный напиток: когда открываешь пробку, из бутылки идет дымок, когда наливаешь в бокал, снизу поднимаются пузырьки, а когда пьешь, то газ бросается в нос. Мы очень быстро распознали, какая вода вкуснее, и на нее налегли, а вкуснее всего была лимонная, потом черносмородиновая. Перед каждым прибором стояло по три рюмки разной величины и цвета и фужер. Было очень нарядно. За этим столом я впервые познакомился с Колей Елагиным. Я знал, что он был бойким, но тут он вел себя слишком шумно, даже дядя Ваня Анисимович приходил, чтобы немножко утихомирить его, и чтобы шуму было поменьше. Шум же на конце стола, где сидели более старшие, объяснялся просто: они выпили портвейну, и Николаша чуть ли не стал показывать фокусы. Конечно, потребовалось навести порядок. К вечеру все кончилось, и большинство разъехались по домам. Но кончилось не совсем. Отмечался еще девятый день, потом двадцатый и затем сороковой. Народу присутствовало поменьше, службы были покороче, а поминки даже подлиннее. Устраивали большой помин и в годовщину, и народа собралось тоже много».
13 Памятник патриарху Пимену
Патриарх Московский и Всея Руси Пимен, четырнадцатый глава Русской Православной Церкви (в миру Сергей Михайлович Извеков) родился в 1910 году в семье Михаила Карповича Извекова, механика Морозовской мануфактуры. Детство его прошло в Троицкой слободе в Глухово. До 1917 года Михаил Карпович продолжал работать механиком на глуховской фабрике Арсения Морозова. После национализации ткацкой фабрики Шибаева новое руководство приглашает его на должность главного механика. Семья переезжает на другой конец города в Истомкино, ближе к месту работы отца. Большую часть времени Михаил Карпович проводил на работе, а потому труды по воспитанию сына в основном ложились на плечи матери Пелагеи Афанасьевны, родом из Серпухова. Пелагея Афанасьевна умело направляла воспитание сына. В доме было много книг, хорошо подобрана духовная литература. Мать охотно читала Сергею вслух, развивая его вкус и прививая любовь к чтению. Скоро и самого Сергея с трудом можно было оторвать от книг. Чтобы никто не мешал, он часто забирался на чердак, где при мерцающем свете свечи поглощал одну книгу за другой.