Наталья Готовцева
Непряха
Айан устал от постоянной качки и беспросветной водной глади. Если бы от рождения он не обладал крепким желудком, ох и намаялся бы. Вон худосочный дьяк Посольского приказа доживет ли до конца плавания? Чалдоны его обихаживают, дежурят поочередно по ночам. Им надо его сберечь во что бы то ни стало, а то осерчает государь Иван Васильевич, и будут всем родом на колу сидеть да воронье кормить. Лютый тойон у нуучча[1]: московиты ходят все согбенные, друг перед другом шапки ломают. Мутно у Айана на сердце: привело его скитание к страшному люду, разбойному, и пуще несет в заморские дали, да не по его прихоти, и теперь уж ничего не поправишь. Более четырех лун тянется путешествие в иноземную страну англицкую. Сибиряки-купцы все шепчутся с посольскими московитами: развалится ли их мероприятие, дойдут ли до неведомых островов, или же Московская торговая компания так на грамотке писанной и останется. Пугает их и неспокойное море. Немчуру что ни спроси один ответ: «О, ес, ес, да, да, Лондон, кароший товар, ви оставайся довольно!»
Айан отпил из кожаной баклаги соснового отвара, облизал зубы: хорошо помогает от морского скорбута да и посольскому дьяку Осипу живот укрепляет. Расставил пошире короткие ноги в штанах-торбасах из кожи лося, достал хомус[2] из деревянной коробочки (всегда висит на шнурке на шее) и, раскачиваясь в такт морю, завел заунывную мелодию. Звуки инструмента успокаивали его и попутчиков. За ворот парки задувал холодный ветер, обжигая его крепко сложенную коренастую фигуру, но он будто и не замечал. За год с малым лишком у московитов навидался он всего такого, что уж побыстрей бы ноги уносить, а вот уйти от них оказалось не так-то просто.
Глава 1. Пересечение троп
Айаном странствующим путником прозвали его оттого, что с малых лет уходил бродить по тайге. Дед обучил его всем премудростям леса, и сидеть дома, помогая по хозяйству да хвосты телятам крутя, Айан почитал делом зряшным. А тайга и прокормит, и оденет, сил даст, в зиму согреет, летом остудит, если блюдешь ее законы. Не по нраву ей дрянные и шумные люди: погубит, оборотится голодным волком или шатуном, проглотит не поперхнется. Дед его был из старой тунгусской семьи, живущей с незапамятных времен на берегах Пеледуя, а жену взял из народа саха. Красавицу со жгуче-черными волосами до пят встретил случайно на вылазке в Хангаласский улус, украл и увез в свое стойбище. Семья быстро разрослась: четверых родила Туора Кыыс, сына им Небеса подарили последним отца Айана. Все в ней, и мужчины, и женщины, славились не только богатым стадом оленей, но и промысловой удачей. У Айана тоже одни сестры, а с женщинами на земле сидеть тошно как стукнуло ему шестнадцать годков, ушел от родного леса в дальние края. С брааскаями[3] до Каменного пояса не раз хаживал, а с малыми отрядами кипчаков Кучум-хана достиг границ Московского царства. Так, спустя шесть лет странствований, повстречал Чуумпу[4] Кудеяра Айан эдак прозвал для себя атамана Кудеяра Тихонкова. С ним походы стали интереснее: земли новые, дивные, но и опасные. У рубежей Московского царства бродило много разного люда. Были среди них и гулящие с захребетниками, и служивые отряды казаков в обережении границ от злых супостатов, и все кормились как за счет набегов на порубежные ханские селения, так и разграблением ясачных волостей. Шибко далече увели ноги Айана от родной тайги, да и пересеклась его тропа с народом отличным, с диковинными обычаями и повадками, по внешности ни на кого, ранее встречавшихся, не похожим. Ему просто стало любопытно, вот и пошел с отрядом атамана.
Атаман Чуумпу был человек знатный, огромного роста, лихой и дерзкий. Вырос в ханском Крыму от того его кликали татарином и более о нем ничего не ведали, будто атаманом и родился. Хотя еще баяли, что оберегает его нечистая сила, бабка у него ведунья. Брехня ли, нет ли, но верили многие. Сам он о себе говорил скудно, несмотря на свою мощную стать, говорил тихо, медленно, почесывая пятерней густую бороду, как бы каждый раз обдумывая следующее слово. О нем, о его несметных уловах, разбойных удачах слагали байки его соратники. В походах богатые, забитые до отказа обозы тянулись за конными седоками длинными вереницами.
Тихонков к приставшему чуть менее года назад к их сотне охотнику проявил больший интерес, заметив как-то при объезде подвод у Айана одну занятную вещь баклагу, которую тот называл симиир ихит[5]. Не содержимое сосуда привлекало, а горлышко: оно было отделано узорно вырезанным серебром. Было для Кудеяра диковинно: откуда такая богатая вещь у лесного человека? Этого тунгуса, именовавшего себя Саха, атаман взял в сотню, не раздумывая: соболей тот добывал, не повредив шкурки. Таких охотников-мастеров особых дарований редко встретишь. Хороший мех ценится московскими купцами дороже, да и ко двору с таким даром не зазорно явиться. Кудеяр слыхивал от татар Сибирского ханства, что за их землей на северо-востоке близ моря Бай-Куль живут кочевники бураты. И среди них ходят сказки про черное племя нелюдей, селятся они восточнее и на севере, на берегах огромной полноводной реки, а называют ее Река мертвых. Гуляют байки, что это и есть сторожа ледяных просторов, самые злые воины и самые умелые охотники Эрлэн-хана. Бога мертвых бураты боятся меньше, чем тех мест. Стращают: кто ступит туда, найдет только смерть, да самую лютую от жгучего ветра, от стужи или станет кормом для голодного зверя. Демоны холода не попустят путнику найти обратную дорогу домой, а ежели кому сподобится вернуться, жития ему не будет вскорости сам умрет и весь свой род проклятию подвергнет.
«Токмо не похож этот саха на воина. Ловок, сметлив, живуч, в охоте удачлив, энтова не отнять, но не вояка. Демоны ледяного полона байки, не боле. Едва ли охотник нечисть-оборотень, чушь несусветная. Судя по всему, пришло время самому обстоятельно дознаться», так дорогой размышлял Кудеяр.
Уже пришла осень: пора или возвращаться на службу к границе, либо осесть на зиму в городище, в своем скрытном от чужого глаза месте. Да только невмоготу казаку бока отлеживать, да и не того характера атаман. Кудеяр тщеславен, своекорыстен. Ему надоело заниматься мелкими для его живого ума делами, ему бы поход большой, честью себя перед государем выказать, да и осуществить заветную мечту самому князем заделаться.
Клич до меня Сахатого. Как слезу с коня, пусть подойдет, призвал есаула Кудеяр.
Тот нехотя развернул своего скакуна, воротился в хвост обоза вострый промысловик был назначен на замыкающей телеге наблюдателем.
Саха, Кудеяр кличет на беседу. Велел, как сойдет, чтоб ты подошел к нему, сказал и, не дождавшись отклика, стеганул коня, ускакал обратно.
Есаул Фрол Удатный сторонился сурового охотника, сколь бы ни был лих, но, как юнец, робел под острым взглядом Айана: зыркнет из-под скошенных век, как сквозь прожжет. А тут еще нож поблескивает в руке. Скуластое лицо Айана с гладким невысоким лбом забронзовело за лето на ярком солнце, оттого более резко выделяло его среди кудеяровцев, несмотря на небольшой рост охотника. Глядел он завсегда открыто, с достоинством, ведь он вольный человек, как и казаки. Помыкать собой не давал, не служивый, держался со всеми на равных. На призыв атамана откликнулся неспешно, вложил нож в ножны, убрал в торбу деревянную заготовку под новую коробку для хранения хомуса. Старая уже не годилась, треснула, да так, что не поправишь. Резво соскочил с телеги, двинулся в голову поезда бесшумно, но быстро. Присел рядком с атаманом на упавшее вдоль тропы дерево. Распряженный скифский конь главаря щипал траву недалече, тряся золотисто-рыжей гривой, при этом серебряные бляхи и колечки на болтающейся уздечке стройно позвякивали.
Звал, Кудеяр?
Да, охотник. Разговор есть. Все хочу расспросить: как далече ты ходил, пока не прибился ко мне? Кудеяр жевал ягоды, зачерпывая пригоршнями из туеса и пытливо глядел на Айана.
Айан насторожился, но не показал виду, блеснул черными глазами на Тихонкова, разглядел одно любопытство. Было время, чтоб изучить повадки нуучча ныне охотнику несложно по их очам определять, что те замышляют или чувствуют. Цвет их глаз менялся от радостного иссиня-белого до яростного темно-синего.
Что тебе моя баклага? Тебе отвар не нужен, не хворый.
Сахатый
Саха, перебил его Айан.
Саха, значится, Саха, ухмыльнулся атаман. Занятный ты. Смотри-ка, унюхал, что меня манит. Баклага у тебя шибко богата. Ты не ушкуйник, не тать, скрытничать тебе незачем, вот и расскажи, как она к тебе попала. Если ты со мной открыт, и я тебе поясню свой интерес.
Эта симиир ихит еще дедова, а серебряный набалдашник отец вырезал. Символы здесь говорят, это не просто рисунок. Оберег мой. Не отдам, охотник улыбнулся по-детски лукаво.
А мне и не надо, своя есть, атаман отложил туес, снял с пояса баклагу, встряхнул и сделал глоток. Прополоскав рот, сплюнул.
Ты вот что разъясни: откуда металл в ваших краях? Кто завозит, с кем торгуете? На мех меняете? глаза Кудеяра выражали неявный интерес.
Айан принял это за пустое любопытство и не смекнул, что совершает роковую ошибку: начистоту выложил, где да что, да как добывают, как обрабатывают, рассказал, что юшманы доспехи воинов саха легче, виданных здесь. И думая, что заявляет свою полную независимость, вынул увесистый кожаный мешочек и явил желтый песок с небольшими самородками. Тихонков аж языком зацокал, весел стал, в глазах блеснули искорки: тебя ко мне сам диавол послал!
Глава 2. Умыслы и чаяния
Что за погоня, атаман, и по что всех вящих собираешь, окромя мя? Как мальчонку, гонишь? сотник Заворуй крепил ремень на кистень атамана и бил так отчаянно, что ручка вот-вот лопнет. Кудеяр вырвал у него рукоять и ловко, слегка повернув кисть, стукнул булавой по колену Заворуя, тот заскрипел зубами.
Слушай сюда, зашипел Тихонков, тебе сказано действуй! Уведешь обозы со своими казаками до топи, удатниковских приставляю тож к тебе до поры до времени. На подходах к топям вас встретят, укажут тропу. Встанешь городком до лета. И чтоб тихо сидели, не забалуйте мне там! Головой ответишь. Услыхал? Или еще раз растолковать? скалился Кудеяр, оглаживая золотые бороздки на булаве.