Бери казака с Дону проживешь без урону! реготали, пытаясь ущипнуть.
Митрофановна отмахивалась.
Вам бы, дурням, токмо венцом грех прикрыть. А я уж была под венцом, и дело с концом. Вы ж ни в Бога, ни в черта не веруете, одной мамоне поклоняетесь. Тьфу на вас, оглашенные, очи б мои не видели, сплюнула, перекрестилась и добавила удивительное. Из вас всех токмо один мужик.
Казаки подбоченились, уставились, гадая, про кого это она.
Аянка Сахатый! Вот всем бы такого добытчика, повезет же какой-то девке! Одна досада, что басурманин.
Казаки хором прыснули, а один, молодой, лопоухий, улыбаясь во весь рот, выдал:
Ой, бабоньки, кто с басурманами срамится, тот не на небо попадает, а прямо черту в гузно!
Ай, ты, безбожник полоумный, срамник, видать, уж побывал там! Вишь, бабоньки, еле его из чертова гузна за уши вытянули!
Тут уж все перегнулись пополам со смеху, хватаясь за животы, и лопоухий с ними, не разобиделся.
Айана бабы привечали, помогал он им много. Шустрый да умелый. По нраву пришелся им немногословный молодой охотник с добрыми глазами, это он с мужиками суров, а средь них масленый. Лес ему как дом родной, ничего не страшится. Диву даешься: поговаривают, что он своим ходом шел с востока из-за дальних гор, перемахнул через Каменный пояс и в Диком поле присоседился, выучился говорить по-русски быстро да справно. Это в Стыдном городке сказывали, что с женами казаков, которые турчанки, болтал на их языке. То ли сродичи, то ли бывал в тех местах, откедова родом черноокие казачки. Они-то его и поднатаскали. Обозные бабы поначалу сторонились: бес его знает, к пришлому завсегда опаска, а теперь расставаться с ним печально, на зимовье с ним жилось бы сподручнее да легче. Бабы на прощанье даже всплакнули: даст Бог, милок, свидимся.
Охотник помогал уложиться Дуньке, а сам все поглядывал на атаманский шатер, не воротится ли Фрол. С зорьки караулил. И тут Кудеяр выглянул, кликнул пацаненка сирота прибился к ним летом, смышленый мальчонка, его Дунька приветила, жалостливая больно. Атаман дал ему задание срочно сыскать якобы пропавшего куда-то Удатного. Айан затянул большой баул узлом, поднял с травы, уложил в подводу. Заглянул за телегу, там на травке в тенечке пристроилась заворуйская подруга.
Дуняша, отойду. Принести тебе киселя? Айан махнул в сторону костра, будто попить да перекусить собрался.
Девка смешно пыхтела, надувала раскрасневшиеся щеки, морщила белый лобик усердно мяла в ступке корешки да травы, училась по подсказке Айана делать настойку от всех хворей. Рыжие прядки выбивались из-под платка. Дунька оправляет их и дальше мнет, приговаривая: «Колдуй, баба, колдуй, дед, колдуй, серенький медведь». Дите еще совсем.
Шагай, опосля я сама к бабам пойду.
Ты б шкурку под себя подложила, земля к зиме соки в себя собирает, побереглась бы.
Отмахнулась, не поднимая головы.
Припекает же, и так сопрела.
Айан чуток для вида повертелся у котлов, шмыгнул в рощу, куда двинул по указке баб мальчонка, и, не показываясь, стал наблюдать. Оказалось, есаул спал в том же месте, откуда скрылся ночью, только конь стоял на высоких тонких ногах уже без тряпиц. Пацаненок потрепал боязливо спящего за плечо.
Дяденька Флол, а дяденька Флол, плосыпайся, атаман послал за тобой, велел слочно сыскать, ойкнув, шарахнулся завидел, что есаул, резко встрепенувшись, рванул рукой к ножнам на поясе.
Фрол, разглядев пацана через сонную пелену, откинулся обратно на подстил, потянулся.
Чего тебе?
Атаман тебя кличет, селчает больно.
Серчает, говоришь, ну-ну.
Удатный присел, хлебнул из баклаги, тряхнул головой, поднялся и пошел следом за мальчонкой, по пути шикнул на него и велел у баб раздобыть какую-нить снедь для него. Айан, держась на расстоянии, прокрался к палатке атамана, залег так, чтоб незаметно для чужих глаз можно было прислушаться к разговору внутри. Не было бы нужды рыскать, тошно самому, но что-то внутри гложет, решил: ежели ничего худого сейчас не услышит, бросит разнюхивать зачем в чужие дела лезть?
Где шастаешь? Обыскался, прошипел Кудеяр, хмуро глядя на есаула.
Да, малость вчерась перепили браги, вот сон и сморил, виновато склонив голову, Фрол переминался с ноги на ногу.
Смердишь за версту, Кудеяр брезгливо поморщился. Сколько тебе говорено, какой пример казакам являешь, вконец расхлябались. Выдеру перед всеми да разжалую. Заносишься, Фрол, своевольничаешь!
Айан не поверил своим ушам. «Эх, Фрол, горазд врать. Не пил ты с мужиками, подливать подливал им, прибаутками забалтывал, но сам не пригубил даже. Вот только проснувшись, хлебнул, и то чуток. Похоже для обманки, тяжелого душка. Понять бы, от верткой натуры почем зря хитрит иль с каким умыслом», размышлял охотник. И остался дальше подслушивать.
Дык, застоялись. Устали все, сколь уж без лихого дела бродим, им на зимовье садиться как мука смертная. Вот малость на прощанье и поякшались, потолковали, успокоил их чуток. Этих бесноватых усмирить надоть? Надоть. Да и Заворуй просил подсобить. Сам знаешь без драки и рубиловки эти черти дурнеют.
Заворуй без тебя управится, он с ними сахарничать не станет, уже спокойнее произнес атаман.
За есаулом тут правда своих головорезов ему ли не знать.
Ладно, к делу. Сопроводишь обоз до тропы ты, ибо боле никто не ведает. Но сам только до дядьки Кузьмы. Ему накажешь весть их до Ведьминого зимовья, как укажет Бабуня, впредь с ней пусть сговорится. И самому ему тож там зимовать для пригляду не излишне. И вот еще полез зачем-то в сундук. Передашь записку от меня и ларчик. Это для Бабуни. Пусть поклонится от меня, вытянул малый ларец и вручил вместе с бумагой Фролу.
Тот молча кивнул, ларчик бережно обернул поданной мешковиной.
Опосля окольным путем поскачешь в Тулу, к тамошнему наместнику Георгию Ивановичу, передашь ярлык.
Тихонков подал есаулу металлическую пластину с нацарапанными на ней какими-то знаками.
Удатный сунул ее за пазуху.
Пускай боярин незамедлительно отправляет гонца, да он сам сообразит. От меня в дар ему соболей дашь. Сам же обождешь нас в городище. Да смотри мне, не по дрянным девкам беса тешить, а для приготовлений снаряжаешься. Найдешь постоялый двор в тихом месте со сговорчивым хозяином, чтоб, когда прибудем, ни одной божьей твари вокруг. Без душегубства! пригрозил кулачищем атаман. Нам чужого призора привлекать не надобно. Зайдем мы через Никитские ворота, крутись там недалече, у Тайницкой башни, да не особо мельтеши. Монет захвати, чтоб с лихвой хватило, ныне все кругом охочие да алчные. Все, ступай, обозных подхлестни, не мешкая, трогайте в путь, хлопнул по плечу и ласковее добавил. Знаю, не подведешь. Затея наша нешуточная, потому будь настороже. На твое острое чутье и что блажить погодишь на это уповаю. Как сговорюсь с государем, разъясню, дивиться будешь. Обстряпаем дельце сами князьями сделаемся, и уж никто нам не закон и не указ будет, в волю потешишься на свой лад.
Да, ты, атаман, зело закрутил. Меня, грошового смерда, да в князья! азартно заиграли темные глаза Фрола.
Извилиста судьбинушка, от тюрьмы и от сумы не зарекайся. Вон на Москве обживаешься, то-то еще будет! Не умаляй чести своей новгородской. Что захудал твой род, тому есть причина и виновник, точнее были ты воздал псу поганому то, чего он заслуживал. За это и жалую. И за сметку, даже такому удачливому, как ты, без нее, что без ума. Верую, задуманное сбудется.
Бывай, Юрий Васильевич, служил и послужу еще верой и правдой. Все исполню, как велел.
Айан из услышанного уразумел одно: Фрол умолчал о ночной вылазке, а Чуумпу Кудеяр явно не ведает, что его есаул, не спросясь, отлучался. «Темнит Удатный. Довести до атамана али нет?» вот что тревожило думы охотника. Но тут еще одна оказия, мозголомка: «С чего это Фрол обратился к Кудеяру чудно как-то, что за Юрий Васильевич? С затеей вроде как понятно осесть на Москве, а что тут уж важного, не ясно. Говаривали, что законы у московитов суровые, может и статься, что не всем разрешено обзаводиться в городе домом. Да как же тогда Фрол, чем он заслужил?» Не стал более ломать себе голову Айан, в дороге что-нибудь придумается: сколь веревочке ни виться, а конец будет.
Глава 3. Есаул
Фрол Удатный, молодой красивый казак, косая сажень в плечах, был не из робкого десятка и далеко не прост. При крещении нареченный Фролом Алексеевичем Семеновым, вырос в отцовском господском доме с многочисленной дворней на богатой Новгородской земле. В достатке, но без ласки мать он не помнил, она покинула этот мир, когда дитяти еще году не было. Боярин вторично заводить семью не возжелал, отдался с головой службе. Фрола Алексеевича, следуя по духу и по плоти древним вековым традициям Господина Великого Новгорода, обучали наукам разным. В числе прочего и воинскому искусству, где он делал значительные успехи. Отец его, боярин Семенов, состоял в должности сборщика дани с инородцев, живших на благодатных просторах Карелии, в пользу государства Московского. И считалось очевидным, когда Фрол подрастет, получит должность в наследство. Но чаяниям оберегателя воли государя, царя и великого князя всея Руси было не суждено сбыться. Разъяренная толпа новгородской черни, подзуженная ненавистниками всего московского, обзывая изменщиком, клятвопреступником, не чинясь, прямо на глазах сына растерзала его. Из дворни никто не посмел заступиться. Поводом для расправы послужили слухи, что Семенов подкупал бездельников и пьяниц на низу заставлял злословить в Москве на новгородцев. Якобы это он сдавал московитам всех мало-мальски недовольных, те опосля мучены были в пытошных. Ходили слухи, что Семенов якобы и в Сведошный приказ жалобы писал: что-де на Новгороде про него, государева слугу, говорят непотребное, бесчестят, поганят подстилкой московитой. А ведь род Семеновых завсегда стоял на Новгороде за защиту иноверных влияний: воздвигал и содержал монастыри да храмы новгородские. Вдовы и сироты, порожденные войной с московитами татарскими прихвостнями, имели поддержку и корм на его дворе. Но завистники сделали свое поганое дело, оговорили и, не убоявшись гнева московитов, обескровили, разорили Семенова по-новгородски поставили на поток. Опосля и вовсе извели. Фрол в ночь после расправы толпы над отцом ближним помощником отца, дядькой, состоявшим при нем неотлучно, был вывезен тайно в Москву. Да только московским не было дела до какого-то сынка сборщика податей: «Поделом. Знать, родитель твой зарвался, а вору и бесстыднику защиты от государя грех просить. Сын и за отца ответчик. Молись, что жив остался», вот и весь сказ. В память об отчем доме остались Фролу ночные кошмары: темный от пожарища двор и подвешенное на воротах искромсанное синюшное тучное тело родителя. Молодому Семенову стукнуло семнадцать лет, только в силу входил, но был уже нетерпелив, заносчив, а теперича мечты самому стать хозяином жизни удалились за горизонт. Не найдя в Московии понимания, своим новгородцам став врагом, Фрол подался в казаки, на вольное кормление: авось и подвернется случай обрести честь и вернуть себе имя. Среди товарищей получил новое прозвание. Обходила смертушка его не раз, везло молодчику несказанно, и Фрол Семенов, лихой казак, стал зваться Фролом Удатным.