Ты знаешь, где оно, и изо всех сил стараешься избегать его, чтобы ничто не могло напомнить, что же там произошло. Это место уже перебор. Оно проглотит тебя целиком, этот вакуум, эта яма, это непритязательное двухэтажное здание в Кэррол Гарденс, где расположена квартира с одной спальней, которую гораздо более юная ты и мужчина, теперь записанный в твоем телефоне как «НЕ ЗВОНИ ЕМУ», однажды по глупости назвали «домом».
Иногда ты представляешь, как НЕ ЗВОНИ ЕМУ тоже туда не идет. Ты воображаешь, как вы вдвоем не идете туда в одно и то же время и не встречаетесь на улице рядом с домом; как ты не пользуешься возможностью сказать ему о том, как он тебя ранил, как не объясняешь ему, что, хотя сейчас тебе уже все равно абсолютно, абсолютно все равно, ты просто хотела убедиться, что он не будет вести себя так же дерьмово со следующей девушкой, ради ее же блага.
Потому что ты ебаная гуманистка, не скажет он, и ты задумаешься, зачем вообще надо было с ним не встречаться.
А еще есть Бронкс, где люди решают пожениться если конкретнее, то та часть Бронкса, где находится зоопарк, конкретнее, та часть зоопарка, где находится обезьянник, еще конкретнее, твои бабушка с дедушкой, которые посетили обезьянник в зоопарке Бронкса через шесть недель ухаживаний и решили пожениться.
Как вы приняли такое серьезное решение всего через шесть недель? однажды спросила ты свою бабушку. Вы едва друг друга знали.
В то время люди долго не тянули. Если ты кого-то любила ты выходила за него.
Но как именно вы решились?
Это было легко, ответила она. Я спросила твоего дедушку: «Как думаешь, нам стоит пожениться?» И он сказал: «Давай спросим обезьян. Эй, обезьяны! Как думаете, нам стоит пожениться?» Обезьяны начали смеяться, и он сказал: «Я думаю, это значит да».
И это все? Вы поженились, потому что обезьяны засмеялись?
Твоя бабушка пожала плечами:
Я подумала, это знак.
Однажды ты отвела Алекса в зоопарк в Бронксе или это был Энтони? посмотреть, подадут ли приматы и вам какой-нибудь знак, но обезьянника больше не было. Его снесли в 2012-м.
Ты решила, что это тоже знак.
В Астории, что в Куинсе, есть маленькая квартира-студия, где Карлос, любовь всей твоей жизни на текущий момент, работает над заявкой в аспирантуру. Во время затишья на работе или долгих поездок по маршруту N ты начинаешь представлять себе, как Карлоса в итоге принимают и ты едешь за ним куда-нибудь далеко-далеко.
Ты представляешь себе, как проведешь остаток жизни с этим мужчиной, как представляла это с каждым из них не потому что думаешь, что это обязательно произойдет, а просто потому, что тебе любопытно.
Ты представляешь ваших детей, семейные поездки и ужины на годовщину, то, как вы будете помогать друг другу с посудой, перебивать и поправлять истории и шутки, то, как вы дадите обещание никогда не ложиться спать обиженными, даже если это означает как это часто и бывает ссориться всю ночь.
Но чаще всего ты представляешь себе, как вы будете жить где-то еще, на расстоянии многих миль от этой тесной и многолюдной некогда процветающей столицы двадцатого века. Ты думаешь, что это могли бы быть Остин или Миннеаполис. Ты слышала, что Сиэтл прекрасен, а вы там ни разу не были.
Однажды утром за завтраком с чаем и субботним номером Seattle Times в вашем просторном новом лофте в центре города (или где там живут люди в Сиэтле) Карлос улыбнется тебе, а ты улыбнешься ему, и он так по-карлосовски почешет свой лохматый затылок и скажет: «Эй, а почему бы нам не спланировать поездку в Нью-Йорк как-нибудь? Посмотрим шоу на Бродвее, встретимся со старыми друзьями»
Карлос уберет со стола недоеденные хлопья в мисках из нового набора вы купили его, как только переехали, и по дороге к раковине нежно поцелует тебя в лоб, тот самый лоб, что так нежно целовало так много мужчин, еще одно надгробие на кладбище тысяч поцелуев.
Ты улыбнешься ему и подумаешь, станет ли он тоже, как те многие, что были до него, когда-нибудь сладко-горьким воспоминанием, погубит ли его та же самая глупая ошибка знать тебя чересчур хорошо и одновременно каким-то образом недостаточно.
Что скажешь? Хочешь поехать в Нью-Йорк, посмотреть достопримечательности?
Нет, говоришь ты. Там слишком много призраков.
Мы, ученые мужи[28]
Моя жена в то время была на одиннадцатом месяце беременности, что казалось мне ужасно поздним сроком.
Нет, говоришь ты. Там слишком много призраков.
Мы, ученые мужи[28]
Моя жена в то время была на одиннадцатом месяце беременности, что казалось мне ужасно поздним сроком.
Это нормально? спрашивал я,
а Джессика говорила: Доктор говорит, это нормально.
а я говорил: Мне так не кажется.
а она говорила: Ты доктор, Йони?
а потом я говорил: Да. Вообще-то доктор. И ты тоже. Формально мы оба доктора.
а она говорила: Может, оставим эту тему?
Я получил докторскую степень в космической инженерии, но моей страстью всегда была молекулярная биофизика. Когда мне позвонил мой друг и наставник доктор Карл Хесслейн, я читал лекцию по философии науки полупустому классу ленивых второкурсников, которые надеялись, что мой курс будет легким способом набрать необходимое количество часов общего курса в заурядном по большей части и ничем не примечательном университете. Я не хочу быть невежливым по отношению к упомянутому университету или его студентам; это просто факты.
Я показал классу этот слайд:
(я нарисовал эту картинку сам)
Сначала хорошая новость, сказал я. Мы обречены. Наша планета умирает. Наша вселенная умирает. Наши друзья, наша семья, все, кого мы когда-либо знали и будем знать, все наши далекие потомки, которые родятся еще только через тысячи поколений, все мы медленно-медленно умираем умираем умираем.
Я показал им этот слайд:
А затем сказал: Ой, извините, я сказал ХОРОШАЯ новость?
В этом месте мой план лекции велел мне: [СДЕЛАТЬ ПАУЗУ ДЛЯ СМЕХА].
Никто не засмеялся.
Я все равно сделал паузу.
Но есть и хорошая новость, продолжил я. И она заключается вот в чем: наука будет жить после нашей смерти. Наука выживет вне зависимости от попыток понять ее или их отсутствия; науке все равно.
Как бессердечная бывшая, наука не будет скучать по вам, и, конечно, это немного грустно, но разве в то же время не здо́рово?
Мой телефон зазвонил. Я сразу понял, что это доктор Хесслейн, из-за рингтона, помпезной и навязчивой «Ах, Вена-городок» Бетховена.
Я ответил на звонок: Доктор Хесслейн! Я сейчас на занятии.
Студенты продолжали печатать в ноутбуках и телефонах. У меня промелькнула мысль, что они конспектируют мой личный телефонный разговор, но принцип бритвы Оккама подсказывал мне, что они не вели конспекты с самого начала.
Речь Карла состояла из перекрывающих друг друга обрывков, словно Карл, как и сама наука, абсолютно не желал быть понятым: Йони! Грант! Совет директоров! Под руководством! Был основан! Наконец-то! Я не могу! Это происходит!
Наконец-то это про Анти-Дверь, проект, о котором мы с ним мечтали бо́льшую часть нашей сознательной жизни. Сейчас он внезапно становился реальностью благодаря щедрому гранту от Фонда Фрэнка и Фелисити Филдингов.
Я впервые заинтересовался исследованием Карла несколькими годами ранее, после того как увидел Нечто Ужасное в Метро.
Я читал новую книгу Милтона Хилтона, размышления над уровнями скорости частиц ничего революционного. Внезапно я отчетливо услышал, как происходит Нечто Ужасное.
Нет! Пожалуйста, перестань!
Я не поднял глаз.
Помогите, услышал я. А затем, на случай, если я не расслышал: Пожалуйста, помогите мне. Пожалуйста!
Я старался не слушать.
Я сосредоточился на словах в книге. Я перечитывал один и тот же абзац снова и снова. Вот что там было написано:
Частицы, частицы, частицы повсюду. А еще, Дебра, я люблю тебя; ты выйдешь за меня?
На ужин мы с Джессикой взяли китайскую еду. Моя жена не любила готовить звучит так, будто она должна была готовить, будто это ее обязанность, извините, мы с женой не любили готовить. Мы часто заказывали доставку. В тот вечер мы остановились на китайской кухне.
Я спросил: Как твой день?
а она сказала: Долбаные плодовые мушки
а я сказал: Ага
Она спросила: Как твой день?
а я сказал: Милтон Хилтон попросил Дебру выйти за него.
а она сказала: Здо́рово. А потом: кто такая Дебра?
а я сказал: Не знаю.