Именно так работают рассказчики. Они создают моменты неожиданных изменений, захватывающие внимание своих героев, а следовательно, своих читателей и зрителей. Значимость изменений давно известна тем, кто предпринимал попытки раскрыть секреты историй. Аристотель утверждал, что «перипетия», переломный момент, является одним из самых действенных приемов в драматургии. Джон Йорк, специалист по теории сюжета и известная фигура в области кинодраматургии, писал, что «образ, за которым гонится любой телережиссер, хоть в документалистике, хоть в игровом фильме, это крупный план лица человека в момент, когда оно отражает произошедшее изменение»[14].
Моменты изменений настолько важны, что зачастую содержатся в самых первых предложениях:
Ох, уж этот Спот! Не съел свой ужин. Куда он подевался?
(«Где Спот?», Эрик Хилл)А куда папа пошел с топором?[15]
(«Паутина Шарлотты», Элвин Брукс Уайт)Я просыпаюсь и чувствую, что рядом на кровати пусто[16].
(«Голодные игры», Сьюзен Коллинз)Описывая весьма конкретные моменты изменения, такие завязки пробуждают любопытство. А еще они смутно намекают на возможность предстоящих тревожных перемен. Может, щенок Спот угодил под автобус? А куда это идет человек с топором? Предчувствие изменений также крайне эффективный способ разжечь любопытство. Режиссер Альфред Хичкок, настоящий мастер таким образом вызывать тревогу у зрителя, даже говорил, что «ужасен не сам взрыв, а его ожидание»[17].
Однако таящее опасность изменение может быть и не таким явным, как психопат с ножом за душевой занавеской.
Мистер и миссис Дурсль проживали в доме номер четыре по Тисовой улице и всегда с гордостью заявляли, что они, слава богу, абсолютно нормальные люди[18].
(«Гарри Поттер и Философский камень», Джоан Роулинг)Строка Роулинг изумительным образом исполнена тревожного предчувствия изменений. Опытный читатель уже понимает, что скоро в мире довольных собой Дурслей что-то приключится. Такой же прием использует Джейн Остин в «Эмме», начиная роман с ныне знаменитых строк:
Эмма Вудхаус, красавица, умница, богачка, счастливого нрава, наследница прекрасного имения, казалось, соединяла в себе завиднейшие дары земного существования и прожила на свете двадцать один год, почти не ведая горестей и невзгод[19].
Пример Остин показывает, что насыщение первых строк моментами изменений или их тревожным предчувствием это прием отнюдь не только для детских книжек. Вот как начинается роман Ханифа Курейши «Близость»:
Это печальнейшая ночь, потому что я ухожу и уже не вернусь.
А вот начало «Тайной истории» Донны Тартт:
Начал таять снег, а Банни не было в живых уже несколько недель, когда мы осознали всю тяжесть своего положения[20].
«Посторонний» Альбера Камю:
Сегодня умерла мама. Или, может, вчера, не знаю[21].
Джонатан Франзен начинает свой шедевр, роман «Поправки», в точности как Эрик Хилл начинает «Где Спот?»:
Из прерии яростно наступает холодный осенний фронт. Кажется, вот-вот произойдет что-то ужасное[22].
Прием не ограничен рамками современной литературы:
Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына,
Грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал:
Многие души могучие славных героев низринул
В мрачный Аид и самих распростер их в корысть плотоядным
Птицам окрестным и псам (совершалася Зевсова воля),
С оного дня, как, воздвигшие спор, воспылали враждою
Пастырь народов Атрид и герой Ахиллес благородный[23].
(«Иллиада», Гомер)Используется не только в художественных произведениях:
Призрак бродит по Европе призрак коммунизма.
(«Манифест Коммунистической партии», Карл Маркс)И даже когда история начинается без видимых изменений
Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему.
Призрак бродит по Европе призрак коммунизма.
(«Манифест Коммунистической партии», Карл Маркс)И даже когда история начинается без видимых изменений
Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему.
(«Анна Каренина» первое предложение, Лев Толстой)если уж ей суждено обрести популярность, то изменение не заставит долго себя ждать:
Всё смешалось в доме Облонских. Жена узнала, что муж был в связи с бывшею в их доме француженкою-гувернанткой, и объявила мужу, что не может жить с ним в одном доме.
(«Анна Каренина» второе и третье предложения, Лев Толстой)Большинство неожиданных изменений в жизни, на которые мы реагируем, оказываются незначительными. Громкий хлопок издала дверь грузовика; ваше имя выкрикнула женщина, звавшая своего ребенка. Вы вновь задумываетесь о чем-то своем. Мир вокруг снова обращается в пятно движения и шума. Однако время от времени такие перемены все-таки имеют значение. Они вынуждают нас действовать. История начинается именно здесь.
1.2. Любопытство
Неожиданные изменения не единственный способ вызвать любопытство. Чтобы контролировать мир, мозгу необходимо тщательно в нем разобраться. Это делает людей ненасытно любознательными: младенцы девяти недель от роду предпочитают новые образы уже знакомым[24]; считается, что в возрасте от двух до пяти лет дети в поисках объяснений задают около 40 тысяч вопросов старшим[25]. Человек наделен необычайной жаждой знаний. Рассказчики пробуждают эти инстинкты, создавая воображаемые миры и отказываясь раскрывать читателям о них всё и сразу.
Секреты человеческой любознательности привлекали внимание многих психологов, самый известный из которых, возможно, профессор Джордж Лёвенштейн. Он описывает эксперимент, участникам которого показывали сетку квадратов на экране компьютера и просили кликнуть мышью на пять из них[26]. Некоторые участники обнаружили, что за каждым квадратом спрятано изображение какого-либо животного. Другая группа, однако, открывала лишь небольшие составные части какого-то одного животного. Каждый клик мыши дополнял общую картину. Участники из второй группы с гораздо большей вероятностью нажимали на квадраты даже после того, как требуемые пять уже были открыты, и продолжали до тех пор, пока им не удавалось опознать животное. Исследователи заключили, что мозг спонтанно проявляет любопытство, когда ему предлагают «набор сведений», который он считает незавершенным. «Существует естественная склонность к устранению информационных пробелов, пишет Лёвенштейн. Даже относительно вопросов, не имеющих значения»[27].
В ходе другого эксперимента[28] участникам демонстрировали три фотографии частей тела: рук, ног и туловища. Другой группе было показано две такие фотографии, третьей всего одна, а четвертой ни одной. Исследователи обнаружили, что чем больше фотографий частей тела участники видели, тем бо́льшим было их желание увидеть полное изображение этого человека. Существует, заключает Лёвенштейн, «положительная взаимосвязь между любопытством и знанием». Чем больше мы узнаём о тайне, тем сильнее жаждем ее разгадать. По мере того как истории раскрываются, мы все больше и больше хотим узнать: куда же делся Спот? Кто такой Банни, как он погиб и каким образом рассказчик причастен к его смерти?
Любопытство имеет форму буквы «П»[29]. Оно находится в низшей точке, когда люди не имеют ни малейшего представления о том, как подобраться к вопросу, но также и когда они абсолютно уверены в ответе. Пространство максимального любопытства, которое эксплуатируют рассказчики, располагается посередине: люди думают, что знают что-то, но не до конца уверены в этом. Сканирование мозга показывает, что любопытство посылает сигнал в систему вознаграждения нервной системы: мы жаждем узнать продолжение истории или ответ на какой-нибудь вопрос точно так же, как могли бы жаждать наркотиков, секса или шоколада. Это, несомненно, мощное тягостно-приятное состояние заставляет нас извиваться в танталовых муках в предвкушении ответа. В ходе одного эксперимента психологи с усмешкой заметили, что среди участников «желание узнать решение задачи было настолько велико, что они были готовы заплатить за эту информацию, хотя после сеанса могли удовлетворить любопытство бесплатно».