Друзья встречались с друзьями и приветствовали друг друга со всей экстравагантностью Востока, бросаясь друг другу на грудь, кладя правую руку на левое плечо, сжимая друг друга, как борцы, с периодическими объятиями и ласками, затем нежно прижимаясь щекой к щеке и плоской ладонью к ладони, в то же время издавая громкий, чмокающий звук множества поцелуев.
Кроткие, с сонными глазами и обходительные, они в следующий момент могли разразиться потоками ярости из-за какого-нибудь воображаемого оскорбления. Их ноздри тогда трепетали, и они приходили в ярость, как бенгальские тигры. Затем последовали бы потоки непристойной брани, тщательно подобранные фразы той плутовской брани, в которой Восток преуспевает.
Сова! Осел! Христианин! Еврей! Прокаженный! Свинья, лишенная благодарности, понимания и элементарной порядочности! Эти вопли исходили от пожилого араба, длинная белая борода которого придавала ему вид патриархального достоинства, нелепо контрастируя с грязными ругательствами, которые он использовал. Нечистый и свинячий чужеземец! Пусть твое лицо будет холодным! Пусть собаки осквернят могилу твоей матери!
И на эту тираду немедленно следовал вежливый ответ:
Подлейшая из незаконнорожденных гиен! Отец семнадцати собак! Банный слуга! Продавец свинячьих потрохов!
И затем последняя реплика, протяжная, медлительная, но ощетинившаяся всем восточным ядом:
Хо! У твоей тётки по материнской линии не было носа, о ты, развратный брат блудливой сестры!
Затем следовало физическое нападение, обмен ударами, кулаки работали, как цепы, пока ухмыляющийся, плюющийся полицейский в малиновом тюрбане не разнимал дерущихся и не надевал на них обоих наручники с веселой, демократической беспристрастностью.
Хай! Хай! Хай! засмеялись зрители.
Хай! Хай! Хайах! Хай! засмеялся Багдадский Вор; и в следующий момент, когда пузатый седобородый ростовщик остановился у фонтана и, сложив ладони чашечкой, наклонился, чтобы глотнуть воды, проворные пальцы Ахмеда опустились, повернулись, незаметно дёрнули и вытащили туго набитый кошелек.
Ещё один незаметный рывок этих проворных смуглых пальцев; и, пока его тело лежало ровно и неподвижно, а глаза были невинны, как у ребёнка, кошелёк шлёпнулся в его мешковатые штаны из пурпурного шёлка с серебряной нитью, которые плотно облегали лодыжки и которые только накануне вечером он приобрёл ни гроша не заплатив за них на Базаре персидских ткачей.
Минуту за минутой он лежал там, смеясь, наблюдая, обмениваясь шутками с людьми, сновавшими тут и там в толпе; и многие из тех, кто останавливался у фонтана, чтобы попить или посплетничать, помогали пополнять добычей просторные штаны Ахмеда.
Среди этой добычи, если описать лишь несколько предметов, был завязанный узлом носовой платок, звенящий чеканным серебром и украденный из шерстяных складок неуклюжего, грозного татарского бурнуса хозяина верблюдов с выпуклыми бровями; позвякивающий драгоценный камень с рубином и лунным камнем с поясной шали одного из халифов; любимые черкесские рабыни, которого степенно двигались через площадь и мимо фонтана в сопровождении дюжины вооруженных евнухов; кольцо из мягкого кованого золота с огромным звёздчатым сапфиром с выкрашенного хной большого пальца заезжего стамбульского денди, которому Ахмед, чтобы незнакомец не запятнал его парчовое одеяние, помог напиться воды, и был вознагражден вежливым: «Пусть Пророк Мухаммед воздаст тебе за твою доброту!» тоже вознаграждённый, и гораздо более существенно, вышеупомянутым кольцом.
Ахмед уже собирался покончить с утренним сбором, когда с Базара Торговцев Красного моря вышел богатый купец, некий Таги-хан, хорошо известный всему Багдаду своим богатством и расточительностью расточительностью, добавим к этому, которую он сосредоточил на собственной персоне и удовольствиях, получаемых от своих пяти чувств, и которые он компенсировал крайней нищетой, когда дело касалось бедных и нуждающихся. Он ссужал беднякам деньги по непомерным ставкам, беря в залог корову и ещё нерождённого телёнка.
Он шёл семенящей походкой, его злое, сморщенное старческое лицо нелепо венчал кокетливый тюрбан бледно-вишнёвого цвета, его жидкая бородка была выкрашена в синий цвет индиго, заострённые ногти на пальцах были щегольски позолочены, его худощавое тело было облачено в зелёный шёлк, а в костлявой правой руке он держал большой букет лилий.
Всё это Ахмед увидел, и картина эта ему это не понравилась. Увидел он, кроме того, немного выступающую из-под поясной шали Таги-хана обвисшую пухлость вышитого кошелька. Толстый кошелёк! Богатый, раздутый, препухлый кошелёк! Кошелёк, способный вызвать негодование как праведных, так и неправедных!
«Он будет мой, клянусь красной свиной щетиной!» подумал Ахмед, когда ростовщик проходил мимо фонтана. «Мой или пусть я никогда больше не буду смеяться!»
Его правая рука уже опустилась. Его проворные пальцы уже изгибались, как вопросительные знаки. Кошелек уже мягко соскользнул с поясной шали Таги-хана, когда давайте вспомним, что Ахмед лежал на животе, его голая спина была согрета солнцем когда любопытный комар сел ему на плечо и пребольно ужалил.
Он пошевелился, изогнулся.
Его тонкие пальцы соскользнули и дёрнулись.
И Таги-хан, почувствовав толчок, поднял глаза и увидел свой кошелёк в руке Ахмеда.
Вор! Вор! Вор! закричал он, протягивая руку, хватаясь за кошелек и дёрнув за другой его конец. Отдай мне его обратно!
Нет! Нет! запротестовал Ахмед, вытаскивая кошелёк и быстро перекладывая его в левую руку. Это мой кошелёк! Я не вор! Я честный человек! Это ты, ты сам и есть первый вор!
И, обращаясь к людям, которые толпились вокруг, он продолжал горячо, с выражением оскорбленной невинности на лице:
Узрите этого презренного Таги-хана! Этот угнетатель вдов и сирот! Этот поклоняющийся нечистым богам сложных процентов! Он обвиняет меня меня! в том, что я будто бы вор!
Ты и есть вор! проревел ростовщик. Ты украл мой кошелёк!
Кошелёк принадлежит мне!
Нет, он мой! О, отец дурного запаха!
Козёл! последовал ответ Ахмеда. Козёл с самым козлиным запахом! Клянусь солью! И он спрыгнул с уступа и столкнулся лицом к лицу с другим мужчиной.
Стоя там, в ярком солнечном свете, балансируя на носках босых ног, готовый либо к бегству, либо к бою, смотря по обстоятельствам, Ахмед представлял собой прекрасную фигуру мужчины в самом расцвете молодости: скорее невысокий, чем рослый, но при этом идеально сложенный от узких ступней до кудрявой головы, с великолепной грудью и плечами и длинными мышцами, похожими на бегущую воду. Здесь не было неуклюжей, дряблой, перекормленной нордической плоти, похожей на жирный розово-белый пудинг с салом, а был гладкий безволосый торс, с хрустящей силой мужчины и грацией женщины. Лицо его было чисто выбрито, за исключением наглых маленьких усиков, которые тряслись от хорошо наигранного гнева, когда он осыпал оскорблениями заикающегося, разъярённого Таги-хана.
Толпа смеялась и аплодировала у Таги-хана было не так уж много друзей в Багдаде, пока, наконец, сквозь толпу не протиснулся огромный чернобородый капитан стражи.
Замолчите оба, петухи вы бойцовые! прогремел он угрожающе. Это Багдад, город халифа, где людей в цепях вешают на Львиных воротах за то, что слишком громко кричали на рыночной площади. А теперь потише, потише в чем тут вас дело? О чём спор?
Он забрал мой кошелек, о защитник праведных! причитал Таги-хан.
Кошелек никогда не принадлежал ему, заявил Ахмед, смело демонстрируя спорный предмет и высоко держа его над головой. Это самая древняя семейная реликвия, завещанная мне моим покойным отцом да пребудет его душа в Раю!
Ложь! воскликнул ростовщик.
Правда! настаивал Ахмед.
Ложь! Ложь! Ложь! голос ростовщика поднялся на целую октаву.
Тише, тише! послышалось предупреждение капитана, и он продолжил: Есть только один способ решить этот вопрос. Тот, кто владеет этим кошельком, знает и про его содержимое.
Мудрый человек! прокомментировала толпа.
Мудрый, как Соломон, царь иудейский!
Не краснея, Капитан Стражи принял лесть. Он выставил вперед свою большую бороду, как таран; и поднял волосатые руки с высокими венами.
Воистину, я мудр! спокойно признал он. Пусть тот, чей это кошелек, скажет, что в нём. А теперь, мой почтенный Таги-хан, поскольку ты претендуешь на этот кошелек, может быть, ты скажешь мне, что в нем лежит?..
С радостью! С готовностью! Запросто! последовал торжествующий ответ торговца. В моем кошельке три золотых тумана из Персии, один с отколотым краем; яркая резная серебряная меджидие из Стамбула; восемнадцать различных золотых монет из Бухары, Хивы и Самарканда; кандарин в форме башмака из далекого Пекина; и горсть мелких монет из проклятой земли франков будь они все неверующими! Отдай мне кошелек! Это моё добро!