У костра качались качели из креста,
без детей
Шашкой раз! восторгались Дети.
ОНА умерла? ЕЙ больно?
ОНА не заметила, успокаивали родители.
Крест расколотили обратно. В доски.
Киносценарий «Простое число»,
Надежда КОЖУШАНАЯ. 13.01.97г.
В городе «пламенных» революций девяностые годы прошлого столетия подобрали мокрые каменные лапы, вставая на дыбы.
Петербург по традиционному вековому расписанию завешивали на ночь серым покрывалом мороси.
Мерзкими лохмотьями опадала с неба сырость. Чёрный город дворняга, с благородным, кровавым прошлым, свернулся клубком, возлежал над сетью каналов, ощетинился антеннами, топорщился шерстью крыш старинных домов, вздрагивал от порывов стылого ветра с Финского залива. На железных верёвках проводов беспокойно моталось стираное белье рекламных растяжек, дребезжали жестянки дорожных знаков. Свинцовыми складками тяжело сминалась спящая Нева. Вдоль гранитной набережной тянулась унылая, выцветшая картонная декорация дворцовых фасадов, торчали безжизненные букеты фонарных столбов. Тревожно перемигивались жёлтые глаза светофоров на перекрёстках. Разбегались по своим ночным приютам последние прохожие. Торопливо прошмыгивали редкие автомобили. Город затихал, укладывался спать. Город пустел. Наступало ирреальное состояние «белых» ночей. Закат застывал в студенистой бледности и незаметно превращался в блёклое утро. Шевеление людского муравейника на городских улицах и проспектах замирало и тут же начиналось заново.
К вечеру грустный город вновь хмурился низкими тучами, мрачнел, томился без парадного освещения. Новый мэр экономил электричество. Шпиль Петропавловской крепости осиротел без Ангела, чёрной иглой раздирал нависающую над городом тяжёлую, грязную, промозглую вату облаков. «Белые» ночи зависали над городом серыми простынями.
Романтичное явление просветлённых ночей коренные петербуржцы не замечали.
Время тянулось тягостной, беспросветной и безрадостной резиной.
В городе Петра накануне прорвало метро, затопило «Площадь мужества». Петербуржцы выживали, воспитанные на мужестве блокадников. Нищие, стойкие бессребреники, они всё ещё верили в «светлое будущее», которое обещало им в недалеком прошлом совправительство, канувшее в Лету.
Нарушая гармонию каменного покоя вечного города, мимо монументальных, мраморных львов, с мокрыми добрыми мордами, по Английской набережной в туче водяной пыли, словно капля ртути по воде, пронёсся серебристый «мустанг». Уверенно, грузно, по-хозяйски важно следом проплыл чёрным броневиком джип. Асфальт набережной грозно шипел под колесами тяжёлой машины.
«Мустанг» юзом развернуло и занесло на мост Лейтенанта Шмидта. Джип протащило дальше по набережной. В сыром воздухе раздался треск выстрелов, будто ломались сучья старых деревьев от падения с высоты грузного тела. Звонкими брызгами стекла рассыпался плафон фонаря на мосте. Время тягостного беспредела пожирало город.
Синяя надпись белыми буквами на фасаде дома по Невскому проспекту до сих пор предупреждала: «При обстреле эта сторона улицы наиболее опасна».
Под чёрными сводами арки мрачного питерского двора нервно и беспокойно помигивал синий маячок милицейского «воронка». В щупальцах фар передвигались по колодцу двора люди в форме, склонялись над двумя распростёртыми чёрными телами, застывшими в стекле луж на щербатом асфальте. Над людьми нависали, горбатились на жёлтых стенах их гигантские уродливые тени. Будто перелетала от подъезда к подъезду, ослепительно сверкала фотовспышка. Казалось, следом должны были раздаться раскаты грома и разразиться гроза. Но в колодце двора замер затхлый воздух, «застыла» мертвенная тишина, иногда нарушаемая цоканьем каблуков.
Не наши. Явно. Залётный молодняк, уверенно заявил милицейский капитан, хрипло, простуженно откашлялся. Одежда простецкая. Морды тупые, крестьянские.
Жуткая экспрессия смерти! восхитился в состоянии ужаса и омерзения фотограф лохматый парень в драной, джинсовой куртке, склонился для следующего снимка перед неестественно белыми, будто загримированными, ликами трупов. Невыразимая дикость грани жизни и небытия! Маски Аида.
Хорош базарить! Словоблуд. Не надо так крупно снимать! Детали делай, но ясные, точные, внятные! Не нужны твои изыски и художества! возмутился интеллигент в шляпе и старомодном пальто, в тонких хирургических перчатках, судмедэксперт. Он беспристрастно осмотрел заголённые тёмно-бледные тела убитых, оценил огнестрельные раны груди, тяжко вздохнул. К смерти даже за тридцать лет работы в следственном отделе было невозможно привыкнуть.
Не забывай об общих планах, Марат. Сделай несколько средних, смягчился к живым, посоветовал эксперт. Зафиксируй расположение тел. Детали выдели, важные для следствия, а не лично для тебя, художник с большой буквы Ху. Колото-резаную рану горла сними во всех ракурсах. Надо понять, чем резанули. Татуировки кадрируй, каждую отдельно. Прочитаем, где, кем и когда были набиты. Блокнот с выдранными страницами сними. Видишь, продавлины на листах, вероятно, от нажатия шариковой ручкой. Можно выявить текст. Ботинок предположительно совместного производства, старые наручные часы «Полёт». Это поможет опознать трупы, и судмедэксперт продолжил занудным тоном для диктофона с микрокассетой, что держал в левой руке:
Второй труп. Молодой мужчина. Предположительно 25-27 лет. Огнестрельные ранения в количестве трёх. Явные подпалы одежды. Стреляли с минимального расстояния. В обоих случаях сделаны контрольные выстрелы в голову.
Какая ты зануда, Флип! недовольно проворчал фотограф Марат, оскалился в отвращении от собственного занятия, пощёлкал затвором фотоаппарата. Попыхал «блицем», отчего мрачные живые люди будто замирали в движении, а трупы напоминали поверженных древних актёров в гипсовых масках с застывшими, искаженными чёрными ртами и глазницами. Ж-ж-жуть! Такое выстави в багетах, народ замрёт от ужаса. Мрак. Лица, не пойму, запудрены?
Наркоту сыпанули. Похоже, пацанва на конкурентов нарвалась. Убрали курьеров, терпеливо пояснил судмедэксперт, принюхался. Ан нет! Мука. Похоже, простая гастрономическая мука, поднёс ближе ко рту диктофон. Лица погибших обильно посыпаны порошкообразным составом, предположительно, мукой
Пижоны в Питере завелись. Косят под колумбийцев. Галстук хотели вывесить, уроды, прохрипел милицейский капитан, низко склонился, тронул труп молодого парня за подбородок. Из горла погибшего послышалось посмертное хрипение. Не успели. Явно кто-то помешал.
Фотографу стало плохо. Он шарахнулся в сторону, долго, натужно гыкал в подвальное оконце дома, будто пугая домушников и выпивох. Ругаясь на собственную слабость, всё же спросил капитана:
Галстук?
Режут горло. Язык вывешивают на грудь, как как Что тут не понятного? Отвяжись!
Фотограф вновь безвольно откачнулся к черноте подвального провала.
По Фурштадской от Таврического сада медленно катило такси с зелёным огоньком, перед светофором у Литейного моста остановилось. За баранкой руля придуривался, чтоб отогнать усталость и сон, покачивался в такт «дворникам» мордатый, будто бульдог в щетине, таксист с выпученными от недосыпания и регулярной выпивки глазами.
Крепче за шофёрку держись, баран! Рекламная служба «Русского радио»! послышался из окна машины шутовской голос ведущего радио. Водила оскалился в улыбке, тут же скривился, глянув вправо, на пассажирское кресло, будто было там наплёвано.
А-а-а, блин! Чем дальше в ночь, тем больше козлов! ругнулся таксист.
Машина резко газанула с разворотом на Литейный мост. В салоне откинуло на спинку кресла пассажира, полуживого, со взглядом выпученных глаз, застывшим в желе запоя. Лоб пассажира был туго перетянут жгутом зелёного платка. Судя по страданиям на мгновение оживших глаз, чтобы голова не лопнула, от боли. Это был давишний фотограф Марат, парень лет тридцати. Он с трудом ожил складками выразительного лица, шутливо выложил пальцами кадр на глаз, щёлкнул языком, будто затвором фотоаппарата. Но не получил в ответ даже презрительной ухмылки таксиста. Вновь загнулся вниз, под приборную доску машины, словно подбирая постоянно развязанные шнурки, громко и натужно икнул.
Э-э-э! угрожающе прохрипел таксист. Только попробуй Бли-и-ин! Вышвырну!
Таксист презрительно сморщился.
Совсем разучился молодняк водку жрать!
Щупальца фар скользнули по чёрному колодцу двора, упёрлись в тоннель подъезда. В глубине двора сбликовал мокрая смола асфальта. Чёрный скелетик детского велосипеда сиротливо прижался к углу дома. Приоткрылась дверца машины. В лужу выпали бледные, босые ступни ног пассажира.
Поплюхайся, блин! со злорадством прохрипел таксист. Жду!
В сыром подъезде раздалось неуверенное шлёпанье шагов, будто отбивали живую рыбу на ступенях лестниц. Муторно пахло затхлым бытом старых петербуржских домов, гнилой картошкой, непросохшими валенками, сыростью подвалов.