Хоть мало дней нестрашно мне! всё миг,
Пусть будет долог, громок; пусть щемит
Нерв каждый и по всей длине,
Изящно сдавливает, будто поит
Отравой, привлекательной на вкус,
Прибоем пахнет пусть морским прибоем!
Пусть льётся музыка, и языку
За счастье этот миг желанный будет
Проговорить в одну лишь только ночь,
Когда покажется ненужно и смешно
Всё то, к чему стремятся люди.
Когда покажется на удивленье глупым
Всё, восходящее нещадно высоко,
Ослушаются скоро и легко,
Предательски, но верно губы.
Московский двор
Московский двор. Двуглавые фонарные столбы,
Стволы деревьев в белых колпачках извёстки,
Блёстки звёзд
И дымчатая пыль.
Я жду тебя. Я знаю, ты придёшь,
Хотя никто из нас не говорил о встрече,
И вроде не за чем и нечего
Теперь искать друг в друге,
Разве ложь?
А всё же ты придёшь. Сказать, как в нелюбви
Ты жил, познал какую боль.
В объятия упасть мои,
Как будто бы они любовь.
* * *Отгорел закат, отшумел прибой,
В целом мире закрылись все окна и двери.
Для меня разлука с тобой
Это крах самой тонкой материи.
Авария на станции
Электричества нет на станции очередная авария,
Но мобильный заряжен на сто. Хорошо!
Набрала и, пока вызов шёл,
У меня желанье прошло разговаривать.
А ведь надо, мучительно просит душа,
Надо уже объясниться секунда до края!
И вообще, может, это мой единственный в жизни шанс
Материализации рая.
Возможно, больше уже не захочется
И внутри будет не так чудно; дивно.
И я, возможно, буду рассказывать, что одиночество
(Господи правых!) может быть позитивным.
Буду идти по улице одиноко,
Выделывать строчки плохо рифмованного стиха
И с праведным гневом морщиться и вздыхать,
Когда кто-то, цитируя, путает Бродского с Блоком.
Позвонить? Сказать? Воспитанье постылое!
Нагло сказать обо всём и прямо?
Так он посчитает, что я позвонила пьяной.
(Как в прошлые четыре раза каюсь, было).
Нет, так думать можно и до рассвета!
Брошусь к окну: мерзкое-мерзкое марево.
Всё, набрала! Взял. «Привет! А у тебя есть свет?
Нет? Так это На станции, говорят, авария».
Со стороны
Под стоны ночи грязной, пьяной
Под треск стекла, вслед громким «ахам»
На в ноль убитом фортепьяно
Ты отфальшивливаешь Баха.
«На бис,» бормочет завсегдатай,
Ты лист проигрываешь снова,
И смотришь девушкам в глаза ты,
Как каждый старый Казанова.
И в их глазах слезливо-красных,
Умытых в похоти и лени,
Ты видишь пропасть меж прекрасным
И самым страшным во Вселенной.
Ты вспоминаешь, как по нотам
Играл когда-то в полном зале,
Как ящером из чёрных гротов
Тебя глаза людей терзали,
Как лился гром оваций жаркий,
Верней и лучше всяких музык,
Как ты встречал с букетом в парке
Твою единственную Музу.
И там, вдыхая воздух пряный,
Что рвался в душу, рвался в двери,
Был без вина до бреда пьяным
И в счастье юношески верил.
Теперь один в воскресный вечер,
Надев пальтишко цвета саван,
За упокой поставить свечку
Приходишь в храм для православных.
И ты не знаешь, старый демон,
Что Бог, знаток земной стихии,
Счёл подражанием Эдему
Сюжет твоей перипетии.
Любовница Зевса
Над озером гладким, за белой туманной завесой,
В неведомом синем лесу,
Где воздух по-летнему жарок и сух,
Там вылепил скульптор любовницу Зевса.
От солнца лучей покрасневшие нежные щёки,
И бель опускаемой томно руки,
И в волосы впитые розы-венки,
И взгляд не по-женски глубокий.
Богиня, поющая песнь, царица,
Смеётся, вино неразбавленным пьёт,
Последняя сволочь при виде её
Мгновение просит остановиться.
Над озером птицы кричат их крики разносятся эхом.
Как жаль, что натурщицы плоть холодна!
Но знаю я точно, смеялась она
Когда-то особенным смехом.
Сейчас обречён её голос молчать меж сосен дремучего леса,
Но раньше, когда становилось темно,
Смеялась она, а в душе ли смешно
Ей было неважно, любовнице Зевса.
Смеялась она, и, на горы взойдя, забыв все обиды и муки,
На пасмурный мир поглядев свысока,
Она убеждала его простака!
Что Небо ничьё и отдастся в хорошие руки.
Разлучники
Как будто чудо совершилось
Над этой гладью голубой,
Как будто всё вокруг ожило
Мы снова встретились с тобой.
Мы говорили об ушедшем,
Сидели около цветов,
И на цветах ютился шершень
У рек-нектаров берегов.
Он пел о чём-то грустном-грустном,
Он обходил зелёный шип
И знал, нас разлучили гнусно
Две непутёвые души.
Но снова мы соединились,
Для нас блестит в траве роса,
Над нами солнце, а над ними
Всегда суровая гроза.
В лоне замка
Они любили в лоне замка
В палящем утреннем пурпуре,
Они кружились в центре зала,
Как два весёлых корабля,
Что беззаботно тянет в бурю.
Горела яркая свеча,
И потолок, лазурный свод,
Знал новый танец наперёд,
Торжественно орган звучал.
Как два весёлых корабля,
Они кружились, с бурей споря
И море страстное деля,
Весь мир считая страстным морем.
Слеза
Слеза. Солёная, круглая, злая,
Встречая веснушек золото на пути,
По розовой мягкой щеке сползает,
Шепчет: «Воздай ему! Отомсти!»
«Кому?» сонный рассудок спрашивает.
«Тому, кто душе не давал ни покоя, ни отдыха!»
«А! Белокурому призраку вашему. Так ведь это глупей,
Чем бороться с воздухом».
«Призраку? Но непризрачно он целовал ночами.
По-настоящему! Золота жёлтого дарил сундуки, ящики,
Поил кофе и белым чаем. Плед подавал серой осенней полночью,
Штор тёмных приподнимал завесу, казался могущественнее Зевса,
А оказался трусливой сволочью».
«Солнце! рассудок зевнул, хихикает, нежно обласкан лучами-бликами.
Солнце, помочь вам, ей богу, рад!
Только не будьте, как роскоши раб, капризны.
Призрак ни капли не виноват в вашей болезни идеализмом».
Солнце
У меня было Солнце. Не описать, какое!
Ярче не сыщешь в мире и горячей.
Я его утром сквозь тучи читала запоем,
Буквы слагая из золотых лучей.
Я его видела в смоге заката-пожара,
На перекрёстках и на кругах колёс,
Но, исчезая под вечер, оно обижало
Больно, до крохотных тайных слёз.
Как-то, кофейный осадок оставив на донце,
В чашке, вышла из дома и дурачьё!
Вздумала я заменить это чудное Солнце
Обыкновенной ручной свечой.
Я зажигала её, если огня хотелось,
А надоест тушила, дунув разок.
В сердце моем поселились гордыня и смелость,
А человек в нём погиб (как и Бог).
Но ведь свеча не гранит: миг ни шика, ни лоска.
Только теперь что ни утро решительно тень,
Вижу я лужицу белого-белого воска,
Жарко, и, кажется, криз, мигрень.
Петь бы да, петь бы, но голос до ужаса тихий.
Плохо! Озноб изнурительней судорог бьёт.
Солнце мне светит в печальной неразберихе,
Но ведь оно красноликое! не моё.
Не обижайтесь, Солнце!
Не обижайтесь, Солнце, не надо!
Куда Вы? В тучи, за горизонт.
Я Вас давно не провожаю взглядом
Забывшей зонт.
Раньше лишь скроетесь жизнь пуста,
Кажутся чёрной клеткой стены,
Раньше я думала, Вас не достать,
А мы ведь в рамках одной системы!
Слышите, солнце? Бриз шуршит,
Облака белую треплет марлю.
Солнце, Вы мыслились мне большим.
Слышите, солнце, красный карлик?
Сколько облили Вы золотом миль?
Сколько в Вас этой обидчивой дури?
Знаете, солнце, а это мой штиль
Все Ваши взрывы, вспышки и бури.
После долгой разлуки
Она вошла неповторимо женственная
В каждом шаге и каждой черте.
Красота ипостась божественная,
Он всегда так думал о красоте.
И янтарь волос озарился вдруг
Соскользнувшим с Луны лучом,
Луч с бесстыдством упал на её плечо,
И свеча пахла смолами в летнем бору.
Так смотрела она, дразня,
Так была велика её власть,
Что, как будто ведя на казнь,
Улыбалась она у платка свечного огня.
То казалась она Мадонной,
То беспомощной Маргаритой,
Наконец, как бутона бутона!
Губ коснулась его, повлажнели глаза-лазуриты.
Луч с плеча сполз на гипс острых скул,
Переползшим по лбу, убежал за окно, за ограду.
Он кричал всему миру про эту радость
Он вернул её, он вернул.
Мой белокурый друг
Мой белокурый друг, усталый,