Мир умирает, мрачно, сентябрьски голый.
И в самое время ему сейчас
Взгляд гордый и мыслью полный,
День простоявший и брошенный в ночь на фарт
В пожарище жёлтых дугообразных фар!
Там, в этом пожарище, тлеют осины. Маются и ревут.
Плачут, скучают, бьются. Ломкие талии
Скукой иссушены; сгорблены до корней,
Скучают. Иуды вешаться перестали, и
Никто уже не выводит чертей.
Никто под кроватью не прячет, чтобы быстрей уснуть,
Никто через ветви не смотрит в небесную синь.
Скучают. И даже ветер стесняется слишком дуть
Из уважения к скуке подруг-осин.
Ночью
Сорбет растаял на пламени языка,
Утомлённого долгой беседой.
В белой летней беседке
Потянулась к цветам рука.
Ночью в цветы туман вкраплен
И мотыльков у фонарика шум, рой.
Подобно встрече влюблённых, капли
Первого ливня встречаются с тёплой землёй.
Вздох оторвана ветвь, разделена пополам:
Два цветка спешно вплетаемы в косу.
И ложится уставший взгляд косо
На узор дорогого стола.
Поэт у стен Петровского Пассажа
Истерика это искусство.
Истерика ради
Искусства.
Во взгляде ночь. Тени ползут осторожно.
Тысячецветье пирожных
И кустовые розы, связанные у щиколоток на бант.
Ва банк идёшь, за словом произнося слово страсть!
В небо смотришь в небесную высь, даль;
Там, у Медведицы, слёзкой готова упасть
Вот-вот новородившаяся звезда.
А ты! Глупо выдавливаешь рифмы,
О сокровенном каешься на листах,
Как будто б кому-то хочется нырять в твои рифы,
Видеть твой смех, чувствовать твой страх,
Разгадывать твои выверенные знаки,
Как будто бы ты не знаешь, что новую эру
Открыл Эрос,
Заехавший на прозаике.
Канатоходец и балерина
На сцене на одной из лучших в мире плах!
В ночь было ярко, хоть и коротка
Так неуютно яркость.
Струилась платьев кремовая ткань,
И гнулись в танце белые тела,
И зрителю приятен страшно был чуть уловимый дух игры,
Когда б в игре предположить необходимость духа.
Канатоходец, получивший аванс за срыв,
И балерина-шлюха
Играли.
В ложе виски: бокал, бокал, удар!
Луна висела низко,
И в цвет её лучей окрашена вода
Захорошевшего у здания пруда
Была.
Стекали тени с липких берегов,
А там, на небесах, в тот вечер очень зол был
Товарищ Бог; глядел, пыхтя, из-под стекла очков
И клял себя за неразбитье колбы.
В частном саду
Не спится, тяжёлая голова,
На часах уже очень и очень поздно,
Выйдешь в сад. Там кудрявый повеса Вакх
Держит в пухлых руках виноградные грозди,
Чуть левее его Зевс мускулистый и грозный.
Афродита, морю и ветру верная
Дива; только однажды встреть и уже беда!
Печальным гипсовым взглядом смотрит Венера,
Утренняя звезда.
Редкий солнечный луч бель длинных волос тронет,
Почувствуешь свет и безумно потянет к Неве,
Начнут птичьим голосом по сторонам реветь
В золотых колесницах кони.
Раб пробуждающийся из камня
Рванёт; судорогой сведённый торс.
Вернёшься; уставшими от красоты руками
Закрыть ворота бархатных штор.
В частном доме
Глядя в жерло пламенного рассвета
И говоря о пустом,
Бросить на стол
Руку с небрежно вложенной сигаретой.
Смеяться, когда солнце ползёт по кругам пруда;
Тихая камышовая дрожь,
Запах сосны, и цвет облаков похож
На подолы танцовщиц Дега.
Кажется, мир сам с счастьем тебя венчает,
Тысячецветен, ярок;
И никогда не бывать огарком
Твоим терпеливым свечам.
И, сомненье последнее истребя
Тебя снова решили предать,
Вероломно обманут ты
И уже не стремишься туда
На вершины твои, на мечты.
Сердце броситься хочет вон
Из груди и в дыму умереть,
Оно больше не вытерпит никого
Принимать, обожать и хотеть.
Оно, сердце, устало, оно дрожит,
Зная правду, взахлёб клянёт,
И всех тех, кому хочется биться и жить,
Оно больше уже не поймёт.
И, сомненье последнее истребя
В том, что стоит еще раз спеть,
Ты качнёшься по дням, где, увы, для тебя
Никому уже не гореть.
Сбежавшая Муза и Сатана
В темноте
В фате лунной
Под мотыльковый гул
На берегу
Является Муза.
Каждая тень, толсто, пружинисто, грузно
При виде её кривляется, прячется,
Бьётся под камень, лишь бы ей не заметиться:
С её руками
Боится встретиться.
Звёзд бельмовские лучики-жала
Слепят безбожно, собаки лают;
Муза рассерженная! сбежала,
Преданная до слёз и злая.
Хоть каждая тень, любая свету преграда
При виде её исчезают, бегут,
Хрупкая Муза села на берегу
У роз отцветающего сада.
«Муза, прекрасная! слышится стон поэтов,
Глухо, как из могильных ям.
Вы оскорбились. Я плохо пишу за это?
Господи, Муза, так я ведь пишу бл***м».
Холодом в мир из-под земли проникло
Чьё-то дыхание, полное нежных музык,
С Музы ветер сорвал голубую тунику;
Чьё-то дыханье очаровало Музу.
Эмигрант
Ливень шёл, шумно шёл,
Молний пламень горел до рассвета
Через белый шторочный шёлк,
Раздуваемый лёгкими ветра.
И теперь только тишь; и молчат
Струны мира, певца и вора,
Только слышно крики грачат
И колёс по воде шорох.
Только-только приблизился новый миг,
Нам готовит судьбу большую,
Я на тёмный смотрю камин,
И от дыма его я щурюсь.
И теперь только я, истребя
За бокалом вина мысль скуки и лени,
Эмигрирую внутрь себя,
Наклоняюсь к огню, обнимаю колени.
И губы роз
Свеча, прошу тебя, свеча, не тлей!
Не будь так схожа
С желанием людей.
Ты в жаре этом не согрета нет!
Ты им разбита лишь, подобно мне.
Свеча! Горишь, и губы роз
Так красно в темноте протянуты к тебе,
Но будет день,
Кому тогда твой будет нужен воск?
Когда, как поезд, гулко ночь
Когда, как поезд, гулко ночь, с звездой печальной и метелью,
Летит сквозь чёрные дома
И быстро снега бахрома
Садится на иголки елей,
Когда тяжёлый зимний воздух
Труба московская коптит,
Ты думаешь, куда идти
И в талую ты смотришь воду.
Я сад разобью
Я сад разобью.
Пусть там розы растут,
Пусть птицы поют,
Старый месяц глядит в тихий пруд.
Я сад разобью,
Пусть он будет большим,
Пусть звёзды там золото льют
На острые груди вершин.
Я сад разобью,
Я сиреней хочу и осин,
Поставлю под кроны скамью,
Пусть с листьев сойдёт нежно пламень росы.
Я сад разобью.
Пусть там встанут холмы,
Разносится пение вьюг,
Но долгой не будет зимы.
Я сад разобью.
Пусть там будет светло.
Смеются и пьют
Пусть за белым столом.
Комплекс
Не надо звать к себе глухих
И равнодушных к инструменту,
Они цветут до зимнего момента,
Им безразличны песни и стихи.
И всё, что им дано и хочется чего,
Травой присыпать белый цвет свой
И простоять в убожестве всё лето,
Не мысля, что за летом ничего.
Им захочется закутаться в песок,
Как в одеяло, жёсткое, шершавое,
Смотреть завистливо, как чистенькую паву
Из их куста благословляет Бог.
Им хочется сбежать и скрыться в чёрный грот,
Не знать ни тишины, ни громовых раскатов.
Как будто бы завидев виноватых,
Они вульгарно открывают рот.
В саду вечерело
В саду вечерело, и над прудом ютились в саду мотыльки,
Качались послушно на ветках листки,
В закате краснели у камня пески.
И яблоком пахло в вечернем саду,
И дым поднимался вверх
Из чёрной трубы;
И росы стояли, и розовый дух
Вползал косолапо под дверь.
Темнело. Свет солнца исчез,
И лишь, завершая круг,
Он вспыхнул, как крошка огня, на плече
И золотом вспыхнул вокруг.
Фонарь в снегу висит
Фонарь в снегу висит, горит,
А снег несёт по кругу.
И этой ночью эта вьюга
Есть ода, тон, есть некий ритм.
Снежинка липнет на стекло
И от тепла рождает воду,
Выходит, увлажняя воздух,
Испариной на плоский лоб.
Ещё вчера вчера! шмели
У роз на берегу жужжали,
Сегодня мир безмерно жаль и
Срывает вздох сам вид земли.
Наблюдение
Я выйду на берег. Там пахнет солёной водой,
Там старые лодки стоят без дна
И смотрит одна золотая луна,
Как девушка с длинной гуляет косой.
Ступает неровно и где-то тоска
Запуталась в чёрных южных глазах.
Нагнувшись, цветок достаёт из песка,
Который прибила ночная гроза.
Отцветшая роза, когда-то она
Была не дурнее, а, может, красней,