Мы записали под диктовку весь текст, а потом принялись его учить.
Час спустя в класс вошёл рядовой Зублин.
Прапор уехал? спросил Анукаев.
Уехал, ответил Зублин.
Кто ответственный?
Совин.
Опять всю ночь дрочить будет.
Ага.
И задачами напрягать, чтоб под ногами не путались.
Ага.
Чё эти у тебя тут делают?
Обязанности учат.
Дневального?
Ага.
Рассказать смогут?
Сам спроси.
Зублин окинул нас взглядом, выискивая самого тупого с виду салагу, чтобы зачморить его за незнание элементарных вещей, которые он-то после скольки-то там месяцев службы выучил назубок.
Ты, Зублин указал на меня, Как фамилия?
Рядовой Альпаков.
Давай, рассказывай, чё знаешь.
Зублин сел на подоконник и скрестил руки на груди, ожидая моего скорого фиаско.
Когда я всё ему рассказал, то почувствовал себя избранным. Беспристрастный перст Зублина, указав на меня, выделил меня из всех прочих, и теперь, пересказав все эти дурацкие обязанности от начала и до конца, я ощущал себя на вершине этой реальности. Я был горд собой оттого, что наконец-то смог сделать что-то стоящее: что-то, что заставило этого Зублина посмотреть на меня как на человека.
Без преувеличения, в тот момент я родился.
Глава 4
На следующий день два других курсанта учебной роты смогли запомнить страничку рукописного текста с обязанностями дневального. Всех вместе нас поставили в первый в нашей жизни наряд по роте.
Заступать мы должны были вечером. По словам Зублина и Анукаева, стоять в наряде с воскресенья на понедельник это наполовину рассос, наполовину затяг. Рассос значит очень легко. Затяг очень сложно. Самая сложная сложность, к которой нас в два рта готовили Зублин с Анукаевым это вовремя, громко и чётко подать команду «СМИРНО!» при входе в расположение командира роты. Если подашь её не вовремя, негромко и нечётко, то командир роты расстроится, надуется на всех, махнёт рукой и уедет обратно домой.
Командиром учебной роты был капитан Максимушин. Кроме того, что фамилия его Максимушин, и в звании он капитан, больше мы ничего о нём не знали. Зублин с Анукаевым говорили, что он жосский. Даже ёбнутый в какой-то степени. В какой это нам только предстояло выяснить.
Дежурным по роте вместе с нами заступал рядовой Брус. Брус был писарем мостовой роты родной роты прапорщика Грешина. Мы о нём ничего не знали, но с виду он был приятнее Зублина и Анукаева: не орал, не матерился, не тряс своими дембельскими мудями перед нашими неумытыми потными рожами. А Зублин с Анукаевым это любили. Зублин в большей степени.
Чё, пацаны, сколько до дома? мог ни с того ни с сего спросить Зублин.
Триста пятьдесят семь, отвечали мы.
Уууу!.. А мне вот сто семьдесят.
«Вот это ты классный парень!» думали на это мы.
Приду домой натрахаюююсь!..
«Молодец! Мо-ло-дец!» думали на это мы.
А вы ещё здесь будете, прикинь?! То есть погоди это получается так, триста пятьдесят на сто семьдесят бля, чё это будет?..
Два с чем-то, подсказывал Анукаев.
Два с чем-то! Это ещё два с чем-то раза по сто семьдесят им, прикинь?!
«Н-да, тяжела наша доля. Но мы всё равно рады за тебя!» думали на это мы.
За окнами стоял очередной хмурый декабрьский день. Ветер гнал надутые снегом серые облака и теребил верхушки сосен. Сосны это всё, что мы видели из окон. Огромный, дремучий сосновый бор, окружавший нас со всех сторон и простиравшийся на долгие, долгие, долгие километры, дни и месяцы. Было тепло. Снег таял, таял, но никак не мог растаять.
В такие моменты все мы становились немножечко Голецкими.
В шесть часов новосуточному наряду пришла пора выходить на плац. Мы и вышли. Там нам надо было построиться фронтом на трибуну. Мы и построились. Потом к нам вышел дежурный по части.
Здравствуйте, товарищи!
мЭбу бэЭбу бэбЭбу барабУб промычал строй, в котором каждый по отдельности говорил: «Здравия желаю, товарищ капитан».
Потом дежурный ходил и осматривал заступающих в наряд. У тех, кто выглядел тупым, он на всякий случай спрашивал обязанности.
Обязанности знаешь?
Т-т-так точно, т-т-тащ капитан!..
Доложи.
Дневальный по парку обязан он осуществляет значит
Охуенно! Молодец! Лучший боец галактики! После отбоя придёшь в штаб, доложишь мне лично. Понял?
Т-т-так точно, т-т-тащ капитан
В такие моменты все мы становились немножечко Голецкими.
В шесть часов новосуточному наряду пришла пора выходить на плац. Мы и вышли. Там нам надо было построиться фронтом на трибуну. Мы и построились. Потом к нам вышел дежурный по части.
Здравствуйте, товарищи!
мЭбу бэЭбу бэбЭбу барабУб промычал строй, в котором каждый по отдельности говорил: «Здравия желаю, товарищ капитан».
Потом дежурный ходил и осматривал заступающих в наряд. У тех, кто выглядел тупым, он на всякий случай спрашивал обязанности.
Обязанности знаешь?
Т-т-так точно, т-т-тащ капитан!..
Доложи.
Дневальный по парку обязан он осуществляет значит
Охуенно! Молодец! Лучший боец галактики! После отбоя придёшь в штаб, доложишь мне лично. Понял?
Т-т-так точно, т-т-тащ капитан
Потом этот капитан подошёл к нам. Он посмотрел на нас так, словно нас нет. Потом он посмотрел на Бруса и спросил:
Свежие?
Так точно, товарищ капитан, ответил Брус.
Обязанности знают?
Так точно, товарищ капитан.
Ладно, верю.
Дежурный по части ещё немного походил между шеренгами, после чего строй сомкнулся, и мы прошли по плацу торжественным маршем под стук барабана. Потом ушли в роту, нести службу в новом для нас амплуа.
Дело было нехитрое. Мы условились сменять друг друга на тумбе каждый час. В перерывах мы ходили-бродили по помещениям роты и поддерживали порядок. Или делали вид, что поддерживаем порядок. Ближе к отбою Брус поручил мне заполнить журналы термометрии и инструктажа техники безопасности.
Альпаков! сказал он.
Я! ответил я.
Писать умеешь?
Так точно!
Хочешь побыть писарем?
Мне понравилось, как это звучит, и я ответил:
Так точно!
Тогда заполни эти журналы. Щас покажу, как. Посидишь заодно, покайфуешь.
Кто-то из ребят сменил меня на тумбе, и мы с Брусом уединились в учебном классе, где Брус познакомил меня с интимным процессом заполнения внутренней документации.
Короче, смотри. Термометрия. Здесь ты пишешь фамилию солдата, напротив неё температуру. Такую, чтоб была ниже тридцати семи. А рядом подпись.
Чья подпись?
Ответственного по подразделению.
И чё, мне прям за него расписываться?
Ну не ему же!
Понятно.
Так. Дальше техника безопасности. ТБ. Здесь тоже пишешь фамилию солдата, потом напротив пишешь: «Ознакомлен», и дальше подпись.
Опять ответственного?
Нет, теперь подпись солдата. Просто черкани что-нибудь, какая разница. А дальше, рядом с подписью солдата, подпись ответственного. Тут ты уже знаешь, что делать.
Только я по фамилиям всех наших не помню.
Ничего, я тебе список дам. Вот. Ответственный сегодня сержант Кыш. Его лишний раз лучше не беспокоить. Ну, это так, чтоб ты имел в виду. Своим там тоже передай. Собственно, вот и всё. Вопросы?
Нет, вопросов нет.
Тогда сиди, кайфуй. И не торопись особо, умей, так сказать, растянуть удовольствие. А то ты, смотрю, по-бырому всё делаешь. Тут не так надо. Тут как бы чем дольше ты делаешь что-то одно, тем дольше ты не делаешь что-то другое. Понимаешь?
Кажется, да.
Ну и хорошо. Ладно, пойду послоняюсь. Если Кыш или из наших кто зайдёт скажи, мол, я тебя сюда посадил.
Понял.
Всё, давай, удачи.
Я заполнял синей ручкой какое-то говно, но ощущал при этом, будто бы приобщаюсь к таинству, объединяющему не только все слои армейской пищевой цепи, но и всю нашу необъятную Родину.
Наряд наш шёл здорово. Да, мы ещё не спали, когда прозвучала команда «Отбой». Мы ходили из помещения в помещение со швабрами и вёдрами и в поте лица драили полы. Но нас это не смущало. Это была плата за чувство собственной особенности и исключительности, которое мы ощутили впервые за всю неделю унификации и приведения к общему знаменателю. Мы могли пойти посрать когда захотим. Могли пойти поссать когда захотим. Могли попить когда захотим. Словом, перед нами открывалась уйма возможностей, недоступных всем прочим.
Помыв полы, мы распределили время ночного бдения на тумбе. Я пошёл стоять первым. До полуночи сержант Кыш, которого вдруг пропёрло поговорить с солдатнёй, расспрашивал меня о моём прошлом.
А правда, говорят, ты в музее порнухи работал?
Ну, как работал
И чё там? Чё там такое-то? Прям хуй-пизда что ли?
Ну, типа того.
Разговор длился какое-то время. Потом сержант Кыш спросил, не хочу ли я занять вакантное место писаря в его роте после КМБ. Мне было радостно это слышать, и я дал предварительное согласие. В любом случае, КМБ наше только начиналось, и до его конца оставалось ещё долгих три недели.