Вопрос решался тактически. В нашем случае, чтобы у нас появилось желание качественно выполнить команду «Прямо!», за плохое её выполнение рядовой Анукаев заставлял нас бегать. Мы нарезали по несколько десятков кругов на плацу, а потом пробовали снова.
На месте!.. Стой! скомандовал Анукаев.
Он был готов дать нам ещё один шанс. Каждый из нас собрался с мыслями и пообещал себе, что в этот раз всё точно будет окей. Мы снова пошли строевым. И вот, момент истины. Анукаев командует:
Прямо!
Дрожащими ногами с намозоленными ступнями мы делаем три шага в бесконечность:
«Хтрум, хтрум, хтрум!..
(брыб!)»
Пиздец!!!
Так могло продолжаться по несколько часов. Потом наступал обед, и мы шли в столовую и ели. Мы больше не пренебрегали этими грушевыми сосательными конфетами. Для нас они стали единственным источником сахара, и сосали мы их, как и предсказывал в своё время Анукаев, за обе щеки. Мы ели здешнюю пищу с наслаждением и упоением. Мы настолько пристрастились к салат-бару с консервированными овощами, что Грешин ставил кого-нибудь из солдат контролировать количество взятых нами дополнительных овощей.
М-м-м, столько гороха А срака не треснет? интересовался солдат-контролёр. И тот, кого поймали за превышением нормы, стыдливо выкладывал горох обратно. Следующий за ним солдат уже не брал гороха больше положенной ему одной ложки.
Поев и пососав конфеты, мы отправлялись сосать сигареты. Так мы и жили: от перекура к перекуру, от приёма пищи к приёму пищи. От подъёма до отбоя.
После обеда, когда нам щедро дали целый час на отдых в кроватях, в роту вернулся рядовой Голецкий. Вернее, его вернули: Голецкого привела та самая медичка-сержант, что осматривала его вчера вечером. Она отдала его в распоряжение дежурного по роте, а сама зашла к прапорщику Грешину, чтобы о чём-то с ним побеседовать.
Голецкий выглядел хорошо, хотя и изо всех сил старался выглядеть плохо. Зублин жестом отправил его в кровать, и тот повиновался.
Из кабинета прапорщика доносились обрывки разговора медички с Грешиным:
ну я там, конечно, таблеток ему дала, не то что бы каких серьёзных, так, для общей профилактики
много?..
да нет, буквально пару штук, объесться он ими точно не объестся
и как он вообще? симулиъует, как считаете?..
Дальше медичка заговорила тише, и её больше не было слышно. Да и в основной своей массе нам было по барабану на этот разговор. Куда как больше нам хотелось урвать хотя бы десять-пятнадцать минут сладкого послеобеденного сна. И мы их урвали. Мы закрыли глаза и забылись безмятежным
РОТА, ПОДЪЁМ!!!
Как забылись так и опомнились.
Мы заправили кровати, которые уже научились на армейский манер называть «шконками», и построились для дальнейших указаний. Дальнейшие указания исходили от прапорщика Грешина.
Так, значит щас. Тъое идут в наъяд. Их в дОсуга, пусть учат обязанности как следует. У остальных стъоевая. Вопъосы?
Никак нет! зачем-то ответили мы, хотя обращался прапорщик не к нам.
В наъяд идут: Батонов, Тихонцев, Голецкий. Выйти из стъоя!
Батонов, Тихонцев и Голецкий вышли.
Остальные фоъма одежды номеъ пять, с ъядовым Бъусом на плац. Анукаев!
Я!
Сегодня заступаешь дежуъным по ъоте. Вопъосы, жалобы, пъедложения?
Никак нет!
Вот и славно. Занимайтесь!
Мы и занялись.
Когда уже после ужина мы пришли в роту, нас встретил рядовой Голецкий, стоявший на тумбе с унылым выражением лица. За то время, что он провёл в войсках, это выражение впечаталось в самый его череп. Мы построились на центральном проходе, который гораздо проще было называть «ЦП» и не париться. Перед нами с короткой речью выступил новый ответственный сержант, которого мы раньше не видели. Говорил он в своеобразной манере.
Я_нахуйбля_сержант_нахуйбля_пришёл_нахуйбля_чтобы
Сержант не говорил, а печатал. Печатал, по всей видимости, на сломанной клавиатуре, на которой отвалилась клавиша «Пробел». Решение, как это водится в армии, он нашёл тактическое: заменил пробелы в своей речи на «_нахуйбля_», и дело с концом. А может, это было изощрённое хокку мы не знали, и нам было всё равно. Десять часов строевой в день отбивали у нас всякое желание пропускать происходящее через себя.
После своей речи сержант стал учить нас правильно выходить из строя. Делать это нам не хотелось. Ноги болели и молили о покое. Ступни воинов-железнодорожников расплющивались до патологических степеней плоскостопия, делая их всё менее и менее пригодными к военной службе. Моральный дух падал. Хотелось курить, спать и распутствовать, хотя даже распутствовать уже не хотелось. Бухнуть бы. Или хотя бы конфету грушевую пососать и то славно.
На пятой минуте упражнений по выходу из строя меня спас рядовой Брус.
Товарищ сержант, разрешите Альпакова забрать? спросил он.
А_нахуй_тебе_бля_его_забирать_нахуйбля???
Я его в писари готовлю. Командир роты в курсе.
Ну_тогда_конечно_забирай_его_нахуй_бля!!!
Я вышел из строя как положено и был счастлив уединиться с Брусом в отдельной комнатке: только он, я и грех подделки подписей в журнале инструктажа техники безопасности. Я отсосал около десятка припасённых с завтраков, обедов и ужинов грушевых конфет, пока писал всю эту галиматью.
Дверь в комнату, где я этим занимался, была открыта. Через дверной проём я мог видеть погружённого в уныние Голецкого, стоявшего на тумбе.
Товарищ рядовой, разрешите обратиться, рядовой Голецкий, жалобно мычал Голецкий, обращаясь к дежурному по роте Анукаеву.
Чё такое?
Разрешите смениться на тумбе? У меня ноги болят.
Ты дурак? Я тут при чём? Зови других дневальных, договаривайся с ними.
Голецкий вздохнул и подал команду:
Дневальный свободной смены, на выход!
Но никто не выходил.
Я видел вытянутые тени Батонова и Тихонцева, тусовавшиеся где-то возле сортира и о чём-то перешёптывавшиеся.
Дневальный свободной смены, на выход!
слыш, тихий, иди глянь, чё он хочет
да ну его. жук. смениться небось хочет, чтоб зашкериться потом и на тумбе не стоять
от даёт! кто вообще так делает?..
хз, этот точно может. ну его, говорю
Дневальный свободной смены, на выход!!!
Да_нахуй_ты_бля_орёшь???
Виноват, товарищ сержант, дрогнул голос Голецкого и растворился в беспробельной речи безымянного сержанта.
Глава 6
Каждый вечер перед сном мы мыли ноги холодной водой. Это было обязательно. Сначала в этом было мало приятного, но потом мы привыкли. Мы вообще ко многому привыкли. Привыкли вставать в шесть утра, одеваться и в шесть ноль пять бежать вниз, на плац, на утреннюю зарядку. Привыкли бриться против роста щетины, привыкли сбривать лишний пух с шеи так, чтобы на затылке оставалась ровная линия волос, называемая «кантиком». Привыкли резко и синхронно поворачивать головы в строю всякий раз, когда звучит команда «Равняйсь!» привыкли вообще всё делать синхронно. Мало-помалу, мы прощались со своей прошлой дряблостью, бесформенностью и шарообразностью и приобретали кубическую, единую, стандартную форму, которую из нас хотели мы того или нет должен был слепить всемогущий устав.
Толстяки худели. Их жир либо превращался в мышцы, либо пошёл нахер, козёл! Тощие ребята набирали вес: масло, сливочное масло и пельмешки с маслом делали своё дело. Парни со спортивным телосложением тоже менялись: в начале КМБ их мышцы напоминали воду в пакетиках, теперь их сиськи и пресс были высечены из дерева. Мы становились одинаковыми. Ещё немного, и нас было бы не отличить друг от друга. И, как ни парадоксально, именно в этот момент личности наши, освобождённые теперь от всех гражданских понтов и шелухи, просились наружу.
В середине второй недели состоялось наше первое знакомство с оружием. Познакомил нас с ним заместитель командира учебной роты, старший лейтенант Рабок.
Р-няясь! Сырна!
Рабок любил поесть и жрал всё, что плохо лежит. Если в слове плохо лежали буквы он и их жрал, выплёвывая то, что не мог прожевать.
Знач, это оружие. Автомат, знач, Калашникова. Прошу, знач, любить и жаловать.
После знакомства первое свидание и первые прикосновения. Каждому из нас дали по автомату без магазина, чтобы мы почувствовали на себе вес оружия и привыкли к нему.
Знач, товарищи солдаты, обращаю ваше внимание! Автомат Калашникова это не тёлка. Его не надо бояться.
А тёлок, стало быть, надо? Хы-хы-хЭ, неожиданно для самого себя пробасил из строя Отцепин.
Это кто сказал?
Рядовой Отцепин. Виноват, товарищ старший лейтенант, больше не повторится.
Упор лёжа, Отцепин. Толкнуть землю два раза по пятьдесят раз. Рядовой Зублин, посчитайте.
Есть, та-щ старшльтенант!
В общем В том смысле, что не надо бояться, знач понимаш дёрнуть где-то там. Ущипнуть. Пиздануть как следует. Все движения с автоматом Калашникова, знач, делаются резко, дерзко и как в последний раз. Это понятно?
Так точно!
После первых прикосновений и робких попыток станцевать первый медляк сразу к делу. На наших глазах Рабок достал из штанов очки, надел их на нос и принялся разбирать свой автомат по составляющим.