Слабым подобием семерки для меня являлась тройка. Цифра три тоже была «положительной», хотя сила ее противодействия «опасной шестерке» слабее. Если по каким-то причинам действие не получалось сделать семь раз, я старался выполнить хотя бы три. Иногда три по три. Или три по семь. Чтобы совсем наверняка семь по семь. Представляете, сколько времени могла занимать какая-нибудь ерунда? И этой «ерунды» в жизни становилось все больше. На завтрак надо осилить бутерброд в семь «укусов» и жевать каждый по семь раз. Каждый кусочек запить тремя глотками чая, а остаток в чашке допить за семь глотков. Спускаясь и поднимаясь по лестнице, каждый пролет преодолеть за семь шагов. Для этого надо периодически перешагивать через одну ступеньку, чтобы в итоге получилось семь. Это было достаточно просто сделать в собственном подъезде, где я точно знал количество ступенек, но на незнакомой лестнице легко ошибиться. Тогда приходилось делать шаг-другой на месте, чтобы все-таки их получилось семь. Намылить руки три раза (хорошо, не дошел до семи или семь по семь). Три или семь раз щелкнуть выключателем перед тем, как погасить на ночь свет. Перечислять можно бесконечно.
Сколько я ни старался увеличить количество семерок в своей жизни, подлые шестерки везде меня караулили. И далеко не всегда удавалось «перебить» шестерку хорошей цифрой. Допустим, если мне давали шесть рублей сдачи, с этим я ничего не мог поделать. Тогда возникло новое «защитное» действие, которое казалось спасением от катастроф. Если я не мог превратить шесть в семь, то мысленно три раза произносил «волшебную фразу», которая устраняла «опасность», исходящую от «плохих» цифр. Сколько раз за день приходилось обращаться к этой фразе, точно не скажу, но счет шел на десятки. И это действие тоже надо было прятать от окружающих. К тебе обратились с вопросом, и в этот момент появилась шестерка? Надо трижды мысленно проговорить «защитную» фразу и только потом отвечать. Наверное, порой я выглядел странным.
Цифры кружились вокруг меня, как рой обезумевших пчел, жестоко жаля и закрывая все вокруг. Сейчас, оценивая выраженность ОКР с высоты накопленного опыта, я понимаю, что мое состояние было довольно тяжелым. Удивительно, но мне удавалось скрывать свои сложности от семьи, друзей и окружающих. Спустя годы, не особенно вдаваясь в детали, я рассказал маме, что у меня навязчивости. Она ответила, что я преувеличиваю, и, не будь у меня профессиональных познаний в психиатрии, мне бы и в голову не пришло называть свою «легкую чудинку» заболеванием. Что ж, работая в психиатрии, я давно заметил, что иногда родители последними замечают проблемы с психикой у своих детей.
После школы настала очередь медицинского института. Учился я в годы, которые сейчас вспоминают как «лихие девяностые». Поначалу учеба давалась непросто, хотя в школе я был отличником. Основной вопрос тогда не освоение учебного материала, а выживание в чужом городе с минимальным количеством средств к существованию. Причем этот город не встретил меня с распростертыми объятиями, а напротив, делал многое, чтобы проверить мою стойкость. Домашний мальчик шестнадцати лет разом окунулся в грязь по самые уши. Добавлю, что жил я вместе с братом, который старше меня ровно на год; мы учились вместе и в школе, и в одной группе института. Думаю, без его поддержки я бросил бы институт и вернулся в родные края, распрощавшись с медициной, как некоторые мои одноклассники, не выдержавшие испытаний чужбиной.
Поначалу мы столкнулись с тем, что низкая плата за снятый нами по неведению хлипкий частный дом в одном из самых криминальных районов Самары объяснялась просто: некогда он служил притоном наркоманам, и в нем еще не полностью выветрился запах химикатов для приготовления ханки популярного в те годы кустарного наркотика из опия. В первые десять дней нас обворовали и, поняв, в какой дыре нам довелось поселиться, мы быстро съехали.
Следующим нашим жилищем стала комната в коммунальной квартире. Старое здание с прогнившей деревянной лестницей располагалось в историческом центре города и минуте ходьбы от главной пешеходной улицы. На этом его достоинства заканчивались. Канализация сгнила, и восстанавливать ее никто не собирался, поэтому туалет находился в соседнем дворе. Из удобств лишь раковина с холодной водой (одна на пять комнат, в которых жили разные люди). Пару раз за зиму, в сильные морозы, трубы замерзали, и даже этот намек на цивилизацию становился недоступен.
Следующим нашим жилищем стала комната в коммунальной квартире. Старое здание с прогнившей деревянной лестницей располагалось в историческом центре города и минуте ходьбы от главной пешеходной улицы. На этом его достоинства заканчивались. Канализация сгнила, и восстанавливать ее никто не собирался, поэтому туалет находился в соседнем дворе. Из удобств лишь раковина с холодной водой (одна на пять комнат, в которых жили разные люди). Пару раз за зиму, в сильные морозы, трубы замерзали, и даже этот намек на цивилизацию становился недоступен.
Через год мы переехали в общежитие. Там имелись горячая вода и общий душ почти роскошь после коммуналки. Но и там было несладко. Напомню, что речь идет про «лихие девяностые», поэтому в общаге царили полный хаос и криминальный беспредел. Стук в дверь и предложение от мелкого уголовника сбегать за водкой воспринимались как часть жизненного уклада. Не будет лишним добавить, что поиск денег на бутылку исключительно твоя проблема. В таких условиях приходилось думать не столько о граните науки, сколько о выживании, и ждать очередных каникул, чтобы вспомнить в жизни есть место и спокойствию. Ситуация более или менее нормализовалась после третьего курса, когда мы сменили общежитие.
Жизнь шла своим чередом, а ОКР тем временем никуда не исчезло. Проявления навязчивостей менялись, но оставлять меня в покое они не желали. На первых курсах меня продолжали мучить бесконечные нагромождения «плохих» и «хороших» цифр, а дальше я подхватил «синдром третьего курса». Его суть заключалась в том, что именно на третьем курсе студенты начинают активно изучать, как проявляются различные заболевания, и симптомы, описанные в учебнике, внезапно обнаруживаются у самого себя. За один семестр вполне можно было «переболеть» язвенной болезнью, бронхитом и системной красной волчанкой. Конечно, подобные идеи возникают далеко не у всех изучающих медицину, а если и случится подцепить воображаемую болезнь, то продлится это недолго. Вот только склонность к навязчивостям может сыграть плохую шутку.
Во время цикла по онкологии мы изучали саркомы один из вариантов злокачественных опухолей. Эта патология встречается у детей и в юношеском возрасте, может возникнуть после травмы и имеет весьма печальный прогноз. В то же время я хорошенько приложился в спортзале голенью об угол скамьи для жима лежа. Синяк прошел примерно через неделю. Казалось, можно забыть об этом инциденте, но тут меня посетила мысль: вдруг удар спровоцировал развитие саркомы? Рука сама потянулась к месту удара и ощупала большеберцовую кость (курс анатомии не прошел зря, название я помнил прекрасно). Под моими пальцами была подозрительная шишка. Я тут же проверил другую ногу там кость совершенно гладкая. Паника и ожидание скорой смерти захлестнули настолько, что стало трудно дышать. Следующие несколько часов я непрерывно мял шишку на кости, пытаясь понять, насколько неровные у нее края и нет ли признаков того, что опухоль проросла в окружающие ткани. В промежутках между исследованием ноги я хватался за учебник онкологии, надеясь найти что-то обнадеживающее, но после каждого прочтения находил у себя новые признаки болезни, и моя уверенность в приближающейся смерти крепла.
Ночью я ворочался, не в силах заснуть. За окном светлело, когда я наконец погружался в дремоту; мне снились больничные коридоры и ослепляющая белизна операционных. Открыв глаза, я сразу ощутил боль в ноге. «Это саркома, ты умираешь». Объяснение краткое и окончательное, обжалованию не подлежит.
Следующие две недели я провел в бесконечных ощупываниях ноги, которая болела все сильнее. Страх стал моим постоянным спутником. Исследование «опухоли» на ноге продолжалось. Дома я задирал штаны и проверял, увеличилась ли шишка на кости. Сначала я мял зону, где находилась неровность, многократно прощупывая каждый миллиметр и мысленно сравнивая ощущения со вчерашними. Затем переходил на то же место другой ноги, чтобы оценить, есть ли разница. Я, конечно, находил отличия: человеческий организм не абсолютно симметричен, и для меня это было признаком саркомы.
Это сейчас мне понятно, что я изучал обычные шероховатости, которые есть у любого человека, но в тот момент был уверен, что под моими пальцами опухоль, которая с каждым днем растет и болит все сильнее. На каждый сеанс самообследования уходило полчаса, а то и больше. Всякий раз я пытался прекратить бесконечное прощупывание, но снова срывался, беспокойство одерживало верх, и процедура повторялась. Я будто терял контроль над своим разумом; что-то внутри раз за разом принуждало меня выполнять одни и те же действия, а осознание их бессмысленности не останавливало. Я не мог сосредоточиться на учебе, забывал про ужин, отказывался от любых предложений развлечься, бросил спортзал. Просыпаясь утром, сразу тянулся оценить изменения голени; опаздывал в институт, но не мог остановиться. Даже на занятиях я незаметно продолжал ощупывать больное место. Много раз прочитав раздел в стандартном учебнике по онкологии, я пошел в библиотеку (благо она располагалась на первом этаже общежития) и обложился профессиональными журналами и руководствами для врачей. Здесь я тоже находил подтверждения своей болезни.