Дети с перепугу так и замерли с открытыми ртами.
Марь Ванна, встал тогда из-за парты Витька, а Санька наш на сборе колосков сказал, что товарищ Сталин без порток всех оставил.
Тишина наступила такая, что было слышно, как в стекла бьются осенние мухи.
Ты это сам слышал, Казанцев? трагическим шепотом спросила Марь Ванна.
Сам, глядя в окно, ответил Витька.
Вечером того же дня из райцентра приехали два мордатых милиционера. Долго допрашивали Саньку и Витьку и их родителей, дали пацанам подписать какую-то бумагу, а потом увезли Саньку на мотоцикле с собой. А отец вручил Витьке заветную гармошку. Мать же, когда он хвастался ей «этой музыкой», только плакала.
Через полмесяца в областной газете появилась статья о мужественном поступке пионера Виктора Казанцева и его отца, героя-фронтовика, которые, невзирая на родственные связи, помогли органам НКВД разоблачить злостного расхитителя социалистической собственности и «врага народа» Александра Казанцева.
Витькин отец после статьи летал по округе гоголем. У деревенского магазина кричал с пьяных глаз, что скоро выведет на чистую воду главного «врага народа» и врага колхозного строя своего старшего брата Василия. Глухой осенней ночью, когда пьяный Иван брел огородами домой, его встретили близнецы Павел и Петр. Тот по обыкновению выломал из ближайшего забора кол и бросился на них. В завязавшейся злой драке кто-то из близнецов угодил ему кулаком прямо в висок. Иван Коробов упал и больше уже не встал.
Подозрение в его убийстве, разумеется, пало на старшего брата Василия. Скоро милиционеры увезли его в тюрьму, и в деревне больше никогда о нем не слышали.
Власти властями, а деревня рассудила по-своему с Витькой никто теперь играть не хотел, от него отворачивались, как от заразного, даже в школе. Павел и Петр завербовались на шатурские торфяные разработки, но семьи братьев Василия и Ивана поддерживали как могли. Видимо, так они решили на семейном совете. Ни в чем не повинная Витькина мать почернела лицом. Деревенские стороной обходили их дом. Так оказались они вдвоем среди чужих людей, никому не нужные. И никого, кроме матери, у Витьки тогда не было.
В крещенские морозы мать, поняв окончательно, что жить так долго не сможет, а Витька после ее смерти пропадет, подалась с ним прямо в столицу.
В Москве ей удалось устроиться домработницей к очень важному железнодорожному генералу. Своих детей у него не было, и они с супругой всю нерастраченную любовь обратили на смышленого сынишку своей прислуги. Через год генерал устроил Витькину мать на ткацкую фабрику и добился для нее койки в общежитии. Потом уже Витька понял, что мать мешала генеральской чете чувствовать себя как бы его, Витьки, родителями. Лишняя она была в генеральском доме.
Часто общаться с матерью, к радости генерала и его жены, у Витьки потребности не было. Жил он теперь среди редкостной антикварной мебели, вывезенной железнодорожным генералом из поверженной Германии, среди старых картин в массивных золоченых рамах, красивого мейсенского фарфора, и вся предыдущая деревенская жизнь с ее горестями и печалями быстро выветрилась из его молодой головушки. Наверное, и мать он не любил навещать потому, что она напоминала ему о чем-то стыдном и глупом, что было связано с отцом, двоюродным братом, которого он и вспомнить теперь не мог
Когда вырос и по генеральской рекомендации поступил в Московский институт инженеров железнодорожного транспорта, то стал уже стыдиться своей родительницы. И никогда не знакомил ее с друзьями и девушками, которые у него появились. Зачем? Ничего не изменилось и потом, после того как он, благодаря связям генерала, продолжил свое образование в Высшей партийной школе, а затем и в Академии общественных наук при ЦК КПСС. Правда, заняв кабинет на Старой площади, помог ей получить квартиру и как-то устроил в больницу. Где она, кстати, и умерла. На жизни и деятельности ответственного работника Виктора Ивановича Казанцева ее смерть никак не сказалась
И вот теперь, в ночь перед утром, которое, как считали и врачи, и Казанцев, может обернуться и смертью, вдруг выплыла из небытия забытая, казалось бы навсегда, рязанская деревня. И он в женщине с выплаканными глазами, стоящей одиноко у развалившегося деревянного дома, узнал свою мать.
Ты не бойся, сынок, вдруг негромко сказала она. Все у тебя будет хорошо.
Кто ж его знает, запнувшись, ответил он. Говорят, сердце может не выдержать
Кто ж его знает, запнувшись, ответил он. Говорят, сердце может не выдержать
Ничего, ты главное не бойся И не переживай, тебе сейчас нельзя.
Не переживай
Я же знаю, ты сейчас будешь вспоминать отца, Саньку, гармошку эту проклятую Начнешь себя корить, мучить. Не надо, сынок.
А разве я не виноват? Из-за меня тогда столько людей пострадало.
Так ты ведь тогда совсем ребенком был. Еще ничего не понимал.
Что-то уже и понимал
Да нет, просто время было такое, люди Мало ли что ребенок из-за игрушки сказать может? Это взрослые должны понимать А они вон тогда что удумали
А ты?
Что я?
Ты ни разу на меня не разозлилась? Ни разу не захотела наказать? Ведь из-за меня на тебя вся деревня волком смотрела?
Ну как же я могла? Ты же сын мой.
А отец? Его ты тоже за все простила?
Его нет. Он передо мной на всю жизнь виноват. Я бы и ушла тогда с тобой от него, да некуда было
Мам
Что, сынок?
А меня ты простила?
Да я тебя никогда и не винила ни в чем. Жалела только очень, когда на тебя все ополчились. Как сердце выдержало не знаю. Наверное, потому что понимала пропадешь ты без меня. Думала только, как тебя спасти, на ноги поставить, а там уж
Да я не про тогда Я про Про потом Когда я у генерала жить остался, а ты ушла И потом Мы же не виделись годами
Ну что поделаешь, сынок, так сложилась жизнь. А тобой я только гордилась всегда Всегда. Вот и все, сынок. Это самое важное
В день выписки, когда Виктор Иванович был мыслями уже далеко от больницы, в палату заглянул хирург, участвовавший в операции. Пожелав здоровья, он вдруг сказал:
Не знаю, стоит ли вам говорить Но во время операции был момент, когда нам показалось, что все сердце уже не запустится Не знали, что делать, а оно вдруг заработало. Просто чудо какое-то! Наверное, там, наверху, на небесах, есть кто-то, кто за вас похлопотал Не знаете, кто?
Кто ж его знает, пожал плечами Казанцев.
Это хорошо, когда есть кто-то такой, задумчиво сказал врач. Не всем это дано. Вам здорово повезло.
Когда хирург ушел, Казанцев подумал, что надо съездить на могилу матери, где он не был с похорон. Но прошло время и, погрузившись в повседневные дела и суету, он так и не выбрался. Как-то все было не до того. Находились дела поважнее
1992 г.
Злодейство
Уже в сумерках Игнат Васильевич Зарубин, бывший начальник Горайского УгРо, а ныне, по преклонному возрасту, обыкновенный участковый инспектор, возвращался домой из городской бани. Подходя к двухэтажке из серого силикатного кирпича, на фронтоне которой нахально красовалась неоновая вывеска: «Супермаркет. Бизюкина и компания», он кстати вспомнил слова не то Петра Первого, не то Суворова: «После бани продай подштанники, но выпей».
«Не прихватить ли домой бутылочку?» задумался Зарубин и повернул к двери «супермаркета», который на самом-то деле был заурядным окраинным магазином, где продавалось все, начиная от маргарина и школьных тетрадей и кончая одеждой местного производства и «самопальной» захолустной водкой.
Кинув взгляд на прилавок, Зарубин сразу направился в хозяйский кабинет:
Ты уж, Ксюша, сгоноши мне по старой памяти бутылочку настоящей казенной, сказал он дебелой крашеной блондинке неопределенных лет, Ксении Бизюкиной.
Что для хорошего человека не сделаешь Для тебя, Васильевич, всегда найдется бутылочка московской «кристалловской». Привезла из столицы для себя, но по старой дружбе, засмеялась Бизюкина и скрылась в подсобке.
Оставшись один, Зарубин по неистребимой привычке опера глянул в окно во двор магазина, скрытый от улицы высоким деревянным забором. Там стоял с погашенными фарами мерседес, а рядом черный джип-чероки. В освещенном салоне джипа сидели трое и разговаривали. Одного из них он узнал сразу Ломакин, заместитель главы местной администрации, молодой да ранний, одновременно делающий карьеру и сколачивающий капитал. А с ним кто?.. Ого, тамбовские «быки» Мокей и Мерин! И номер на джипе тамбовский.
«Хорошая компания у нынешней власти! усмехнулся Зарубин. Вот ты, старый хрен, всю жизнь с бандитами провоевал и даже на паршивый жигуль не заработал. А Мокей уже на американском чероки разъезжает, хотя вернулся с зоны полгода назад»
Впрочем, подумал Игнат Васильевич об этом без злобы, ведь за последние годы он привык уже ко многому. И давно уже перестал по каждому поводу желваки катать и кулаки сжимать.