В прежние времена ей звонил Пикассо, когда намеревался пообедать в «Каталонце», испанском ресторане на середине пути от него к ее дому. Он говорил: «Я выхожу, спускайся» со своим неподражаемым акцентом, от которого так и не избавился. По его сигналу надменная Дора, гордячка Дора стремглав спускалась по лестнице, чтобы встретиться с ним за поворотом. Часто она его ждала. А если случайно задерживалась, он ее не ждал, но занимал ей место за столиком.
В 1951-м она еще часто бывала в этом ресторане. Никто уже не говорил ей «спускайся» этим его особенным тоном. Да и она такого больше не потерпит. Ею мог командовать только Бог. Именно, «после Пикассо только Бог», говорила она.
В интернете я разыскала воспоминания ее последнего галериста. На сайте «Правило игры» Марсель Флейс рассказал удивительную историю о своей встрече с состарившейся Дорой в 1990-м и об организации ее последней выставки [44]. Письмо размещено на сайте его галереи. Мне он ответил сразу: «Давайте встретимся на ФИАКе[45]!»
На следующий день я положила записную книжку Доры в кожаный футляр, крепко прижала к себе сумку и отправилась в Гран-Пале с нелепым видом заговорщицы, которая таскает с собой сокровище.
Марсель Флейс6 улица Бонапарта, ПарижАдреса Марселя Флейса не было в записной книжке. В 1951 году ему было всего семнадцать. И этот сын парижского скорняка жил в Нью-Йорке, где занимался джазовыми клубами и фотографировал величайших послевоенных музыкантов. Как и Дору, фотография привела его к живописи. По совету своего друга Ман Рэя [46] в 1969 году он открыл первую галерею и за несколько лет стал одним из лучших французских маршанов и специалистов по сюрреализму. У него имелись основания представляться пресыщенным, высокомерным, недоступным. Но великий галерист оставался коллекционером-самоучкой и энтузиастом, дружелюбным и скромным, скупым на слова, улыбающимся одними глазами. И хотя он уже более пятидесяти лет имеет дело с шедеврами, я увидела, что маленькая история записной книжки его позабавила и заинтриговала.
Он молча быстро пролистал ее до буквы «М»: «Здесь не хватает Лео Мале [47]». Поправил очки, придерживая указательным пальцем пожелтевшие листки, затем уже более спокойно просмотрел строчку за строчкой, время от времени кивая, словно в чем-то удостоверяясь: «Нет, Арагон, Бретон, все так Брассай, Бальтус, Кокто, дю Буше, Элюар, Фини Именно эти имена она и называла!» Он упрямо продолжал искать Лео Мале, повторяя: «Странно, что его здесь нет». Наконец сказал: «Да, это, безусловно, ее записная книжка». Затем достал ксерокопию открытки, которую она ему адресовала. На обратной стороне «Натюрморта с супницей» Сезанна она написала: «Спасибо за вкусные шоколадные конфеты, с Новым годом» и подписалась: «Дора Маар». Сравнение почерка рассеяло последние его сомнения: «Да, это так, это точно ее». Он показал записную книжку жене, сыну и проходившему мимо коллекционеру: «Посмотрите, что она нашла!» Мне даже захотелось его расцеловать.
Пути Марселя Флейса и Доры Маар впервые пересеклись в 1990 году. Он только что купил дюжину ее полотен у одного из своих коллег. Их еще не развесили, просто расставили на полу в галерее на улице Бонапарта. И они привлекли внимание американского историка искусства, который проездом был в Париже: «Странно, я завтра с ней встречаюсь Вы позволите мне поговорить с ней об этом?» Так Марсель Флейс обнаружил, что она все еще жива: в свои восемьдесят три, через семнадцать лет после смерти Пикассо, она жила отрезанной от мира все там же, на улице Савой.
На следующий день он сам позвонил Доре Маар. Та сделала вид, что не понимает, откуда взялись эти картины, и пригласила галериста к себе в 15 часов. Он приехал немного раньше времени, у него была мания на этот счет. Позвонил в квартиру Маркович, но никто не ответил. Спустя пять минут то же самое. Наконец в 15 часов сухой резкий голос ответил в интерфон: «Молодой человек, если я говорю в 15 часов, это означает в 15 часов». Добро пожаловать к Доре Маар, скорее «Тетушке Даниэль», чем «Плачущей женщине»[48]! Старая дама встретила его на лестничной площадке третьего этажа. Она явно не собиралась его впускать. И, придя в ярость, когда обнаружилось, что он пришел только с фотографиями картин, утверждала, что речь идет о подделке. Галерист предложил вернуться на следующий день с полотнами. И на этот раз не повторил своей ошибки, прибыл точно в назначенное время. Приоткрытая дверь за спиной художницы давала основание предположить, что в квартире царил неописуемый хаос. «Это было похоже на логово бродяги. Должно быть, там годами не убирались. Раковина была переполнена грязной посудой».
Глядя на выставочные этикетки, прикрепленные к обратной стороне картин, Дора вынуждена была признать, что они подлинные. Но, сменив пластинку, внезапно вспомнила, что ее тогдашний галерист Генриетта Гомес ей так за них и не заплатила. Марсель Флейс предложил ей нанять адвоката. Она ответила, что ненавидит адвокатов. Он предложил собрать все эти полотна на ее персональной выставке. Она согласилась при условии, что с ней будет согласован текст каталога: «Обо мне говорят столько всякой ерунды».
На вернисаж пришли несколько друзей, надеявшихся наконец увидеть ее после стольких лет: Мишель Лейрис, Марсель Жан [49], Лео Мале. Но они прождали ее напрасно. Она посетила выставку через несколько дней, одна и инкогнито.
Впоследствии Марсель Флейс побывал у нее несколько раз, чтобы обсудить, в частности, судьбу фотографий, которые она хранила у себя под кроватью, реликты того времени, когда она была отличным фотографом. Переговоры шли трудно, потому что за эти фотографии она требовала непомерную цену. Дора полагала, что они «ничуть не хуже, чем у Ман Рэя, а значит, их цена столь же высока». Им все же удалось договориться, но она поставила последнее условие: «Я продам их вам только в том случае, если вы поклянетесь, что вы не еврей». Флейс лишился дара речи. «Это был единственный раз в моей жизни, признался он мне, когда я солгал, не говоря ни слова».
Среди ее книг он заметил книгу Гитлера «Майн кампф» («Моя борьба»). Она не стояла в одном ряду с другими и не была засунута в уголок. Нельзя было сказать, что с ней обращаются небрежно. Или что о ней забыли. Нет, книга была выставлена, как выставляют на полке безделушку, на всеобщее обозрение Хотя такого обозрения в жизни Доры больше не было: в свои восемьдесят три она открывала дверь только своей консьержке-испанке, соседке-англичанке и священнику.
Но как могла она перейти от «Герники» к «Майн кампф», от любви Пикассо, дружбы с Элюаром, петиций против фашизма к этому отвратительному сгустку ненависти? Неужели сочетание страдания, злобы, мизантропии и лицемерия приводит к такой форме безумия? Может, она сошла с ума от горя?
Когда биографы Доры упоминают об этой «детали», они иногда ссылаются на вновь обретенную ею близость со священником хорватом, вздорным человеком, подозревавшимся в попустительстве нацистам. Другим представляется, что, будучи лицемерной, она возненавидела богоизбранный народ. Или что приобрела «Майн кампф» из чисто интеллектуального любопытства, так же, как и «Маленькую красную книжицу»[50]
Интуиция подсказывает мне, что это была скорее последняя неприглядная и недостойная провокация со стороны старухи, которая прекрасно знала, кем был этот молодой галерист, и единственной целью которой было унизить его, чтобы заставить заплатить побольше за те фотографии, что она ему продала.
И это заставило меня испытать сомнения «Майн кампф» пригасила мой энтузиазм. Готова ли я месяцами идти по стопам лицемерной антисемитки? Можно ли писать о ком-то, не любя своего героя? Но я надеялась хотя бы понять, почему и как она стала такой, какой была. Почему у нее что-то пошло не так, почему она до этого дошла, почему купила эту книгу.
Бретон42 улица Фонтен ТРЕ 8833Страница за страницей я все-таки продолжу это путешествие. Наведу справки о каждом имени без изъятий. Почему оно попало в записную книжку? Какое место этот человек занимал в ее жизни? На свете существует множество эпистолярных романов, почему бы не составить биографию из историй отношений с каждым из тех, кто значится в записной книжке? Что-то мне подсказывало, что это позабавило бы Дору и ее друзей-сюрреалистов: играть с найденным предметом, извлекать адреса, как вытягивают нитку из клубка, искать, следуя интуиции, задавать вопросы и, если больше никто не может на них ответить, предполагать, воображать
Понятно, что в книжке есть имена, которые были записаны почти случайно. Фамилии, которые не удастся разобрать. Адреса без истории. Но я заставлю говорить архивы, телефонные справочники, письма, фотографии. Я воспользуюсь малейшим намеком. Я вторгнусь в ее отношения, с известными и никому не известными людьми. И, переходя от одного к другому, руководствуясь логикой или довольствуясь интуицией, возможно, как в игре в чепуху, составлю зарисовку ее вселенной: «Скажи мне, с кем встречаешься, и я скажу тебе, кто ты».
Однако с кого начать? Сам список подсказывал алфавитный порядок: «А», Арагон, Айяла Марсель Флейс, блестящий знаток сюрреализма, посоветовал мне именно это. Такой прием отвергает любую иерархию и хронологию. Однако он может оказаться таким же скучным, как пролистывание словаря.