Внезапно перед моим носом появилась та самая глиняная тарелка, которую незнакомец совсем недавно поставил на тумбочку. Опустив глаза, я увидела, что тарелка наполнена какой-то зелёной жидкостью, внешне напоминающей тархун, от которой пахло какими-то пряными травами.
Чужая рука осторожно запрокинула мне голову, после чего тарелка коснулась моих губ: всё во рту пересохло, так что мне не осталось иного выбора, как разомкнуть губы и сделать глоток. На вкус жидкость была довольно приятной, как обычный травяной чай, так что я не стала артачиться и выпила всё до последней капли.
Спасибо, вежливо проговорила я, за что чужая ладонь к слову опять скрытая перчаткой, вновь накрыла мой рот. Это уже начинало раздражать. Как мне вообще понять, что тут происходит, и где я вообще нахожусь, если этот человек не даёт мне и слова сказать?
Мужчина осторожно опустил меня обратно на постель, заботливо поправив подушку под моей головой. Я услышала его тихие удаляющиеся шаги и приглушённый стук видимо, закрылась дверь. В теории, сейчас я могла бы закричать: позвать на помощь или просто выразить своё неудовольствие сложившейся ситуацией. Однако делать этого я не стала. Мой надзиратель учитывая его бесцеремонные манеры и немногословность, такое звание этому мужчине более чем подходило, весьма однозначно выразил своё желание оставаться в тишине. И не было никаких гарантий, что в случае, если я закричу, он просто не перережет мне горло (да, я не видела ни в его руках, ни где-то поблизости ни одного колюще-режущего предмета, но это не означает, что их тут нет).
Вновь раздался стук двери, а следом за ним громкий топот ног. Вскоре возле меня очутился совсем маленький мальчишка лет десяти, не старше, типичной европейской наружности: светлокожий, с пшеничными волосами, собранными в низкий хвост, и яркими голубыми глазами. Одет, к слову, паренёк был в такой же наряд, что и мой надзиратель, только ханьфу на нём было насыщенного алого цвета.
Радостно воскликнув что-то на незнакомом мне языке и ни разу не китайском! мальчишка уселся на край кровати и взял меня за руку, продолжая что-то быстро и с чувством мне втолковывать. Его ладони были тёплыми а главное, на них не было перчаток. Я находилась в замешательстве: судя по сияющему взгляду и счастливой улыбке, мальчишка, определённо, меня знал. Но откуда? Во время своего продолжительного монолога он притянул мою ладонь к своей груди, и я шумно вздохнула: рука, которая вроде как шла из моего тела, была не моя. Тонкая и короткая, она, определённо, принадлежала маленькому ребёнку.
По моей спине пробежал противный холодок. Но прежде чем я смогла дойти от станции «испуг» до станции «истерика», на плечо мальчика легла уже знакомая мне рука в бежевой перчатке. Подняв глаза, я встретилась со спокойным, уверенным взглядом светло-карих глаз. И ужас, сковавший моё сердце, внезапно отступил, словно его смыло морским прибоем.
Мужчина что-то сказал мальчику, тот нахмурился, но важно кивнул, послал мне на прощание лучезарную улыбку, после чего поднялся и ушёл. После того как за ним закрылась дверь, мой надзиратель предельно осторожно, словно я была сделана из тонкого фарфора или хрусталя, усадил меня, прислонив спиной к чему-то сзади, возможно, стене или изголовью кровати, предварительно для мягкости подложив под спину подушку. Убедившись, что я удобно устроена, он решительно откинул в сторону одеяло, и мне предстала неприглядная истина: не только руки, но и ноги были детскими, из чего можно было логично заключить, что и всё остальное тоже принадлежит ребёнку. Но как такое возможно? В памяти всплыло лицо незнакомого мужчины, возникшее из темноты, затем резкая боль в животе и кровь, заливающая мои руки.
«Я умерла, упаднически подумала я, невидящим взглядом наблюдая за тем, как надзиратель сосредоточено разминает мои ноги, напоминающие тонкие веточки какого-то хилого деревца. А это, по всей видимости, загробная жизнь, с моих губ сам собой сорвался горький смешок. Жила глупо, умерла по-идиотски, и посмертие у меня соответствующее».
Пойми меня без слов
Следующую пару дней я лежала безжизненной куклой на постели, позволяя мужчине делать со мной всё, что ему вздумается. Все мои чувства и эмоции словно законсервировались, превратились в абсолютное, всепоглощающее ничто. Даже столь смущающие процедуры как мытьё мой надзиратель сначала меня полностью раздел, а затем аккуратно погрузил безвольную тушку в глубокую бадью, наполовину наполненную водой, и вынос судна, в которое я была вынуждена справлять естественные потребности организма, не вызвали у меня никаких эмоций. Мои мысли, точно зацикленные, крутились вокруг того факта, что я умерла. Концепция того, что вопреки этому я всё же продолжаю жить, в голове не укладывалась, хотя в своих размышлениях я время от времени запиналась об неё, но раз за разом откладывала в сторону, как недостойную внимания.
Кроме азиата в перчатках и неизменной забавной шапочке, ко мне никто больше не приходил. Однако время от времени я слышала незнакомую речь, доносившуюся со стороны улицы: судя по всему в окне не было стекла, так что звуки ничего не заглушало.
«Наверно, мне всё это просто снится, в какой-то момент, точно вспышка кометы, промелькнула мысль, наполненная надеждой. Из-за ранения я попала в больницу и сейчас нахожусь без сознания, а это всё всего лишь плод моего бурного воображения, одурманенного лекарствами».
Эта надежда продержалась во мне ровно сутки. Пока надзиратель не явился ко мне с длинной острой иглой в руках и, аккуратно обхватив запястье рукой, все действия в отношении меня мужчина проделывал с величайшей осторожностью, словно я была хрустальной вазой, которая может разбиться от малейшего неловкого движения, проткнул иглой вену в районе локтевого сгиба. Эта совсем крохотная секундная боль словно переключила незримый выключатель у меня в голове. Набрав в грудь воздуха, я сорвалась на крик. Я называла своего мучителя всевозможными бранными словами, грозила ему расправой, а под конец и вовсе умоляла, заливаясь горючими слезами. Ответом мне стало ледяное спокойствие в светло-карих глазах и гробовое молчание.
Выпустив пар, я обессилено закрыла глаза. И тут же почувствовала заботливое прикосновение мягкой, чуть влажной ткани к щекам: со стороны этого каменного истукана было весьма мило вытереть следы очередной истерики с моего лица.
Кормил незнакомец меня трижды в день небольшими порциями какой-то странной, абсолютно безвкусной жижей, нечто среднее между очень густым супом и чересчур жидкой кашей, чем-то напоминавшей овсянку, которую мне однажды не посчастливилось попробовать, пока я лежала в больнице. Помимо этой недо-каши мне позволялось выпить пиалу воды и четыре пиалы того ароматного травяного настоя, который мне дали сразу же после того, как я очнулась. Медленно, но неотвратимо силы возвращались ко мне. Вскоре я уже могла шевелить пальцами и поворачивать голову из стороны в сторону. На этом, к сожалению, мои успехи исчерпывались. Однако учитывая тот факт, что дважды в день утром и вечером, мой надзиратель старательно делал мне массаж, после чего сгибал и разгибал мои руки и ноги, словно заново обучая их правильным движениям, вопрос того, когда я смогу хотя бы отвесить ему звонкую затрещину, был лишь вопросом времени.
На пятый день жизни после смерти привычный распорядок был нарушен внезапным появлением нового действующего лица. В мою комнату могу же я считать её своей, раз уж я в ней нахожусь круглые сутки? стремительной походкой вошёл невысокий мужчина лет пятидесяти в тёмно-зелёных одеждах. Его длинные чёрные волосы были уложены в сложную прическу, состоящую из нескольких переплетённых кос, однако височные пряди оставались свободно свисать, обрамляя длинное вытянутое лицо с высокими скулами, достигая его груди. Я обратила внимание, что одежда на визитёре более многослойная, чем у моего надзирателя помимо ханьфу с широким поясом на нём была надета жилетка на тон темнее основного платья, полы которой под грудью скрепляло золотое украшение, представлявшее собой не то две пуговицы, не то два зажима в форме цветков, соединённых между собой тонкой цепочкой. Помимо этого шею мужчины стягивал высокий воротник, не являвшийся частью ни ханьфу, ни жилета.
Мужчина остановился в шаге от постели. Его бледно-зелёные глаза с тревогой вглядывались в моё лицо, и я почувствовала, как сердце на мгновение замерло, пропустив удар.
Раздался звук открывающейся двери, а затем голос моего надзирателя. Гость повернулся к нему и ответил что-то твёрдым, властным тоном, после чего вновь переключил своё внимание на меня. Приблизившись вплотную к постели, он наклонился и, пристально глядя мне в глаза, что-то спросил во всяком случае, мне показалось, что интонация была именно вопросительной. Краем глаза я отметила мёртвенно-бледное лицо второго мужчины, в светло-карих глазах которого сейчас читалось что-то, подозрительно напоминающее панический ужас.
Понимая, что не ответить на вопрос нельзя, но и ответить на него не получится по объективным причинам, я решила пойти на хитрость: открыла рот, будто собираюсь что-то сказать, выдавила из себя пару хрипловатых бессвязных звуков, после чего скривилась якобы от боли и начала надсадно кашлять. Чужая прохладная ладонь тут же легла мне на грудь, и мужчина в зелёном что-то сказал мягким, успокаивающим тоном. Я продолжила кашлять, одновременно метнув быстрый взгляд на своего надзирателя. Мне показалось, или он обрадовался этому небольшому представлению?