И ей ведь надо, не столько себя накормить, она уже еще к августу нагуляла сантиметров пять жира под своей кожей, который легко перекатывался при её беге по кочкарнику или бегу по берегу здешней реки. Этого запаса жира с избытком должно хватить ей на долгую здешнюю зиму, а надо было ей еще сына Веха и дочь Олелей накормить своим жирным молоком, которое они будут по очереди пить вероятно всю эту зиму. Олелей та более умная и смышленая, а Вех всё только бы играл и больше сам. Он постоянно ленится и не хочет учиться ловить на перекате вместе с ними здешнюю красную рыбу.
Олелей сама себя часто спрашивала:
Как же он будет зимовать?
Снова не будет спать сам и, вероятно длинной и холодной зимой не будет давать ей матери отдыхать после таких тяжелых трудов этого лета. Ей и самой надо еще не много нагулять спасительного жира, чтобы своим теплом обогревать своих обоих несмышленых еще детей в их просторной обустроенной ею медвежьей берлоге.
По-особому, по-матерински, оберегая Веха и Олелей, она этим ранним летом впервые в своей жизни не подпустила к себе крупного самца Турлы, который настойчиво добивался все лето её нежного расположения давно, учуяв такой привлекательный её запах, исходящий от её жирного и упитанного к осени тела.
Разве Умке Большой было этим летом до своего верного друга и еще до своего напарника?
Раньше у неё каждую весну было по одному медвежонку, а этой весной вот родилось, аж два. А их ведь необходимо каждый день накормить, обиходить, еще уследить за их постоянными детскими проказами здесь на берегу быстрой реки Вывенки и её многочисленных притоков. Этих, два малых рта надо не только накормить, но также и защитить, от острых зубов даже того самого же их отца Турлы. А сила у Турлы была не вероятная. Он мог в мгновение ока, разозлившись разорвать её сына Веха или дочь Олелей, буквально в безжизненные клочья, несмотря на то, что в их жилах текла и его красная кровушка, но уж такова дикая его порода и медвежья сущность, что весной, когда живот у него сильно подтянут к их позвоночнику, а северные олени пасутся еще где-то далеко, он не прочь утолить свой голод чем угодно.
Кроме своей семьи этим летом она часто видела на берегу еще не старого худощавого, как и все здешние коряки художника Килпалина Кирилла и, старалась пройти в это время кружной тропой к берегу ручья, чтобы не тревожить старого художника и опытного охотника-промысловика, не жалевшего за свою жизнь здесь ни одного встреченного им медведя или медведицы, а то по осени и их не смышленых за лето подросших на её молоке медвежат.
Как-то она решилась из-за извечного своего медвежьего любопытства, а может что была близорука и решила подойти на привлекательный запах вареного мяса, который звал её таким новым ароматом, когда сам художник стоял у мольберта у своей землянки, а его жена Дарья в это время готовила наваристую похлебку из здешней оленины в круглом чугунном казане и для заправки, поджаривала лук на сковородке на очаге чуть её наклонив. От небольшого костра, обложенного давно, потрескавшимися булыжниками шел по ложбинке сначала, пугающий медведицу сизый дымок, говорящий о горении, чего она с детства боялась и одновременно вместе с дымком шел еще тот не обычный и, привлекающий нас запах жаренного лука и давно, тушившегося в висевшим на треноге круглом казане мяса августовского упитанного оленя, которое давно уже хорошо упрело и ждало только повеления художника к вечерней трапезе. Но, пришедшее ниоткуда, как всегда не вовремя, вдохновение и не обычный вечерний закат был таким насыщенным, а облака расположились так интересно, что осматривая небо, Кирилл Васильевич быстро взял свои давно истертые о шероховатый подрамник кисти и старался в одно мгновение на своём импровизированном мольберте запечатлеть, окружавшее его теперешнее вечернее предзакатное небо с теми сказочными лучами Солнца здешнего, которое было таким особым. Оно ведь даже летом нисколько не грело эти края, не говоря уж об ранней осени или об весне. Часть картины в самом низу была у него, как бы уже была и готова. Это был её новый и верный теперешний друг старый медведь Турлы, занятый на перекате ловлей, выпрыгивающей из потока воды рыбы. И, смотря на эту застывшую, буквально чуть-чуть не оконченную картину Умке Большой казалось, что вот сейчас лапы её друга Турлы легко и плавно прикоснуться к водной глади и крупные, холодные брызги полетят не только в самого художника, но и смочат её за лето сильно выцветшую шкуру, и, ставшую за это лето такой светло-коричневой, одновременно обдавая её чем-то родным и близким, так как теперь она не видела той в нём весенней и голодной рычащей агрессивности и к себе, и к своим малым детям, которая была у него такого голодного ранней весной. Сейчас его брюхо было полно свежих брюшек здешней красной рыбы и под его дубленой ветрами и здешним Солнцем кожицей жирка скопилось не меньше чем и у неё, и естественно его злой звериный характер к осени как бы изменился, он стал как бы менее строгим и менее взыскательны, и естественно для неё менее грозным.
Жена же охотника и художника Дарья Петр Кайдаовна повернулась на шум смятой сухой ветки под мягкой лапой Умки Большой и, громко буквально крича ему на ухо предупредила Кирилла, у которого и слуховой аппарат уже молчал, так как батарейка села. А та, что он в письме ждал, ему из Камчатского краевого музея еще не прислали, да и скоро ли пришлют, если так работает сегодняшняя почта.
Сегодня по профессии охотник-промысловик и в душе художник Кирилл Васильевич не собирался её убивать мяса оленины давно засолено на зиму достаточно, привезли из частного табуна вчера на лодке, а вот попугать по-настоящему, обнаглевшую надоедливую соседку нужно ему обязательно. Не раз ночью она приходила со своим прожорливым выводком и все вешала на его юкольнике опустошала от только что вечером, развешанной и выпотрошенной женой его Дарьей рыбы. Собаки же уже гурьбой ринулись на новый для них звук и резкий приторный, смешанный с рыбьим запах дикого зверя. Особенно усердствовал старый одноглазый Бим, смелый черный пес, который легко перепрыгивал через склоненные к земле ветви кедрача и, в мгновение ока был уже за спиной старой медведицы громко облаивая её, привлекая и других собак своим таким собачьим усердием. Правый глаз у него не видел, так как был поражен уже старческой катарактой. Саму Умку Большую он практически и не пугал, а теперь больше даже раздражал её его неостановимый громкий лай из-за её спины и она всё-таки боязливо оборачивалась и уворачивалась на своих черных похожих на человека лапах, подняв свой вздыбленный коричневый десятисантиметровый загривок и, все же оглядываясь на заливистый и громкий лай Бима, так как естественно она не желала, чтобы его острые зубы укусили её короткий хвостик, которым она почему-то так дорожила. Он ей как бы и не нужен. Но вот боязнь, что его зубы вопьются в него в ней присутствовала. Две другие маленькие лаечки Курда, Вира вообще её сильно не волновали, она буквально одним своим острым когтем могла их легко приклеить к здешнему бесконечному коричневому ковру тундры, расстилающейся вокруг бугорка, на котором состоялась теперь их нынешняя неожиданная встреча.
В это время художник Кирилл Васильевич, уже вынес из землянки свою старенькую и хлипкую двустволку, цевье которой с трудом непонятно и как крепилось к самому её стволу и, не спешно, зарядив один бронзовый патрон с дробью два нуля, решил слегка попугать Умку Большую, чтобы она больше сюда к его землянке на Тополевку не приходила. Он прицелился ей в левое ухо, рассчитывая, что маленькая дробь по настоящему не ранит её, а только слегка попугает и, навсегда отвадит её от его не высокого юкольника, где её действительно не смышленые малыши повадились по темным ночам срывать уже готовую выловленную им и потрошенную его женой Дарьей рыбу. И они ведь хитрецы, выбирают с юкольника только брюшки горбуши, да еще и пожирнее с которых жир сам капал на землю, легко обозначая им самые жирные образцы. Вначале Умка Большая краем глаза увидела только сизый дымок у круглого ствола его ружья 12 калибра, затем до неё докатился звук выстрела: Бах-бух!_Бах-бух! и через мгновение её левое ухо обожгло нестерпимой болью и через мгновение ощущение резкого удара в левый глаз, испытанная при этом боль была в несколько раз больше, той боли, которую она испытывала ранее. Боль была такой силы, что Умка Большая, подняв свою тяжелую голову грозно оскалив длинные зубы на всю здешнюю тундру зарычала:
Ры-ры-Ру-ры-Ру-ры!! Ры-ры-Ру-ры-Ру-ры!!!
И, от окружавших это место далеких гор пошло буквально через минуту или две отраженное от близлежащих гор эхо:
Ры-ры-Ру-ры-Ру-ры!! Ры-ры-Ру-ры-Ру-ры!!!
И, вновь эхо:
Ры-ры-Ру-ры-Ру-ры!! Ры-ры-Ру-ры-Ру-ры!!!
И, буквально ничего больше, не видя от боли в левом глазу и, теперь без страха наступая на белых маленьких лаечек еще продолжающих беззлобно, на неё тявкать, повернулась и в развалку интуитивно побежала по тропинке к глубокому, заросшему березняком и кедрачом распадку, неся с трудом свое отяжелевшее от жира к осени мускулистое тело, чтобы затем скрыться в большой траве, поросшей вдоль ручья и затем спокойно отлежаться там, покуда пройдет эта нестерпимая боль в её левом ухе и в её левом глазу. Из её левого уха, разорванного мелкой на зайца дробью в клочья капельками бежала алая кровь, и она по-звериному по-дикому оскалилась на запах своей же собственной прямо на её волосках сворачивающейся крови. Да, ведь она уже давно не ощущала запаха свежей крови, кроме красной рыбы в её рационе с весны не было вот такого медвежьего деликатеса как свежее мясо оленя или другой крупной здешней дичи.