Мне нравится, как медведи погружаются в свои мысли. Мне кажется, они предаются воспоминаниям. И эти воспоминания в основном приятные. Возможно, им кажется, что подобные картины видят и все другие, потому что в такие минуты задумавшийся медведь начинает благодушно оглядываться, ища поддержки, и, обнаружив, что все заняты своими делами, с раздраженным рыком дерет кору, ударяет в землю передними лапами, привставая на задних, или совершает немотивированные нервные пируэты.
Но бывают удивительные минуты, когда вся медвежья семья почти одновременно погружается в воспоминания. Это погружение может застать их на лугу, залитом солнцем, во время поедания злаков и пышных медоносных цветов на опушке леса с пограничной и оттого богатой биотой, где можно вволю почесаться о кусты, потрещать ветвями и утолить недомогание малиной или на глубокой медвежьей тропе, из которой невозможно выбраться, не поломав все четыре лапы, отвлечься на стаи отчаявшихся голодных ворон, пытающихся отбить падаль у другой голодной стаи ворон. Тогда они согласованно застывают на месте, переставая видеть и слышать что-либо вокруг, и на их мордах разливается покой и благодарность. Эта медитативная пауза нередко прерывается чудовищным по скорости рывком к зазевавшейся жертве, серией сокрушающих ударов лапами или многоголосым рыком. Потому что медведи как бы раздвоены и могут два дела, отличающихся по настроению, делать одновременно.
Глава 4
Усилиями Беляева я, Серафим, Олег и еще с десяток сотрудников, которые никогда не покидали своих рабочих станций в Стрегловском центре, больше половины из которых я знал только со спины или вполоборота, оказались на исследовательском полигоне конкурирующего института. Он как всегда сделал для нас невероятное: притащил всю нашу команду для мозгового штурма и согласований по отчетам в стороннюю лабораторию, где ничего не будет мешать нашей концентрации ни опостылевшие стены, ни корпоративные и должностные барьеры.
Мы сидели в ясном редколесье. В прозрачном осеннем лесу. На пеньках и бревнах. У холодного кострища. Мне казалось, мы все медитировали. Я пытался подступиться к происходящему, в то время как другие просто устанавливали связь с настоящим временем. Я не знал, что могло быть чище и прекрасней этой пронизывающей тонкоствольной реальности. Даже осенний холод не был таким угнетающим и болезнетворным на этих бревнах и этих пеньках. Я то и дело погружался в полусонное состояние и тревожно пробуждался на грани обморочного окоченения. Никто из нас не следил за процессом. Я держал рот открытым, чтобы вовремя закричать, предупреждая всех о сумеречной стуже. Мне кажется, все по-рыбьи открывали рты, чтобы спастись. А надо было просто наслаждаться этим холодным ноябрьским полуднем, улыбаться друг другу и понимающе кивать головой.
Теперь я хотя бы знаю, зачем изучал математику, она мне даже никогда не нравилась, неожиданно заявил Олег. К третьему курсу я практически перестал понимать, о чем идет речь. И тут во мне начала просыпаться математическая интуиция. Я стал угадывать решения. До сих пор не соображу, как мне удалось защитить диплом по топологии. Отец был в ужасе, звонил каждый день и говорил, как ему стыдно за меня.
Это не интуиция, с улыбкой проронил Баранкин. Когда дыхание перехватывает и появляется этот кисловато-сладкий вкус во рту. Так ведь? Это эйфория от безнаказанности. С другой стороны, если мы не сможем что-то рассчитать и объяснить от этого никому хуже не будет.
А как же угроза вторичной наблюдаемости? вступил в разговор Беляев. Ткань пространства-времени образовала слишком много сборок и изгибов. Какие-то события снова и снова повторяются, какие-то словно поблекли. Мир превратился в слоеный пирог: мы каждые два часа и двенадцать минут можем видеть на станции Калошино материализующийся винтажный вагон-ресторан, явно брошенный минуту назад его образцовым персоналом. Кто-то видит свечение, кто-то регулярно слышит стук колес. Мы выяснили, что повторяющийся объект один и тот же, вплоть до мелко различимых деталей. Или есть и другие, но их материализация пока не подтверждена.
Эй, друзья! негромко обратился я к собравшимся. Вы говорите о моих эффектах, которые мне еще только предстоит описать и дать вам правильное видение их физики, грамотно расставить акценты. Да вы даже на меня не смотрите.
Эй, друзья! негромко обратился я к собравшимся. Вы говорите о моих эффектах, которые мне еще только предстоит описать и дать вам правильное видение их физики, грамотно расставить акценты. Да вы даже на меня не смотрите.
Фантом заговорил, поморщился Баранкин.
Ты не можешь это обсуждать на официальном совещании, твердо сказал Беляев.
А это официальное совещание? Мы же на отдыхе, возразил я.
Да, в церемониальной роще. Когда вернемся в здание ближе к обеду, сможешь поделиться с нами своим просвещенным мнением.
Кто сегодня видел перед входом в центр голосящую старушку? спросил некто Анатолий, очередное провинциальное дарование с двойным гонораром, специально приглашенный для усиления команды технологов. Трясла руками и повторяла одно и то же: «Никакой науки нет. Это чары колдовства. Ученые вас обманывают. Они хотят меня зарезать. Спасите меня и мою семью. Мы ни в чем не виноваты».
Это все уже есть в ситуативном отчете, откликнулся Серафим.
Мне она показалась полезным источником, заметил Олег, подглядывая в свой блистер. Например, она уверена, что мы совсем не похожи на ученых, мы хорошо замаскированы и нам, цитирую, «просто так не разобьют голову».
Когда-нибудь обязательно разобьют, мрачно не согласился Беляев. Это иллюзия, нас очень легко отличить от обывателей. Было исследование, где испытуемым показывали сотни изображений обычных людей вперемешку с несколькими научными работниками. Даже люди с ослабленным зрением, старики старше девяноста пяти лет и дети после полутора лет безошибочно указывали на наших коллег. И это были не лабораторные маньяки с вечно расширенными зрачками и масляными волосами, а приличные на вид мужчины и женщины.
Ладно, мы-то просто одержимы, и у нас это на лицах написано, а есть настоящие плотоядные сорняки, которые скрываются под благообразной личиной, провозгласил Серафим, бросив разоблачающий взгляд в мою сторону. Даже намного вреднее сорняков.
Кого ты имеешь в виду? с серьезным видом поинтересовался руководитель экспедиции.
Тебе лучше не знать, отмахнувшись, ответил Баранкин. Спрут, опутавший своими скользкими щупальцами обитаемую часть планеты. Галактический спрут под видом путевого обходчика. Ему бы подошла строгая и простая фуражка железнодорожника. Да и китель не помешал бы, чтобы скрыть свою мерзкую беспозвоночность.
Его вид мне безразличен, подыграл ему Беляев. Но с фуражкой ты сглупил. Он кальмар в штатском, в шляпе из огнеупорного фетра, вооруженный ужасным клювом, дробящим с одного удара эмалированные панцири бюрократов из научного департамента.
Плавным дирижерским жестом я попросил коллег не останавливаться.
Тут легкое покалывание заставило меня взглянуть на запястье, где прямо на коже пульсировала голубая полоска обязательный технический атрибут таких выездных мероприятий. Это был напыляемый коммуникатор, он же персональная карточка.
Вне этих стен нормальный человек никогда бы не надел этот символ корпоративного порабощения. Последней ступенью были сгенерированные в глубине слухового анализатора валдайские колокольчики
Вам звонят, подсказал мне Олег.
Я взглянул на имя звонящего, по привычке прикрыл ладонью ухо, но ничего не услышал, пришлось разогнуть одеревенелые ноги и проделать путь к стеклянным шахтам на галерее, откуда открывался вид на внутренний дворик с фонтанами, мостиками, чугунными скамейками и прогуливающимися учеными мужами.
Пойду, прополощу клюв после анчоусов, бросил я на ходу своим товарищам.
Голос помощницы шефа прозвучал в искаженной модуляции, как в старом речевом синтезаторе, и показался истерически плаксивым, через секунду система подстроилась и выдала кристально чистый звук, и Агата так определился абонент предстала в своей натуральной расслабленной версии. Планировщиц, то есть секретарей руководителей подразделений, никто не знал по именам, да и на глаза они почти не попадались, их держали в отдельном бюро в противоположном крыле Стрегловского центра.
Валерий, я звоню вам по поводу нового человека в вашу команду, координаты которого я должна передать. Но регламент не позволяет просто сообщить его данные по коммуникатору. Я организовала вам встречу с посредником, он введет вас в курс дела.
Боже мой, какие сложности! с наигранным возмущением сказал я, прекрасно зная процедуру.