Густав ничего не ответил, подошёл к ней и поцеловал.
Иди! нежно покусывая его нижнюю губу, напомнила она ему и прильнула к Густаву сильнее.
Иду.
Иди.
Он вышел из палатки и улыбнулся. И что же произошло? Появился человек, из-за которого жизнь засияла радугой.
Эрика продолжила делать тесты, параллельно вносить поправки в программу, и казалось, не замечала ни тихого шума кондиционера, ни светлеющего неба. Работы часа на два-три, днём выспится. Уснуть она уже не уснёт, только время потеряет.
Поднимаясь не спеша по ступенькам террасы, Густав размышлял о чувствах, о них, серьёзных отношениях и следующих шагах, которые не сделаны. Неотчётливые умственные представления о чём-то совместном путались, не выстраивались, а шаги мельчали и расходились. Где-то на песчаной глади один след терялся и исчезал. И это были его следы, смытые нахлынувшей волной разных обстоятельств. Хлопнула и перегорела лампа. Плафон на столбе щелкнул, будто извиняясь. Густав вздрогнул. И не песка, и никаких следов на нём. Сумрак рассвета.
«Густав очнись, сказал он сам себе. Она где-то там, как не досягаемый оазис в пустыне, а ты на террасе. В пятидесяти метрах штаб, левее ангар».
Но эти раздумья ничего не изменили. В нём что-то открылось. Замок слетел, и понимание жизни воровато стало проникать в него, словно прохлада росы, дождь в корни тополя.
Он дошёл до двери с номером «два». Открывать дверь Густав не стал. Он и так знает, что на койки, отвернувшись к стенке, лежал Сафон. Спит он или нет, гадать не обязательно. Сафон всегда отворачивался, наверное, потому, чтоб не видели складок и морщин, стиснутых зубов. Человек в звене уважаемый, не многословный. И прав был он, что поставил его на перепутье. Но с этим уже разобрались.
Ворота КПП заскрипели. Смазать колёсики никто так и не удосужился. Чья-то машина проехала к штабу, ворота закрыли. Густав посмотрел в небо. На светлеющем синем полотне, мерцало две звезды, а между ними завис одинокий месяц.
«Да! Вот оно предсказание», хмыкнул он.
Между ним и Эрикой кто-то существует. Густав об этом конечно догадывался. Её это обстоятельство, должно быть, удерживает, и она пока сомневается, правильно ли поступает, не торопится с решением. Настойчивостью можно разрушить хрупкое начало, но так ли это. Звёзд с рассветом не увидишь, месяц вот-вот затеряется, они с Эрикой разлетятся, словно тучи не прошедшие дождём и уплывут по воле ветра кто
куда. Встретятся через несколько лет, поговорят, и о том, что случилось этой ночью. А что случилось, и было? Да ничего и не было.
Густав глянул в сторону госпиталя. Огонёк горел, но зайти не предлагал. Эрика к завтраку закончит тесты, до обеда выспится, а вечером следующего дня уедет. До здания, где расположились гражданские шагать мину десять и то медленным шагом, но туда она не торопится. Засядет за приборы не оторвать. Не всем так везёт как ему. Она и нарычать может и кулаком по столу врезать. Строго графика придерживается. Иначе говорит, не успеть.
«У меня с ней серьёзно, послал он мысль месяцу. И ты нам не помешаешь».
Из пятой комнаты вышел механик и потянулся. Обратив внимание на Густава, отсчитал ступеньки крыльца и завернул за угол. У полосы препятствий был бак с водой, Леонидович по утрам в нём брызгался. Бывало, и на пруд ездил, километров семь от базы, но то весной или осенью, и никто ему не препятствовал.
По осени испытаем тебя на морозоустойчивость, грозил он Густаву.
Закалялся, за здоровьем следил, сорок с гаком, а выглядел лет на шесть моложе своих лет.
Лёд погоняем, искупаемся, полотенцами разотрёмся, кровь разгоним. И тогда о пользе мероприятия объяснять не придётся, сам в этом убедишься.
Густав с ним не спорил, но нырять в пруд по осени отказывался. Если разок или два, но не больше и то для проверки воли. Серж и Рома ныряли, чтобы Леонидович от них отстал.
А какое после купания самочувствие! Ух
Знаком он с этим самочувствием и дразнить его не надо. Сопли так и брызжут в стороны, температура. Посмотришь на лёд, тёмную гладь и мурашками покроешься. Нет у него никакой морозоустойчивости, и не было с детства.
Леонидович спиртное не употреблял, и другим советовал. Переживал за всех и Сафона. Спиться он не сопьётся, но после выезда бывает, опрокинет стакан. И это не помогает, не успокаивает. Открытый бутыль под кроватью стоит, отвернётся к стене и молчит. Не договаривает он чего-то. Роман с Сержем обсуждать тему не особенно настроены, дали ему понять, что вникать, пока не стоит. Густав смирился, нет и нет, значит не всё просто, а кажется как на ладони, открыт и понятен.
Вот и птицы проснулись, ветерок заиграл листвой, скоро вставать, а Густав ещё и не ложился. Пелена окутала глаза, обрушилась комком тревога. Он ни о чём таком не мыслил, откуда ей свалиться на его голову, но что-то неопределённое и связанное с ней замаячило впереди, кружило и очень близко. Осознание невзгод, утомляемость последних дней и прошедшая ночь, сверкнули молнией, подсветив темень, показав скрытую в ней неопределённость и много неясного, о котором Густав даже не думал.
«Ощущения не обманешь, не спрячешь и не положишь в сейф», смотрел он на машину у штаба.