Личность в истории и художественной литературе - Сборник статей 3 стр.

Нос Клеопатры, если бы он был короче, весь лик земли изменился бы[2].

Мы не будем останавливаться на проблеме последовательности отрывков, которая уже привлекала внимание исследователей [12; 15]. Некоторые издания сохраняют лишь последнюю мысль, считая два первых отрывка набросками, другие объединяют все три в единое целое. Вслед за Л. Лафюма, мы полагаем, что необходимо сохранить их в той последовательности, в которой они были расположены в «связках» мыслей Паскаля, классифицированных самим автором. Первая мысль находится в связке под названием «Суетность», где речь идет о суетности человеческого существования, славы, наук и искусств. Второй отрывок был вычеркнут самим Паскалем и оказался на оборотной стороне других заметок, третий был в связке, предназначенной для дополнения других, что позволяет предположить, что он должен был бы заменить первый. Нам важно, что Паскаль возвращается к образу Клеопатры трижды, в разные периоды своих размышлений. Почему же именно Клеопатра?

Античные авторы о Клеопатре

Безусловно, Паскалю были знакомы античные источники, обращавшиеся к этому образу. Так, Гай Веллей Патеркул[3] в «Римской истории» особенно подробно описывает времена Августа в виде биографических очерков выдающихся деятелей. Вот что он пишет об Антонии:

Между тем продолжал разгораться пожар любви к Клеопатре и вместе с ним пороки, которые всегда питаются возможностями произвола, лестью, могуществом, и он принял решение начать войну с родиной [1, ч. 2, LXXXII].

И далее:

Кто усомнится, по своей ли воле Антоний стремился к победе или под влиянием Клеопатры, если он обратился в бегство по ее примеру [1, ч. 2, LXXXV].

И война с родиной, и бегство Антония являются следствием его страсти к Клеопатре: не будь ее ход истории изменился бы.

Лукан в своей неоконченной поэме «Фарсалия, или О гражданской войне» [3] пишет, что тот, кто провел с Клеопатрой одну только ночь, готов отдать за один ее поцелуй не одну голову. Ее «губительный лик» разжигает страсти, устрашает, поднимает на бой. «Рим покупает она, а Египет берет своим телом». «Как бы весь мир не взяла нам чуждая женщина в руки!»[4] Отмечается не только красота Клеопатры, но и сила ее обаяния, взгляда: «Просьбам лицо помогло, заключает распутница взором».

Наконец, Плутарх в жизнеописании Антония так начинает рассказ о его любви к Клеопатре:

Ко всем этим природным слабостям Антония прибавилась последняя напасть любовь к Клеопатре,  разбудив и приведя в неистовое волнение многие страсти, до той поры скрытые и недвижимые, и подавив, уничтожив все здравые и добрые начала, которые пытались ей противостоять. И вот как запутался он в этих сетях [7, 2529].

Плутарх отмечает, что

красота этой женщины была не тою, что зовется несравненною и поражает с первого взгляда, зато обращение ее отличалось неотразимою прелестью, и потому ее облик, сочетавшийся с редкою убедительностью речей, с огромным обаянием, сквозившим в каждом слове, в каждом движении, накрепко врезался в душу [7, 27].

У всех трех античных авторов акцентируется обаяние Клеопатры, сила ее взгляда, ее умение угадывать и удовлетворять желания собеседника, власть, которой она обладала над мужчинами, и зависимость хода истории от этой власти. Именно эти три компонента мы и находим у Паскаля.

Современники Паскаля о Клеопатре

Однако источниками Паскаля были не только античные классики, но и современники. Упоминание Пьера Корнеля отсылает нас к двум его трагедиям «Медея» (1635) и «Родогуна» (1644), которые дословно цитирует Паскаль. В обоих произведениях корнелевское je ne sais quoi, иррациональное, неподвластное разуму, увлекает, вызывает любовь:

Часто невыразимое, чего не объяснить / Нас поражает, увлекает и заставляет любить [9, p. 583][5];

Есть в душах склонности, чьим тайным вверясь узам, / Они увлечены и, нежным тем союзом / Друг с другом связаны, не порывают нить / Невыразимого, чего не объяснить [2, c. 213][6].

Любопытно отметить, что один из разделов «Опыта о вкусе» Монтескье имеет такое же заглавие «О неуловимом» (De je ne sais quoi), где автор пишет:

Иногда в людях и предметах заключена незримая прелесть, естественное очарование, которое пришлось назвать неуловимым, ибо оно не поддается определению [5, c. 749].

Это «неуловимое» заключается более в уме, в мимике или движениях, нежели в лице, поэтому «женщина может быть красивой только на один лад, а хорошенькой на 100 тысяч ладов» [5, c. 750]. Именно в этом сила Клеопатры.

Это «неуловимое» заключается более в уме, в мимике или движениях, нежели в лице, поэтому «женщина может быть красивой только на один лад, а хорошенькой на 100 тысяч ладов» [5, c. 750]. Именно в этом сила Клеопатры.

Вернемся к Корнелю, который обращается к образу египетской царицы в трагедии «Помпей» (она же «Смерть Помпея») (16431644). Пьеса имела огромный успех, и Паскаль, который в это время был близок к либертенским кругам, вращался в обществе и посещал театр, был, безусловно, знаком с ней. Корнель в своем разборе «Смерти Помпея» отмечает необычность названия этой трагедии, которая носит имя героя, не произносящего в ней ни единого слова. Тем не менее именно он является главным героем, ибо его смерть единственная причина того, что в ней происходит» [10, p. 994]. Главной же героиней пьесы оказывается Клеопатра (из 22 сцен она участвует в 12, в последних актах ее роль еще возрастает). Характеризуя себя, она отмечает, что та малая доля красоты, которую дали ей небеса, заставляет так сверкать ее глаза, что даже сам Цезарь попал под ее чары [10, p. 1005]. Красота Клеопатры не является ее главным оружием: сама она и другие отмечают ее гордость (orgueil, âme orgueilleuse [10, p. 1006]; un orgueil noble et juste [10, p. 1020]; elle est fèire et belle [10, p. 1007]), остроту ума (ce dangereux esprit a beaucoup dartifice [10, p. 1007]), смелость и решительность (douter de ses hardeurs, / Vous qui pouvez la mettre au faîte des grandeurs! [10, p. 1027]). Наиболее развернутую характеристику дает ей Антоний: она несравненна, небо соединило в ней добродетели и изящества прекрасного тела, на ее челе то мягкое величие, которое покоряет даже самых мужественных, ее глаза покоряют, ее речи очаровывают:

Параллельная конструкция Ses yeux savent ravir; son discours sait charmer («ее глаза умеют покорять, ее речи умеют очаровывать»)  является ключевой для образа Клеопатры: Корнель верен историкам, которые отмечали удивительное мастерство ее слова, воздействие ее речей.

Вся трагедия построена на цепи событий, которые ведут к финалу Клеопатра становится полновластной царицей Египта. Уже в первой сцене Птолемей заявляет, что судьба Помпея «потрясающая история перемены в судьбе» [10, p. 997]. Птолемей, желая укрепить свою власть и не делить ее с Клеопатрой, а также надеясь снискать милость Цезаря, дает приказ убить Помпея, но результат оказывается противоположным: влюбленный в Клеопатру Цезарь разгневан на Птолемея, что и решает его судьбу: «Благодаря этой смерти весь Египет принадлежит вам»,  заявляет он ей («Puisque par cette mort lEgypte est toute à vous» [10, p. 1053]).

Вся трагедия является примером непредсказуемости событий истории, их зависимости от малых и случайных событий.

Аналогичную последовательность устанавливает Пьер Николь[7] в «Письмах о мнимой ереси» (1664), где он, памятуя об успехе «Провинциальных писем», обращается к форме, темам, иронии и красноречию своего друга. Паскалю не мог быть известен текст этих писем он умер в 1662 году, однако этот факт говорит о том, что данная мысль летала в воздухе. Николь пишет:

Не достоин ли восхищения тот факт, что все царства мира оказались вовлеченными в ссору Августа и Антония, вся римская империя и соседние государства объединились в армии, и эти армии сошлись в схватке при Акциуме[8], если учесть что причиной и предлогом этой кровавой войны, которая должна была дать хозяина миру и полностью разрушить государственное образование в Риме была женщина? Причиной этого великого события, за которым последовало столько других, было лицо женщины. Если бы в этой безумной страсти Антоний предпринял бы другие меры, то ничего из того, что последовало, видимо, не случилось бы. Но мне так больше нравится, ибо я вижу в этом ничтожество человека. Антоний привязал к себе себе все состояние мира, а сам привязался к лицу женщины. Вот причина всей этой великой перемены и необыкновенная картина суетности всех человеческих дел[9] [16].

Аналогичную идею находим у современника и близкого друга Паскаля шевалье де Мере[10], автора знаменитых эссе о порядочном человеке, «Бесед о справедливости, разговоре, уме и о приятных манерах», которые были опубликованы им на склоне лет (1668), однако написаны они были еще в юные годы и известны в рукописных вариантах. Мере был близким другом Паскаля, которому он в какой-то степени подсказал идею о теории вероятностей. Мере, заядлый игрок, обратился к нему с задачей о разделении ставок: если два игрока прервали, не доиграв, серию партий, то как им поделить ставку, если, например, один выиграл три партии, а второй одну? Он же попросил своего друга Паскаля рассчитать вероятность выпадения двух шестерок при игре в кости. Так родилась теория вероятностей.