Что-то Вас давненько не видно было, и распорядился, Климов, посмотри, что там по родным Глуховой.
И Мила узнала, что нашёлся Андрей, Андрей Плетнёв. Он, действительно был в партизанах. Раненый и контуженный, долго был без сознания, а затем долго восстанавливалась память. При наступлении наших войск, Андрея забрали в госпиталь, как безвестного партизана, со слов его спасителя. И только недавно к Андрею вернулась память, он смог назвать своё имя, фамилию, стали устанавливать кто и откуда. Установив, послали извещение жене, Плетнёвой Софье Макаровне.
Что с ним, почему извещение, какое извещение? бледнея всё больше, спросила Мила, а в голове звенело но он жив, жив! Андрей, жив, жив, жив .
.
Мила позвонила в уже знакомый звонок на железных массивных воротах, из глубины двора донесся собачий лай. Звонить пришлось долго. В конце-концов с той стороны ворот послышался знакомый голос кто там.
Мила окликнула:
Софья, это я.
Открылась калитка и прозвучала команда:
Заходи скорее!
Мила вошла, Софья быстро захлопнула калитку, щёлкнул замок.
Вошли в дом. Мила огляделась, они были только вдвоём.
Не оглядывайся, сказала Софья, мы одни сейчас.
Софья села сама и кивнула Миле садись. Не дожидаясь расспросов Милы, Софья продолжила разговор, понимая, что привело Милу к ней.
Не поехала, потому что Андрея уже везёт медсестра. Встречу на вокзале. Хорошо, что ты пришла, я сама к тебе собиралась, поговорить надо. Трофима моего судят за хищение, может быть высшая мера, но могут и на фронт. Повезло, что регистрироваться с ним не торопилась. Дом этот я сразу заявила, на меня покупаем, ну и один из суда помог я не причём. Это я тебе так, для информации. Лима нашла себя в винно-водочных напитках, у нас с ней теперь у каждой своя жизнь, стали такими чужими, чужее не бывает. Викуся померла.
Мила поняла, что Софья не собирается разыскивать ребёнка, значит, за Вику можно быть спокойной. А Софья холодно продолжала:
Я уверенна, что ты со мной согласишься, ни к чему калеке знать эти подробности, про Трофима, про Вику.
Мила молчала. Софья размеренно продолжала говорить, как гвозди вбивала в крышку гроба Андрея:
Привезу его сюда, здесь всё огорожено, сможет и во двор выходить, Софья дёрнула плечами, скривила рот, если захочет. Ну вот, так всё.
Мила глухо сказала:
Надо попытаться, может хоть частично
Софья взорвалась:
Что «частично»?! Что «частично»?! Слепой он! Что выдумывать?! И ты тоже не мельтеши, ни к чему ему все эти тени прошлого, мне и так с ним не сладко будет, сделав паузу, резко закончила, Прощай, в общем, сама понимаешь, вам тут охи ахи, а мне с ним мучится.
.
Софья чуть ли не вытолкнула Милу со двора и поспешно захлопнула за ней калитку.
А дома Милу ждала великая радость нашёлся отец! Кузьма Гаврилович, гуляя с Викой во дворе, встретил почтальона. Вика уже спала. Вдвоём с Кузьмой Гавриловичем они перечитывали и перечитывали письмо. Отец жив, он тоже был в партизанах, они вместе с отступающими гитлеровцами двигались к границе, нанося ощутимый урон отступающей армии врага изнутри. И вот их отряд полностью присоединился к наступающим частям нашей армии и теперь он будет регулярно писать. У Милы сжалось сердце от горя, как она напишет, что мамы больше нет.
Отец и мать Милы поженились совсем юные, ещё до его армии, они всё время так любили друг друга, неизвестность про мужа и подтачивала здоровье Нины Павловны. Мила до мелочей помнила день ухода отца на войну. На маму Миле было страшно смотреть. Нет, Нина Павловна не голосила, не причитала, но лицо у неё покрылось мертвенной сизой бледностью, даже руки были такие, и мама прятала их за спину, чтоб не видели, как они дрожат. И не плакала мама, но глаза у неё стали, как стеклянные, страшные, не живые. И голос стал не её, безжизненный, которым она повторяла: «Любой, слышишь, любой, но живой вернись, слышишь». И снова: «Любой, слышишь, любой, вернись живой». А теперь как она напишет отцу, что мамы нет. И Мила поняла, что не сможет об этом написать отцу, не сможет. «Папочка, прости меня, что я не смогла сберечь маму, прости меня, родной, я не могу тебе написать о том, что мамы больше нет, не могу», проплакала всю ночь Мила. Так и пошла на работу, с опухшим от слёз лицом, и рада, что нашелся отец живой, и с новой остротой переживая потерю матери, страшась за отца, что он не сможет пережить такую утрату. Мила знала историю их любви, мать с отцом полюбили друг друга ещё в школе, с пятого класса. В тот год дедушка Павел с бабушкой Полей получили квартиру и переехали в другой район. И мама Милы пошла в другую школу, в ту, где с первого класса учился Вадим, будущий папа Милы. Бабушка Поля рассказывала Миле, как в тот же день Ниночка пришла из школы домой с мальчиком и сказала: «Мама, это Вадим, мы с ним решили дружить всю жизнь». Тогда это было весело слушать. А теперь война и мамы нет.
Глава 8
Перовое письмо от дочери Вадим Васильевич получил перед атакой, быстро просмотрев, запрятал во внутренний карман, чтоб не выпало. Подошёл товарищ по партизанскому отряду, Лёнька, так он назвал себя, придя в отряд, он и сам в партизанском отряде всех звал просто по имени вплоть до командира партизанского отряда. Ни кому в партизанах не выкал. Было ему лет тридцать. Но и Вадим Васильевич и все в отряде скоро поняли, что отряд пополнился не простым бойцом. Толи Лёнька был самоучка, любитель всяких химических придумок, толи молодой учёный, он ни кому о себе не рассказывал. Но с появлением Лёньки отпала острая необходимость в противотанковых и других минах, Лёнькины, изготовленные им самим, «мины» оказались на порядок мощнее. Ничем больше Лёнька не отличался от других партизан, вот разве что своеобразным «марш-броском», как партизаны назвали Лёнькину не замысловатую песню. Лёнька начинал петь свою песню перед каждым боем партизан с гитлеровцами. И чем опаснее было задание, тем задушевнее звучал голос Лёньки, напевая:
Жила в нашем доме
Девчонка
Девчонка
Девчонка на скрипке
Любила играть
И я слушал скрипку,
Скрывая улыбку
Девчонка
Девчонка
Совсем не умела играть
Но как было б кстати,
Чтоб в ситцевом платье
Играла девчонка
На скрипке опять
Играла девчонка,
Девчонка,
Девчонка,
Играла девчонка
Играла девчонка,
Девчонка,
Девчонка,
Играла девчонка
И партизаны уже знали, что Лёнька проберётся через все посты, уничтожит всех вражеских часовых на его пути, заложит взрывчатку и всё взлетит на воздух. Эта Лёнькина песня о девчонке, не умевшей играть на скрипке, была, как сигнал к смертельной беспощадной схватке с гитлеровцами. Отступали фашисты, с ними двигался и отряд. Лёнька уничтожал все пути отступления гитлеровским частям, он не упускал из виду ни одной тропинки, моста, брода
Там, где базировался небольшой отряд партизан, в котором был Лёнька, земля взрывалась и горела под ногами фашистов, куда бы они не повернули и не направили своё отступление. Когда и сколько Лёнька спал, было загадкой для Вадима Васильевича, потому что Лёньку всегда можно было увидеть за изготовлением его хитрых «мин», на которые шло мало взрывчатки, но результат был поразительный. Лёнька, в только ему известных пропорциях, смешивал, распределял, начинял свои «мины», которые раздавал лучшим минёрам в партизанском отряде с устной инструкцией как пользоваться такой «миной». Последние четыре строчки своей песни Лёнька пел и под грохот взрываемых партизанами мостов, складов, железнодорожных полотен
И кто был рядом с Лёнькой, слышал под грохот взрывов, треск пулемётов, Лёнька пел: «Играла девчонка, / Девчонка, / Девчонка, / Играла девчонка », но только уже не задушевно, а жестко, обрывисто.
.
Первое письмо насторожило Вадима Васильевича, и он с нетерпением ждал следующих писем. Привезли почту. Почтальон стал называть фамилии, Вадим Васильевич услышал «Глухов!» Взяв письмо, он взглянул на конверт. Нет, подчерк опять был дочери. Он отошёл в сторону, подальше от всех, открыл конверт, стал поспешно читать с надеждой, что в предыдущем письме Мила просто не упомянула о Нине, забыла, волновалась, по рассеянности, множество вариантов мелькали в голове Вадима, пока он торопливо читал исписанный подчерком дочери тетрадный листок. Вот и последние строчки с наказом беречь себя, как только можно и «папочка, любой, слышишь, любой, но живой, возвращайся домой »
О матери Мила опять не писала ничего, а повторённые дочерью прощальные слова жены перед его уходом на фронт обдали сердце Вадима Васильевича могильной жутью, от самой же Нины писем так и нет. Это может быть только в одном случае
У Вадима Васильевича от страшной мысли онемел позвоночник, нечем стало дышать, он осел на корточки, затем, скрючившись, повалился на землю, через стиснутые до боли скулы рвался нечеловеческий жуткий крик: «Нина! Нина! Нинаааа»
Кто-то взял его за плечо и сильно сжал, затем потряс. Сильная рука потянула плечо к себе вставай. Вадим Васильевич повернул лицо к тормошащему его, над ним склонился Лёнька, в бригаде все сапёры стали звать его по имени отчеству, Лён Лёныч, за превосходное знание сапёрного дела. Лёнька приказным тоном потребовал:
Вставай, Вадим, поговорим о наших бедах, иначе мозги могут не выдержать, Лёнька протянул фляжку, На, глотни, для случая сберегал.