III
Мне посчастливилось застать город старой, позднесоветской закваски. Нечёсаный, таящий неожиданные открытия. Со всеми этими «сосисками в тесте» и «сахарной ватой», бабушками с семечками и киосками со всякой всячиной: от водки и презервативов до петард, брелоков, марвеловских и DC игрушек. Без домофонов, кодовых замков, закрытых, и потому зассанных дворов. Без смс. Главными смс-ками были письма.
Что касается Гусиновки, в конце Второго тысячелетия она представляла собой настоящую, затерянную в самом центре города деревню. С козами, утками, свиньями и гусями. Во времена слободы Гусиновка там каждый февраль проводились общегородские гусиные бои. Если Рим гуси спасли, то Гусиновке они дали название. По иронии судьбы, в 1970-х, когда строили Воронежское водохранилище, прибрежную зону затопили и местных жителей переселили в Советский район, который я в 1999 году покинул. Внешне это, конечно, деревня. Но каков бэкграунд: в 1809 году здесь родился поэт Алексей Кольцов. Большая Стрелецкая, 53. Мы, кстати, поселились в пяти минутах ходьбы от этого места. В 1696 году в Гусиновке в доме подьячего Приказной избы Игната Маторина останавливался Петр I. В Воронеже он прожил год. Строил корабли, готовился к Азовскому походу. Именно в Гусиновке бард Булат Окуджава научился играть на гитаре здесь жил его тесть по первому браку, который виртуозно владел семистрункой. Единственный из уцелевших с дореволюционных времён дом мещанина Рыжкова. Он располагается недалеко от Митрофановского источника. В годы Первой Мировой там находился военный госпиталь. В Великую Отечественную там снова разместили военный госпиталь. Когда началась эвакуация, не всех раненых сумели забрать. Нацисты расстреляли их в Песчаном логу, где та же судьба постигла ученика Ильи Репина, художника Александра Бучкури. Его вели на расстрел вместе с женой Вассой, которая была тяжело больна и не могли ходить. Бучкури вёз её на санках.
После войны здесь обустроили поликлинику для местных. Говорят, врачи были добрые, знали каждого гусиновца в лицо. В 1996 году этот дом окончательно затопило водой на три метра. Ушлые ребята растащили всё, что можно растащить. Сейчас дом представляет собой бетонную коробку, затопленную водой, выглядывающую из зарослей. Внутри мусор, кирпичи, доски. Однако местная достопримечательность, объект восхищения краеведов.
В 90-х Гусиновка славилась тем, что там стояло несколько бандитских коттеджей. К примеру, здесь жил известный вор в законе Плотник. В 2003 году на него совершили покушение: под дом подложили бомбу, но она почему-то не сработала.
В конце 90-х Гусиновка казалась укромным местом, так что неудивительно, что его облюбовали бандиты.
Также здесь жили сельским укладом простые мужики и женщины. Было несколько точек по ремонту телевизоров. На тот момент телевизионщики считались чем-то вроде технической элиты. Были работяги. Налицо упадок. Между «Партией Синих» и «Партией зелёных» была обозначена чёткая демаркационная линия. То есть отцы были «Синими», то бишь алкашами, а их дети «Зелёными», или наркоманами. Представители партий недолюбливали своих оппонентов, но сохраняли нейтралитет. Для наркоманов синька считалась «бычьим кайфом», алкаши считали «зелёных» отбросами и пидарасами. Собственно, наркоманы никак не участвовали в социальной жизни. Это были сумрачные существа со своими тайными ритуалами, кражами в ночное время суток и такими же тихими смертями от передозняков. «Партия синих» повеселее. Они хранили остаток советских питейных традиций, фольклора, были по-пролетарски богемно-аристократичны, да и принимали в эту партию людей из разных слоёв. Спивающаяся профессура, ветераны Афгана, инженеры, каменщики, автослесари, приблатнённые, гитаристы, картёжники, работники буровых установок в отставке, доктора, повара, токари, бывшие охранники. Подавляющее большинство гусиновцев жило бедно. Местную элиту представляли торговцы самогоном и палёной водкой. На торговле опасным кайфом они построили свои дома, занимающие промежуточное положение между европейскими коттеджами крутых. Те, кто торговал героином, поднялся выше, но их точки были засекречены, а «Партия зелёных» хорошо хранила свои тайны, обычно унося их в могилу. Ещё к элите относились, как я уже сказал, телевизионщики. Ещё автослесари те, что не спились. Неплохо жили торговцы стройматериалами, так как цемент и щебёнка в частном секторе стабильно имеют спрос. Некоторые молодые, как например, сын одной алкоголической четы Грачей, Олег Непотребко-Грач, сумели устроиться за границей, и теперь держали на иждивении своих непутёвых родителей.
В каждом городе есть такие уголочки, в которых живут люди, за плечами которых трагедии, достойные Софокла и Еврипида, драмы, под стать перу Шекспира, ну или Вампилова. Если задаться целью и составить «Энциклопедию пропащей жизни», или серию «Жизнь Откровенно Пропащих Аборигенов», материала наберётся на тысячи толстенных томов. Только кто будет этим заниматься? Прикасаясь к чужой трагедии, рискуешь сам ей заболеть. Несчастье штука заразная.
IV
Есть избитая сентенция «Нет ничего более постоянного, чем временное». Она работает. На Гусиновке лежала печать бедности. В царские времена здесь жил бедный люд. После Революции новые власти сделали здесь хорошие дороги, в остальном сохранился привычный уклад. В годы оккупации Воронежа нацистами и их сателлитами город разбомбили начисто. От Гусиновки уцелел только упомянутый дом мещанина Рыжкова, где размещался госпиталь для раненых бойцов. После войны Гусиновку заново, на скорую руку, отстроили. На большинстве домов лежала печать времянок. Залили наскоро фундамент, поставили несущие конструкции, набили реек, утеплили, замазали глиной. «Потом, когда-нибудь построим нормальное жильё, а пока перекантуемся». В Брежневские времена усиленно таскали с работ всё, что плохо лежало, укрепляя свои жилища. На закате Перестройки гнали самогон и крепко пили. В 90-е и вовсе растерялись. Для одних великие возможности, для других полный беспросвет. Дом родителям обошёлся дёшево. Бывшим хозяевам срочно требовались деньги на операцию, отсюда демпинг. Участок непролазный лес из переплетённых фруктовых деревьев, гигантских лопухов, тополей, канадского клёна, дикого винограда, хмеля, топинамбура, амброзии. Амброзия, кстати, может вызвать отёк Квинке. В период цветения её пыльца страшный аллерген. Но пока суть в том, что непонятно было, где участок заканчивается. До сортира гнилые деревянные ступеньки и протоптанная дорожка. А дальше джунгли, из которых торчала макушка покосившегося сарая.
Сам дом одноэтажная халупа сквозного типа. Сенцы кухня комната. Старые обои, старый хлам, запах ветхости. Впрочем, сам запах ничего, примерно так пахнет в домах-музеях. В комнате две панцирные кровати. В последнее время дом сдавали студентам. Во время уборки под кроватью была обнаружена гора использованных презервативов, бульбуляторов, баклажек из-под пива, бутылок из-под водки, «Анапы» и портвейна «777». Если бы я догадался сохранить этикетки, сейчас бы это была музейная реликвия. Бывшие хозяева, ничем не отличаясь от людей при эвакуации, оставили все вещи «в нагрузку» к дому. От этого энергетика там была чрезвычайно тяжёлая. Да, купленная жилплощадь лишь половина общего дома.
Владелец второй половины профессор-биохимик казак с еврейскими корнями Мойше Шафонский. Сюда он приезжал, когда уходил в запой. Дом стерегла полуовчарка Найда, с которой он мог часами разговаривать. Если прислушаться, через стенку можно было услышать, как профессор часами напролёт декламировал Бунина, Блока, Мандельштама. Сотни стихотворений знал наизусть. Иногда пел арии из популярных опер. Риголетто, Хованщина, Мадам Баттерфляй, Иван Сусанин, Соловей. Надлом в душе Мойше случился вот по какой линии: всю жизнь он мечтал быть оперным певцом, жить богемной жизнью. Предки-казаки наградили его шикарным баритоном, статью, природным аристократизмом, могучей фактурой. Достигнув своего потолка в самодеятельности, Мойше не решился пойти дальше.
После армии поступил на биофак и стал учёным. Хорошим учёным, выдающимся. Но несчастным. Лишь в Гусиновке он расцветал. Когда ухаживал за виноградом, декламировал поэзию Серебряного века, растил цветы, зелень, огурцы, вбивал в землю колья, разговаривал с собаками и котами. Когда устраивал шумные попойки, в которых чувствовался всё тот же размах ушкуйников, казаков, корсаров. За неимением блестящей свиты, он собирал местных пропойцев и чудаков. И даже если он не находил в них достойных собеседников, слушатели из них выходили отменные. Впрочем, его постоянного партнёра по стакану Вовку-Цыганка иногда накрывал алкогольный психоз, в процессе которого он начинал кричать, что человеческая цивилизация под угрозой уничтожения, что всем надо прятаться по погребам, иначе «Они» всех захватят. Они это инопланетяне. Сначала Вовка-Цыганок приседал на уши Анатолию, но потом, обуреваемый долгом сообщить об этом человечеству, срывался и бегал по домам, призывая «прятать детей» и «прятаться самим».