Два билета во Владивосток, на сегодняшний рейс.
Сегодня два рейса, номер 1 из Домодедово и 725 из Шереметьево.
Шереметьево, уточнил Густав и протянул паспорта.
В Шереметьево билетов нет, дерзко ответила девица, при этом, даже не прекращая заниматься ногтями.
Что? А Тогда в Домодедово.
В Домодедово билетов нет.
То есть на сегодня билетов во Владивосток нет? спросил Густав, удивленный, зачем, вообще, стоило заводить такой ненужный разговор. На этот раз девица даже не открыла рта, а просто покачала головой.
Тебе в центральные надо, на Волхонке, может, там еще есть, сжалился над эстонцем охранник.
Спасибо, раздраженно произнес Густав и направился на улицу, оставив этих рыбок тонуть в бездонном море служебной любви.
Дядька, увидев его, проворно перегнулся через сиденье и открыл дверь.
Едем назад, за моим другом, потом быстро в центральные кассы на Волхонку, вспомнил он.
Будет сделано, понимающе кивнул шофер, и машина понеслась обратно.
Про себя Густав отметил, что обратный путь занял у них куда меньше времени, видимо, дядьку озадачил тон пассажира и он решил его лишний раз не нервировать. Прибыв на место, Сирман приказал Оке подождать, а сам выскочил из автомобиля и быстрым шагом направился к Храму. Гёйсе нигде не был видно. Подойдя к входу, он еще раз внимательно посмотрел по сторонам и решил глянуть внутри. Однако, едва он сделал первый шаг, как его вдруг одернули за рукав. Обернувшись, он увидел скорбную старушку, согнутую советской властью в три погибели и на закате лет прибывшую сюда за индульгенциями. Старушка тяжело дышала, и ее голова тряслась в дружеском треморе:
Замели его, молвила бабуля, плотнее обхватывая руку Густава, единым махом замели.
Кого замели? не понял Сирманн. Для него такая встреча стала полной неожиданностью.
Корешка твоего, кашлянула бабуля, тож был такой, нерусский. Ходил тут, лекции читал, черепахой пугал. А его и замели, вот только шапка осталась, и она указала на валявшуюся у бордюра затоптанную ушанку с кокардой.
Куда замели? начал прозревать Густав, кто?
В шешнадцатое, наверно, куда еще? Тут больше нету. Полиция всех туда метет. Где пачпорт, говорят, а пачпорта нету. Ну, друг любезный, шпиен вражесткий, полезай в наш кузовок. Замели его, так-то, и призрак коммунизма, исполнив свою роль, зашаркал прочь.
Густав стоял недвижимо, уставившись в одну точку. Нет паспорта. Вот оно! Финна увезла местная полиция. У него же не было с собой никаких документов! Вот ты, черт! Что делать? В гостиницу, к администратору? Долго. А вдруг Гёйсе ненароком болтанёт и про него. Имя, фамилия. Ему же все известно. А вдруг между Россией и Эстонией хорошо налажена связь и меня уже ищут? Как же я так не позаботился о втором паспорте? От этой мысли Густаву стало не по себе. Паника, перемешанная с неутихающей головной болью, зрела в нем, затмевая собой здравый смысл. Нет, нужно срочно вытаскивать Пюйкеннена, и бежать из этого города куда подальше. Так, шофер. Ему, похоже, можно доверять, думал Густав, спеша обратно к машине.
Птичка ваша, робяты, загудел дядька, видя, как он приближается, с насесту як бухнулась так и не виткликается, я ее веточкой, а она молчок он осекся, заметив, что господин иностранец имеет весьма нездоровый вид, Тюю, та на тебе лица нема.
Слушай меня моего друга забрали в отделение, задыхаясь, ответил ему Густав, садясь в автомобиль, у него паспорта не было.
А куды? понятливый шофер сразу завел машину.
В шестнадцатое Знаешь, где это?
Та це ж на соседской улице, знаю.
Поехали.
VI. Значок.
«Они уже сутки в Москве, а вы ничего не можете сделать?
Мне нет дела, что все аэропорты,
вокзалы перекрыты. Пробейте все явки.
Вы так и не узнали, кто на самом деле этот второй!?»
Полковник Сергей Матвеев, руководитель Следственного управления ФСБ.
Мы часто не обращаем внимания на детали, а между тем самые с виду незначительные и пустяковые вещи могут сыграть в нашей жизни неожиданную роль. Одно лишь яблоко, павшее на голову ученому, порождает страдания целой армии школьников, вынужденных зубрить урок вместо футбола во дворе. Мелкая причина иной раз может иметь невероятных размеров следствие.
Так, один известный французский император, притязания которого распространялись куда дальше, чем позволял его собственный рост, однажды, казалось бы, что такого, забыл помыть руки перед едой. С жадностью набросился он на свежие хлебы и свиную ногу, изумительно приготовленную личным поваром-арапом. Он ел и при этом, поглощенный планами грядущей победы, почти не жевал. Спустя 10 минут все было кончено. Обглоданным маслом погрозил он в сторону собравшихся бить его народов, а затем, сытый и довольный собой, прилег в тени вековых дерев, ожидая грозного реванша.
Так, один известный французский император, притязания которого распространялись куда дальше, чем позволял его собственный рост, однажды, казалось бы, что такого, забыл помыть руки перед едой. С жадностью набросился он на свежие хлебы и свиную ногу, изумительно приготовленную личным поваром-арапом. Он ел и при этом, поглощенный планами грядущей победы, почти не жевал. Спустя 10 минут все было кончено. Обглоданным маслом погрозил он в сторону собравшихся бить его народов, а затем, сытый и довольный собой, прилег в тени вековых дерев, ожидая грозного реванша.
Но вдруг что такое?! по едва успевшему отойти от обеда пузу прокатилась первая волна неуверенности. Скромные и невидимые глазу создания с немытых рук начали свою черную мессу. Первая волна, вторая, восьмая Девятый вал заставил императора, характерно прижав ладони, нестись мимо опешивших адъютантов за ближайший кустик. И там он сидел, прихваченный диареей, четыре часа к ряду, в густом облаке соблазненной мошкары.
Мораль этой басни в том, что Бонапарт, таким образом, пропустил начало сражения при Ватерлоо! Не слабо?! В тот момент, когда союзники двинулись на французские редуты, войска все еще ждали своего императора. С минуты на минуту он должен был появиться на своем чистокровном арабском скакуне и вдохнуть в них уверенность в блистательной победе но где же он? Или, как выразился по этому поводу Чуковский, ну что же он не едет? Адъютанты мялись, не скажешь же закопченным в боях гренадерам, что, по странному стечению обстоятельств, старшой схоронился в кустах. (*На самом деле, по словам осведомленного Критика, у Наполеона была хроническая кишечная болезнь, и проспал он начало сражения потому, что его аптекарь (вероятно, эстонец ИоганнVIIIБурхард) дал ему обезболивающее с побочным снотворным эффектом. Однако в нашей истории для красного словца не грех и приврать.)
А между тем поползли грязные слухи если император опаздывает, значит это дело скверно пахнет. В округе, к слову, и вправду разило. И все! Боевой дух войска был повержен, растоптан и обернут в бегство. А казалось, такая безделица немытые руки.
Но и это еще не конец. Знаете ли вы, что есть тупиковая ветвь исследователей, которая до сих пор считает: после знаменитых слов «Армия, Авангард, Франция» Наполеон добавил «Ненавижу диарею». Но ее, по понятным причинам, цензоры изъяли из «Всемирной Истории» Ключевского.
Как это ни печально, пустяковой стала и причина страданий Гёйсе, которые понес он в небольшой комнате следователей на втором этаже шестнадцатого отделения Центрального округа столицы. Он сидел на стуле и печально всхлипывал. Руки невыносимо ныли их ему вывернули, когда заталкивали в УАЗик. В незнавших такого обращения ягодицах разрасталась тупая боль, сюда его пнули, когда открылась дверь кабинета. Макушка зудела от полученных тумаков уже здесь, на этом стуле.
Играли в двух следователей. Следователь Добрый предлагал ему закурить, а когда он отказывался, следователь Злой хлопал его ладонью по голове и громко кричал:
Курить ты не будешь, да? Ну, это мы еще посмотрим! Ах ты сволочь, террорист афганский. Ты что же думал, мы вас, игиловцев, не поймаем? Отвечай, какое твое задание?
Ну, что Вы, коллега, как бы между прочим, замечал Добрый, пусть человек придет в себя. Может, покурит, подумает, все вспомнит. Кстати, закурить не хотите?..
И все повторялось снова.
А начало у этой истории было совершенно прозаическое. Гёйсе, протянув паспорт своему новому другу, проводил глазами машину и отправился созерцать величественное творение своего духовного соперника. Храм, конечно, завораживал, но молчал. А Гёйсе говорил, он даже собрал вокруг себя нескольких праздношатающихся и начал словом божьим склонять их на свою сторону. Как и подобает истинному проповеднику, вскоре он разошелся и стал привлекать к себе излишнее внимание. Незаметно количество его слушателей резко снизилось, а на их месте возник милицейский патруль в составе двух интеллигентных, прекрасно обученных и вежливых стражей порядка.
Гёйсе огляделся и замолчал. Вокруг уже практически никого не было, местное население, видимо, воздерживалось от близких контактов с теми, кто его бережет, поэтому остался только он и патруль. Один из полицейскиров, высокий и сутулый с бесстрастным желтым лицом, окинул Гёйсе оценивающим взглядом, слегка задержав взгляд на голове, и, вяло козырнув, произнес: