Ты просто устала! убеждал ее Тант. Все не так. В любом безобразии есть своя красота, надо лишь уметь видеть. Помнишь, ты сама говорила?
Нет-нет не соглашалась она. Только не здесь, только не это
О, да ты совсем промокла! заметил наконец хозяин. Как же ты так, а? Где твой зонт?
Он засуетился. Усадил девушку в кресло у камина, стянул с нее мокрые сапоги, надел ей на ноги толстые, маминой работы, шерстяные носки, набросил на плечи плед, и все приговаривал: «Сейчас, сейчас тебе будет хорошо Согреешься» Налил пол рюмки коньяку и протянул ей: Попробуй!» Девушка пригубила и закашлялась, едва не пролив остальное.
Отвратительная жидкость. Но согревает, наконец призналась она.
Тант рассмеялся.
А вот подожди, мы сделаем еще теплей. Сейчас согреешься.
Он подбросил в камин еще несколько поленьев.
Потерпи немного, и ты забудешь, что бывает в жизни полоса, именуемая осенью. Здесь будет лето, жаркое-жаркое! Ты ведь не боишься жары? Не боишься, я тебя знаю.
Вдруг что-то случилось. От чувства, будто нависло над ним что-то страшное, Тант втянул голову в плечи, потом медленно повернулся.
В кресле, его кресле, струясь и перетекая, как марево, сидел какой-то жуткий, черный образ. Тант зажмурил глаза и принялся растирать их ладонью. Потом услышал, как в соседней комнате взвыл и заскребся в дверь Тихон. «Наверное, я угорел, подумал Тант про себя. Не иначе. Надо проверить, быть может, закрыта заслонка в трубе». Ему стало страшно. Раз, два, три, принялся считать он про себя, как делал это всегда, чтобы успокоиться. Досчитав до десяти, открыл глаза.
Перед ним в кресле снова восседала Лалелла. Как ни в чем не бывало.
Что с тобой, Тант? спросила она вполне обычным голосом.
Тант движением, выражавшим усталость и вместе с тем озадаченность, ото лба к затылку, провел рукой по волосам.
Так что-то, голова закружилась. Должно быть, дым. О чем мы говорили?
За дверью продолжал неистовствовать Тихон.
Какой все же противный! Этот твой новый друг! вновь не сдержалась гостья. Тант, милый, прошу тебя вышвырни его прочь!
Тант покачал головой.
Зачем? Нет, я не сделаю этого. И потом, почему я должен его выкидывать? Я полюбил его, правда. А он доверился мне как же я могу его обмануть?
Но его не люблю я! Или Быть может, его ты любишь больше, чем меня? Ну-ка, ну-ка, скажи!
Лалелла! едва не взмолился Тант. Это запрещенный прием!
Хорошо, сказала она, хорошо Однако мне пора.
Не обижайся. Пойми, не могу я этого сделать. Он мой друг.
Хорошо, хорошо, сказала она еще раз. Я не сержусь.
Может, так оно и было на самом деле, только голос ее говорил об обратном. Он был предельно жестким, звенел и вибрировал, как лист жести. А когда, уходя, она посмотрела на Танта, взгляд ее не сулил добра. Так привиделось ему на мгновение.
Позже, уже далеко за полночь, Тант сидел в том самом кресле и не мигая смотрел, как засыпал огонь в груде остывающих углей. На коленях его дремал, пригревшись, Тихон, смежив свой единственный глаз. Тант чувствовал, как под рукой время от времени тихо вздрагивало тело его маленького приятеля и как тогда кот выпускал когти.
Не бойся, шептал он ему. Ведь мы с тобой друзья. Никто больше не сделает тебе больно.
А из головы его не шли все странности сегодняшнего вечера. Он, кстати, проверил, дымоход никто не перекрывал, и тяга была отличной. Так отчего же все эти видения? И почему так странно вела себя Лалелла? Не говоря уже про кота.
Неспокойно было на душе у него.
А кот тихо мурчал во сне, прижимаясь телом к ладоням своего нового покровителя. И кто знает, какие страхи, какие предчувствия тревожили его сон.
Прошло еще несколько дней, быть может, совсем немного, но время было тягучей смолы старых сосен в майский полдень, и Танту казалось, что оно тянется нестерпимо долго.
«Отчего так бывает? размышлял он. Мы живем лишь однажды, каждое мгновение неповторимо, каждый прожитый миг утрачивается безвозвратно. Но мы все равно торопим время, погоняем его неудовлетворенной мечтой, отчего-то считая, что наша настоящая жизнь еще не началась, что она впереди. Живем от праздника к празднику, от встречи к встрече, и не ощущаем, что жизнь проходит незамеченной у нас же под носом. Мы надеемся на будущее, но теряем настоящее, глядя на него, как на досадную отсрочку грядущих событий. Мы заражаемся безволием и потому теряем будущее, вот в чем дело. Наша жизнь это лифт, идущий лишь в одну сторону, вверх или вниз, каждый прожитый день новый этаж, и с него нет перехода на предыдущий».
Так он философствовал, но и сам торопил время, надеясь, даже рассчитывая на нечто определенное и прекрасное в будущем. Он противоречил себе, торопя события, понимал это, но, все равно, подстегивал их. Такое уж существо человек, способен совмещать несовместимое. Быть может, это и выделило его из общего строя живых. Но у времени для каждого имелся свой план, и оно шло так, как в том плане было назначено.
.4.
Зима души моей
Незаметно истончившись и растаяв в прозрачном воздухе, окончилась осень, наступила зима. Природа окончательно увяла, осыпалась и запрокинулась в беспамятство ночных морозов, в таком коматозном состоянии и сдалась на милость победительнице. Зима вкатилась в переставший сопротивляться, оставленный без присмотра город на ледяных салазках. В озябшей природе царило уныние, оцепенение казалось единственно приемлемой характеристикой жизни. Голой и бесприютной, катилась Земля по выстуженному шалману пространства.
Как-то Тант сидел на планерке в Белом зале редакции и вполуха слушал сводку новостей и задания на день. Вдруг сознание его уловило едва заметное движение за пределами помещения, что-то тревожащее, смущающее душу. Отблеск свечения, колыхание воздуха за окном некое залетное ощущение. Он беспокойно оглянулся и просиял, поняв, что случилось.
Падал снег. Первый снег в этом году.
Наконец-то, радостно подумал он и почувствовал, до чего надоело ему осеннее безвременье, как, оказывается, давно ждал он именно этого снега. А с ним света и чистоты.
Остаток совещания он уже не слушал. С трудом дождавшись его окончания, выскочил на улицу. Подставил лицо падавшему с неба чуду и, только почувствовав его тихое остужающее поглаживание, поверил окончательно: снег!
Крупные снежинки устроили в воздухе настоящую толчею, каждая из них была отдельным, самостоятельным источником света. Земля просветлела будто невеста, легко и радостно сделалось Танту. Отлично, ликовал он, замечательно! Снег, это прекрасно, это именно то, что нужно ему сейчас. Потом он вернулся в редакцию и засел за работу, но мысли его нет-нет, да и сбивались на снег за окном, этот праздник, свалившийся с неба.
«Хорошо, в конце концов решил он. Сегодня суббота, значит, завтра воскресенье, то есть выходной. Такой день не должен пройти незамеченным. Вот что, завтра с Лалеллой мы пойдем в парк, ее, надеюсь, уговаривать не придется».
Назавтра, часов около одиннадцати утра, они встретились на площади перед памятником Сальви основателя города, пришедшему, как гласила легенда, с далекого севера, где лето прекрасно, но быстротечно, а зима сурова и длится все равно, что вечно. Взявшись за руки, они пошли по длинной, неправдоподобно прямой улице, за дальним концом которой город замирал, уткнувшись в непреоборимый вал леса. Мужественный Сальви смотрел им вслед и, подняв руку, посылал некий знак то ли благословлял, то ли просил не оставлять его одного. Тант ощущал и тот его посыл, и другой, но выходной был целиком посвящен Лалелле, так что извини, друг.
Светлый день этот из безадресной, всепоглощающей доброты и щедрости своей сделал так, что они почувствовали себя самыми близкими людьми на планете. Не единственными, но самыми счастливыми жителями Земли были они в этот миг, и Тант мог бы поклясться, не погрешив, что любит свою Лалеллу. Разговоры о красоте, вдруг ставшие вызывать глухое отдаленное раздражение в его душе, вновь перестали быть чужды ему. Еще бы, красота вокруг говорила сама за себя.
Улицы были полны народа. Люди, уставшие от долгой осенней скуки, вышли подышать морозным воздухом. Их щеки горели здоровым румянцем, губы непроизвольно складывались в улыбку. Их души пели гимны, и эта музыка витала в воздухе.
Тысячи улыбок и сиянье солнца в отмытой, наконец, от туч лазури неба.
Снег продолжал идти. Невесомые призрачные снежинки рождались вопреки всем законам природы из самого воздушного естества. Они ластились ко всем, присутствовавшим при их рождении, по-детски наивные и прозрачно чистые.
Из многочисленных труб тянули в небо белесоватые руки дымов человеческие жилища, как бы голосуя разом за все чудеса земные.
Во дворах домов кипела деловитая ребячья возня. Мальчишки и девчонки, всех мастей и любых возрастов, на добровольных началах возводили свои города и крепости, не подозревая, что возводят, быть может, самые долговечные в своей жизни строения. По улицам, обезоруживающе улыбаясь, зашагали курносые снеговики.