Блюдя профессиональную тайну, я привожу примеры, которых нет в моей практике. Нет ровно таких, зато хватает аналогичных по сути. Значение замены реальных (жизненных) проблем нереальными (творческими) многомерно. Не каждому достает мужества копаться в себе и работать над настоящими проблемами. Гораздо проще подменять эти последние вопросами, которые для человека искусства интереснее реальной жизни, то есть вопросами творческими. Заодно в собственных глазах повышается значимость искусства: близкие-то в большинстве не признают за данной сферой жизни писателя (композитора, художника) космического величия, которое тот жаждет ей придать.
Среди людей моей профессии общепризнано, что и клиенту, и терапевту важно понимать ожидания первого от второго. При знакомстве я спрашиваю, в чём состоит запрос Канцлера ко мне как к специалисту. Мы неоднократно возвращаемся к этой теме, и ответ Промилле всегда одинаков.
Канцлер испытывает сравнимое, по его признанию, только с удовольствием от секса наслаждение, когда берет с полки свою книгу тот самый роман «69 ± 1 = Ad hoc». Именно это нравится Промилле в творчестве обладание конечным результатом.
Однако сам процесс создания книги вызывает у Канцлера скуку. Промилле не нравится писать тот вариант текста, который он называет первым черновиком, то есть наносить буквы на пустой лист бумаги. Редактирование гораздо более приятное занятие, но всё же читать произведения других авторов нравится моему клиенту больше. Увы, чтение чужих текстов не приближает его к обладанию следующей собственной книгой.
Я интересуюсь, почему он не желает воспользоваться услугами соавтора. Речь даже не о классическом литературном призраке, выдающем заказчику, чье имя будет красоваться на обложке, результат едва ли не под ключ. Если Канцлеру нравится редактировать, а не сочинять, можно заказывать у другого писателя пресловутый первый черновик, только и всего.
Промилле поправляет меня: сочинять он любит не меньше, чем редактировать; ему не по нраву именно записывать сочиненное. Составлению первого черновика Канцлер предпочитает редакторскую работу даже с самым неудачным и слабым своим текстом, который мой клиент может, как он выражается, взвесить и измерить, отделив хорошее от плохого.
В таком случае, продолжаю я, можно сочинять историю, рассказывать ее соавтору, давать последнему указания, а самому редактировать черновик.
Этот вариант тоже не устраивает Промилле. Впервые я вижу его настолько эмоциональным. Как выясняется впоследствии, Канцлеру нравится считать, что испытывать сильные чувства он способен лишь в связи с искусством и творчеством.
Соавтор может украсть наработки Промилле, поясняет мне собеседник. Кроме того, в Канцлере намертво сидит мысль о недопустимости обсуждения текста до его написания. Наконец, моему клиенту противна идея присваивать плод чужого творческого усилия. Он не готов делать это даже на возмездной основе и при условии последующей переработки. На первых порах карьеры Канцлер совмещает практическую деятельность с работой над кандидатской диссертацией и несет извечное аспирантское послушание: пишет за уважаемых докторов юридических наук изрядное число статей и несколько монографий. Такое творчество (хоть и научное, а не литературное) под рядом псевдонимов отбивает у Промилле охоту к любому соавторству.
Таким образом, в понимании Канцлера феноменального нарцисса и эгоиста, терпеть не могущего родителей (говорю я, забегая вперед) и сожалеющего о своем разводе лишь из-за того, что в браке он успевает написать один роман, а не два (к этому суждению моего клиента я тоже скоро вернусь), главная стоящая перед ним дилемма может быть сформулирована так: лишать себя наслаждения от чтения книг других писателей и испытывать дискомфорт, занимаясь творчеством, чтобы создать источник высшего удовольствия (собственную книгу), или же вволю читать чужие тексты и не знать ни высшего удовольствия, ни связанного с творчеством дискомфорта.
(Бьюсь об заклад, иным читателям с прошлой главы любопытно, явлюсь ли я снова. Что ж, являюсь. Желание поиграть во Льва Толстого и прочих предпочитавших точкам кляксы старых мастеров часто оборачивается не успехом, а конфузом. Чем длиннее фраза, тем выше риск сделать ее непропорциональной и дурной. Например, предыдущее предложение рассказчика испорчено не только математическими знаками, но и обрамленным тире большим приложением.)
Из раза в раз я пытаюсь пробиться сквозь эту дилемму к взаимоотношениям Промилле с людьми. Долгое время мне кажется, что именно проблемы с женщинами и родителями (не высказываемые моим клиентом, но оттого не перестающие быть реальными) составляют настоящий запрос Канцлера. Признаюсь, я до сих пор считаю, что так оно и есть.
Промилле, стоит отдать моему клиенту должное, признает наличие шероховатостей в отношениях с близкими людьми и негативное влияние этих шероховатостей на качество его жизни. Однако всё в глазах Канцлера меркнет перед противостоянием желания обладать собственной книгой и нежелания писать ее.
Сравнение случаев Канцлера Промилле и Вениамина Громомужа
На страницах этих заметок упоминается другой мой клиент из числа писателей. Я именую его Вениамином Громомужем. Случай Вениамина имеет место в моей практике задолго до нашего с Канцлером знакомства (к обстоятельствам которого пора бы уже перейти). Я отлично помню историю Громомужа. В ней есть изрядное сходство с казусом Промилле.
Родители Вениамина увлекаются православием, когда сын ходит в среднюю школу, и превращают воспитание ребенка из светского в религиозное. Этим они наносят юному Громомужу тяжелую психологическую травму мальчик, до того добрый, ласковый, общительный, становится озлобленным, отчужденным, скрытным и, что больше всего огорчает отца и мать (в отличие от родителей Канцлера, высокопоставленных), невосприимчивым к церковным канонам.
Уровень религиозности Промилле мне оценить трудно. Мы говорим о влиянии запоздалого православного воспитания на его жизнь, однако обсуждение своих нынешних взглядов на религию в интересы Канцлера не входит. У меня складывается впечатление, что Промилле вырастает свободным от церковной догматики, и я при всём толерантном отношении к вере (под которой понимаю скорее индивидуальную духовную практику, чем евхаристическое общение со сварливыми пожилыми прихожанками православных храмов) нахожу в этом большую победу моего клиента над собой и обстоятельствами.
Последствием агрессивных попыток родителей перевести воспитание детей-подростков на религиозные рельсы становится ослабление способностей Канцлера и Вениамина к устной коммуникации. У последнего эта особенность выражена наиболее ярко. Он буквально утрачивает способность говорить, когда диалог уходит от функциональных предметов. В таком случае Громомуж молчит, даже если хочет пообщаться с симпатичным собеседником.
Промилле, кажется, способен чесать языком бесконечно, но иногда на него тоже нападает словесный столбняк (особенно когда речь заходит о новых впечатлениях или увлечениях). Канцлер может говорить о достоинствах и недостатках (чаще о последних) давно известных ему книги, фильма или, скажем, ресторана. Живо мой клиент рассказывает и о велопрогулках (он занимается ими лет десять). Однако свежие впечатления Промилле выдавливает из себя прямо-таки на морально-волевых качествах и с чувством вины по отношению к собеседнику. Ощущение вины для Канцлера настолько необычно, что мы по обоюдному согласию останавливаемся на этой теме подробнее.
Мой клиент поясняет, что непреодолимое желание делиться новыми впечатлениями говорит о некомпетентности и невоздержанности. Эти качества он особенно презирает.
Каким образом желание рассказать про новый фильм свидетельствует о моей некомпетентности? спрашиваю я.
Вы посмотрели фильм недавно, говорит Промилле. Его лицо напоминает трагическую античную маску (он негодует). Значит, транслируете свежие впечатления. Может, скоро вас отпустит. И вы поймете, что фильм ерунда. Но до того успеете загадить близким мозги своим восторгом. Некомпетентность редко идет в комплекте с ответственностью. Боливар не выдерживает двоих.
Анализируя собственные особенности, и Вениамин, и Канцлер вспоминают поведение родителей. Увлекшись православием, отцы обоих моих клиентов становятся горячечными самопровозглашенными проповедниками и с энергичностью, достойной лучшего применения, насаждают религиозные истины в разговорах с любыми собеседниками: друзьями, случайными попутчиками и, разумеется, ближайшими родственниками.
Отцы мальчиков любят по телефону читать нравоучения родным и друзьям. Всё меньшее число последних отвечает на звонки новообращенных православных. Их начинают сторониться, считать сектантами. Весь миссионерский огонь отвергаемых проповедников обрушивается на их домашних.