И в браке забота это обратная часть любви, нельзя кричать «люблю», но при этом ничего не делать, думая, что заниматься маленьким ребёнком это бабское дело, что готовить это тоже бабский труд, если ты работаешьда-да, так и есть, а пока я посплю, тихонько посплю, пока мои мужики играют на кухне.
29.12.2014
Дима зашёл, вернее забежал взъерошенный домой со словами:
Лен, что случилось? Во дворе скорая, спасатели, полиция, меня не пускали в подъезд, пока я не сказал, что здесь живу.
А я не знаю, я ничего не знаю, мне очень плохо, я ничего не слышала. Совершенно ничего, поэтому я машу отрицательно головою, лишь бы он отстал, но Димка разувался и говорил:
Там стены в подъезде в крови, понимаешь? На нашем этаже. Везде следы крови, оставленные руками.
А я не знаю ничего про кровь, совершенно ничего, мне и без этого плохо.
Два часа назад мы играли с сыном в кубики, и один из них закатился под диван, я нагнулась чтобы достать, а Паша в это время прыгнул ногами мне на голову, и я ударилась головой о пол.
Голова болит безумно, настолько сильно, что мне все равно на скорую, спасателей и кровь на стенах в подъезде, заканчиваю я свой рассказ и откидываюсь на спинку дивана. Внутри всё гудит, как будто дрель, Дим, включили.
Я сижу, смотрю, как Дима переодевается и понимаю, что несмотря на боль все же я собралась с силами, читала с Пашей, продолжала играть, потому что он не виноват, что прыгнул, потому что ему хочется играть.
А ещё я сварила на ужин лапшу и пожарила котлеты, потому что Дима тоже не виноват, что сын прыгнул, но муж на это сказал мне:
Ты что с ума сошла? Думаешь, я б с голода умер? Зачем ты в таком состоянии готовила? Лисенок, зачем?!
30.12.2014
Всю ночь кружилась голова, меня подташнивает, приняли решение ехать в больницу, а потом сообразили, что завтра новый год, у докторов ведь тоже праздник, приема почти нет нигде.
Дима через знакомых нашел доктора, который меня может осмотреть.
Я, еле дыша, натягиваю пуховик, муж одевается быстро сам, одевает сына, и тут звонок в дверь, на пороге стоит следователь.
Потом куча вопросов к нам, о нас и не о нас, подписание документов, прям как в каком-то фильме про полицию и преступников, но выходит так, что жизнь-то будет покруче кино.
И вот мы оделись наконец-то вновь, чтоб ехать к врачу, выходим в подъезд, ожидая лифт, взгляд невольно падает на стены, где кровавые следы рук, я отвожу глаза, вспоминается отчего-то сначала фильм «Титаник», и сцена, где на запотевшем стекле машины появляются отпечатки двух рук, как символ любви или страсти, а если эти кровавые руки то символ страсти, больной страсти, ревности.
Мы спускаемся в лифте, мне не хочется говорить, тошно во всех смыслах этого слова, лишь сын по-доброму что-то лопочет.
Я вспоминаю, как в этом лифте не раз спускалась или поднималась с соседом, как он ехал со мной однажды был в женских розовых тапках и рассказал, как это важно расслабляться, показывая на купленную бутылку портвейна, а, может, это была и какая-то другая выпивка.
Мам, люль, доносятся до меня слова сына, я делаю усилие, чтоб улыбнуться и произношу в ответ, что тоже его люблю, а сама вспоминаю, как пьяный сосед однажды принял Пашу за мальчика, назвав девочкой, хотя я много раз говорила ему, что у нас сын.
Мы идём к машине, а я пытаюсь понять, как не услышала вчера шума, ведь к нему всегда приходили шумные гости, один из них как-то даже уснул в подъезде.
И вчера они должны были сильно шуметь ещё до того, как Паша прыгнул мне на голову.
Я пристёгиваю сына в автокресле и пытаюсь вспомнить лицо женщины, которая с соседом, но не могу. Пожалуй, я не могу даже сказать, сколько ей лет, потому что она любила выпить с ним, и была какой-то опухшей, да и, мне кажется, вообще не привлекательной, как же он мог приревновать свою сожительницу к одному из гостей.
Мои мысли заглушает радио и доносится нежное:
«Что вот-вот настанет,
Исполнит вмиг мечту твою»
Лисенок, ты чего молчишь? спрашивает Дима, чувствуется, он волнуется.
Я не могу понять, почему он приревновал ее так сильно, что схватился за нож, честно отвечаю я, глядя в окно на ёлочный базар и продавца, который приплясывает в красном новогоднем колпаке, видимо, замёрз, бедолага.
Леночка, давай не будем об этом думать, муж громче включает музыку.
А я не могу не думать, следователь сказал, что он изрезал ей руки, а когда она стала убегать от него в подъезд, следом за ней выскочили гости, но выскочили не спасти, а сбежать, взрослые мужики убежали, оставив, эту женщину там одну. И я была за стенкой, но не слышала ничего, я не помогла.
Леночка, давай не будем об этом думать, муж громче включает музыку.
А я не могу не думать, следователь сказал, что он изрезал ей руки, а когда она стала убегать от него в подъезд, следом за ней выскочили гости, но выскочили не спасти, а сбежать, взрослые мужики убежали, оставив, эту женщину там одну. И я была за стенкой, но не слышала ничего, я не помогла.
Дим, я обещаю не думать, скажу только, что рада, что мужики те всё-таки вызвали полицию, я тяжело вздохнула, представляя, как сосед волоком тащил соседку обратно, как она цеплялась руками за стены, как за спасательные буйки хватаются те, кто заплыл сильно далеко, не рассчитав своих сил.
Я ехала в больницу с головной болью и состоянием полного ужаса, от того что насилие живёт настолько рядом, просто в соседней двери. И тут я даже не про соседа, а про жизнь. Как часто жертвами домашнего террора становится женщины, а иногда и дети.
Я молчу, смотрю в окно, но в глазах стоят слёзы, от того, что женщины терпят такое обращение, терпят, потому что думают «а куда я уйду», «да все мужики такие». Кто-то терпит по мелочи: толкнул, подопнул, дал оплеуху, кто-то уже по-серьезному
Зачем терпим, девчонки?! Зачем так себя не любим?! хочется спросить, а спросить Некого.
Дим, можно скажу ещё, я смотрю на мужа, ожидая от него ответа, он кивает, и я начинаю быстро шептать. Да будь у меня такая возможность, я показывала бы каждый девушке, женщине, которая хоть раз получила удар своего молодого человека, мужа, показывала бы им памятник, вернее инсталляцию, читала о ней, это инсталляция жертвам, убитым дома мужьям. Понимаешь, 440 пар туфель, прибитых к стене как символ беззащитности женщин перед агрессией их спутников.
Лисенок, я тебя люблю и не хочу обидеть, я знаю, что ты готова спасти весь мир, но пойми, есть люди, женщины, которым не нужно спасение, она пила с ним, пьёт с ним, она сейчас выйдет из больницы и продолжил пить с ним.
Я еду и молчу, меня тошнит, тошнит от того, что это правда, словно фон, слышится голос Димы и чувствую, как он гладит меня по коленке.
Я пытаюсь улыбаться ему в ответ несмотря на свою головную боль и не радужные мысли, смотрю на пушистый снег на ветках мощных кедров у здания больницы, а в голове пульсирует одно: как защитить себя от насилия, которое может жить за стенкой? Как защитить от этого сына? Как тошно от всего вокруг.
01.01.2015
Я лежала на бежевом линолеуме в кухне с приспущенными трусами и смотрела на экран телевизора, на котором, как обычно, одни и те же актёры с фальшивыми натянутыми улыбками пели песни, чокаясь фужерами с фальшивым шампанским. Потом я посмотрела на новогодний стол с иного ракурса, снизу, сквозь дымчатое стекло столешницу, салатники и тарелки, казались темными пятнами, да и всё вокруг казалось иным
Дим, ты скоро? протяжно начала я, потому что мне уже надоело его ждать.
Уже иду, я и так стараюсь торопиться, скоро уже будут бить куранты, ответил муж, и я почувствовала, как он прикоснулся ко мне.
Президент начинает говорить с экрана, как прошёл этот год.
Мне больно, давай осторожнее, а в это время глазами ищу, на чем бы сконцентрировать внимание: точно буду считать тарелки, бокалы, стоящие на столе
Я очень стараюсь, Лен, доносится со спины. Быстро не хочу, то так тебе ещё больнее, потерпи, моя хорошая!
«и каждое, даже на первый взгляд неважное, событие станет вехой в истории», доносится из телевизора, и я вспоминаю, как передавала в туалете банка Димке штаны, забирая порванные, как без тени грусти ответила по телефону «спасибо, я больше не работаю, пока хочу побыть мамой», как бесстрашно сынок прыгал в море, не боясь волн, затем я снова услышала обрывок слов президента «воспринимались как мечта. А она не просто сбылась, мы»
Счастливы, Дим, скажи, мы определённо сча сука, меня словно дернуло током.
Я заканчиваю, всё, прошептал муж, и начали бить куранты, он быстро побежал выбрасывать ампулы и шприц, а я начала натягивать трусы и опускать платье, мысленно считая, что осталось ещё шесть таких уколов.
Часы били, я стояла, держа руку на ягодице, понимая, что ватка, смоченная спиртом, пропитала насквозь одежду, Дима быстро протянул мне фужер, подмигивая:
Два года назад на новый год тоже был сок, и тоже из-за Паши.
Я улыбнулась, вспоминая ошарашенного доктора, не верящего сначала, что «такая миздеклявка маме голову стрясла», а потом обнявшего меня по-отцовски со словами: «хорошие у вас мужики, понимаю, почему отказываетесь от госпитализации, дома и стены лечат».