И они грустно хмыкнули в унисон. Димка отчаянно хотел спросить в лоб: пап, а ты-то веришь? Ты держал в руках шлемофон, ты видел танк, ты слышал этот рассказ сколько раз подряд! Так можешь ли ты поверить, что всё рассказанное было?
Внезапно оживший танк, задом съезжающий с постамента. Выстрел взявшегося из ниоткуда белого, как призрак, как туман вокруг, немецкого «тигра» и город, мёртвый пустынный город, так не похожий на военный городок, в котором Димка провёл всю жизнь!
«Ты веришь, что я там ВПРАВДУ был? Что этот город где-то существует, и голос в шлемофоне мне не послышался? Что лоб я рассадил, свалившись в танковый люк, который в тот момент НЕ БЫЛ заварен, и что там был настоящий бой, и выстрелы, и И что я сделал то, что сделал?»
Димка очень хотел вскочить и спросить, напористо, яростно, не давая уклониться от ответа но в эту самую секунду ему вдруг стало жаль папу замученного, растерянного, сердитого на маму. И Димка остался сидеть, судорожно сжимая коробок с янтарной каплей в кармане.
Или всё-таки вскочил? Мир дрогнул, словно по нему пробежала трещина, и на какое-то мгновенье Димка поверил, что действительно вскочил, и открыл уже рот, чтобы сказать, но Но ведь он не сдвинулся с места!
Он потряс головой, смял в кулаке коробок, и трещина, раскалывающая мир на две части, неохотно стянулась обратно.
Димка, конечно же, сидел на кровати.
Дим? папа недоумённо нахмурился.
Н-ничего, помотал головой Димка. Ты маме привет передавай.
Папа грустно вздохнул, ещё раз взлохматил Димке волосы и, пообещав заскочить завтра, укатил в военный городок. Димка остался сидеть на кровати, осторожно расправляя смятый коробок и стараясь не думать, как начинается шиза. Может, как раз вот так?
Но, беседуя на следующий день с доктором, Димка об этом рассказывать не стал. Доктор улыбался, много, хоть и не очень смешно, шутил и обещал быстро навести порядок в Димкиной лохматой голове. Он был совершенно убеждён, что сделает это буквально за пару «хороших, дружеских бесед», и Димка испугался, что, если расскажет доктор его всё-таки запишет в психи и вместо разговоров примется лечить. Поэтому Димка старался вести себя разумно и настаивал, что ничего не выдумывает, никаких галлюцинаций у него нет.
А на третий день после обеда приехал майор.
Димка с ним уже однажды разговаривал ещё до больницы, тот вместе с папкой заезжал к школе. Майор в тот раз Димку очень внимательно выслушал, задал несколько вопросов точно ли танк был именно такой, какого цвета был немецкий «тигр», что за голос с Димкой говорил И тогда, глядя, как этот майор слушает его, Димкин, рассказ без удивления! Димка как-то поверил, что всё будет хорошо.
Но ведь «хорошо» не вышло! Вышли мамины слёзы, поездка в больницу, разговор с доктором и известие, что Димка остаётся здесь. И вот теперь Димка, честно говоря, на майора был здорово зол, но вида не показывал.
А ещё очень старался, сжимая в кулаке мятый коробок, не обращать внимания, что мир снова дал трещину, которая прошла строго по самому Димке. Поэтому он сидел ровно, дышал тихо и старался не шевелиться лишний раз. Чтобы не почувствовать снова, как встаёт, оставаясь на месте.
Это уже было! Димка вспомнил тот самый голос в шлемофоне, дрожь мотора, пустой танк и неподъёмный снаряд в руках. Тогда мир тоже вот так треснул пополам, и Димка сделал то, что не мог сделать физически. Во всё это не верили ни мама, ни доктор, а один только майор КГБ но от его веры, честно говоря, было только хуже.
«А если это всё-таки шиза?!»
Майор, ничего не замечая, задал пару глупо-благожелательных вопросов из серии «как жизнь молодая?» на что Димка ответил так же глупо-оптимистично (дядька был из КГБ и отвечать честно Димка постеснялся). После чего майор вручил ему пакет мандаринов, стойко ассоциировавшихся с Новым годом и оттого в мае совершенно абсурдных и утопал общаться с доктором, который, к несчастью, был на месте. Именно «к несчастью», потому что говорили они на повышенных тонах, и доктор после этого полдня куда-то названивал, отменил «беседу на сегодня», а потом
А потом взялся за Димку всерьёз.
Случись первый «разговор по душам» до визита майора, Димка бы даже слушать доктора не стал. Но теперь
А доктор безжалостно и быстро обрисовал ситуацию такой, какая она есть на самом деле: Димкин рассказ противоречив и абсурден, и никто его подтвердить не может («Майор? Какой майор? Забудь, тебя это не касается, ничего он не подтвердил!»); танк стоит на постаменте, как ни в чём не бывало; где Димка пропадал четверо суток неизвестно. И Димка, конечно же, может быть убеждён, что всё случилось с ним взаправду, но всё-таки если хотя бы теоретически допустить мысль где же всё это время он мог быть? Заблудился в лесу? Прятался в городе?
Не зря, ой, не зря папка назвал тогда доктора «мозголомом».
И после каждой беседы Димка с полчаса сидел, пожираемый сомнениями: а вдруг прав доктор? И этот ужас раз за разом заставлял мир трескаться, и Димке всё сложнее было стянуть потом трещину обратно и сделать вид, что ничего не было.
Он мог бы, конечно, сунуть доктору под нос святящуюся янтарную капельку, но она же ничего не доказывала никому, кроме самого Димки, который нутром чуял, что с неё-то, найденной по дороге, всё началось
«Ты сопротивляешься лечению, говорил доктор мягким сочувствующим голосом, и этим только осложняешь себе жизнь. Тебе нужно всего лишь признать, хотя бы теоретически, что ты мог всё это придумать и вспомнить, где же ты был на самом деле. И всё сразу пойдёт на лад. Такие вещи против воли вылечить никто не сможет, ты, Дмитрий, тут себе первый враг и первый помощник!»
А Димка сидел тихой мышью напротив доктора и старался не смотреть на свои руки, которые то и дело норовили сжаться в кулаки и одновременно с этим неподвижно лежали на коленях.
«Ты тут себе первый враг»
Трещина бежит по миру, вонзаясь всё глубже.
«и первый помощник».
Глава 4. Паутина улиц
А точно не вышло? Как ты это понял? Может, ещё раз попробовать? Янка всё тормошила Тота, пытаясь получить от него внятный ответ.
Они снова сидели в трамвае. Искра архэ лежала в ладони Тота, совсем не похожая на то солнце, которым была, когда Тот произносил странные слова заклинание ли, молитву, просьбу? Янка вертелась, забыв про усталость, расспрашивала, но Тот отмалчивался, спрятавшись глубоко под капюшоном.
Наконец Янка сердито выдохнула и полезла в сумку заесть непонятные неприятности прихваченным из дома сникерсом. Посмотрела на Тота ещё раз, поджала губы и сунула второй батончик ему в руки:
Бери, пока я добрая.
Тот оживился, зубами надорвал обёртку и тут же откусил. Не успев ещё толком прожевать, неразборчиво ответил сразу на всё:
Ешли ш первого ража не вышло, не получится. Я жнаю.
Аш-ш А что ты пытался сделать-то?
Тот откусил ещё, прожевал и вдруг спросил:
Помнишь того мужика, которого я вместе с тобой выводил?
Янка неопределённо кивнула: факт наличия она помнила, и ещё чёрный шарф, а вот в лицо
В общем, он Он принадлежит Ноябрю.
Это как?
Ну он никому не нужен. Его ничего не держит в мире, и он соскальзывает в Ноябрь, понимаешь? Тот сделал паузу на ещё один укус. Его выбрасывает сюда само Мироздание, равнодушие людей вокруг, он сам Не знаю. За ненадобностью.
Так, подожди А при чём здесь равнодушие и «за ненадобностью»?
Тот вздохнул он был явно не в настроении читать лекцию.
При том, что это Ноябрь. Всё, что не нужно, забыто, выброшено из жизни то, что когда-то было важным, значимым живым всё это попадает сюда. Он помолчал, но по выразительному взгляду Янки понял, что объяснение надо всё-таки расширить: Ну, вещи, дома Особенно дома. В зданиях есть особая сила, понимаешь? Отблеск силы тех, кто в них живёт. Которая делает здание тем самым настоящим домом И обрекает проваливаться сюда, в Ноябрь. Ноябрь это чулан, чердак и свалка мира.
Для всемирной свалки здесь как-то пустынно, Янка с сомнением огляделась. Если б все помойки сюда валились да одних телефонов тут было бы по колено ровным слоем!
Да нет же! рассердился Тот. Причём здесь помойки! Здесь память, понимаешь? Ну, вот, помнишь не знаю, там, любимую куклу детства?
В голове всплыло что-то розовое, в рюшечках и с колокольчиком внутри.
Не помню.
Но ведь была у тебя, да?
Была. Розовая какая-то в шляпке. Жуть. А, точно, её Юшей звали! В смысле, Рюшей, но буква «р» мне тогда не давалась. Ну, верх оригинальности вообще, Янка покачала головой, не веря собственной памяти. Рюша в волнах розовых рюшечек! Это же надо любимая кукла!
А ты помнишь свою любовь к ней? осторожно спросил Тот.
Бр-р, нет, конечно. Я была мелкая, безмозглая, и куклы у меня были соответствующие.
А память безжалостно подсказывала: Рюшу подарил папа Янка отвернулась и сердито прикусила костяшку пальца, стараясь привести себя в чувство.
Она где-то здесь, Тот широко махнул рукой. Даже отвернувшись, Янка поймала это движение краем глаза. Нет, та самая кукла, может, пылится в коробке на антресолях. Но твоя Рюша здесь. Вместе с твоей любовью к ней. Когда ты выросла, ты её забыла. И Рюшу, и любовь. Выбросила из жизни сюда.