Вильгельм встал со стула, подошел к глобусу, стараясь не смотреть на материки, достал бутылку настойки и отпил. Горячая жидкость обожгла язык, но Вильгельм продолжал пить и опустил только пустую емкость. Руки тряслись.
Всего год, прежде чем все, что ему дорого, превратится в пустоту. И за это время придется определить судьбу каждого своего ненавистного ребенка. Решить, жить ли им или умереть. Он знал Штаб никогда отвергнет свое же писание. Особенно, касающееся его Планеты. Им-то все равно. Сидят у себя и в ус не дуют. А у него тут жизнь.
Он ведь столько всего пережил с этими гнилыми людьми. После стольких тысячелетий бок-о-бок они не казались ему заготовками из пробирок, они даже не столько похожи на тех существ, которыми он их задумал эволюция внесла свои коррективы. Люди были живыми, чем-то невероятным, пусть и жестоким. Триумф биологии и всей истории: в кои-то года Почитатель создал настоящий вид самостоятельный и ни на кого не похожий внутренне (о чем прежде и вовсе не говорили), а не просто образцы с конечностями и органами внутри тела.
Вильгельм опустился на диван и посмотрел на потолок. Третья планета мигала синим цветом, так приветливо и отрешенно одновременно, что ему стало очень грустно. Никогда они не создавали ничего подобного. И в одно нажатие должны были все уничтожить.
Господин, а можно я возьму ваш гель для душа? спросил откуда-то взявшийся Нуд в розовом полотенце и шапочке с рисунком уточек на голове.
Бери что хочешь, Эрун, прошептал Вильгельм, а Нуд, то ли испугавшись своего настоящего имени, то ли из сочувствия к Хозяину, исчез.
«И через год ничего уже не будет, Нуд. Ни тебя, ни уточки, ни геля для душа, ни Планеты», пронеслось в голове, и он, не в силах совладать с чувствами, уткнулся в подушку.
Он видел смерти, видел трупы и взрывы целых систем планет, но никогда это не приносило такой боли, как сейчас. Вильгельм даже боялся представить, какого это видеть гибель трудов всей своей жизни. Без Земли ничего не будет больше приносить радость, хотя бы мимолетную.
Он посмотрел в окно. По улицам шагали люди, горели фонари, бегали бездомные коты. Где-то пели песни, а под окном старушка тащила огромные пакеты.
Можно попытаться. Постараться связаться с коллегами, обсудить хоть что-то. Пусть они и приехали сюда не так давно, но должны были чувствовать к Земле хоть что-то. Может быть, есть шанс расселить население. Приспособить Луну. Оживить Марс. Да хоть что-то, но не Армагеддон.
Вильгельм зашторил окна, накрылся пледом и погрузился в мысли, одну мрачнее другой. До утра в квартире не проронили ни звука.
Глава третья, являющаяся первой
Это произошло в самом обыкновенном городе. Он не был мегаполисом, но и совсем маленьким его назвать язык не поворачивался. Люди в городе жили в основном самые обыкновенные, но иногда встречались и особенные, впрочем, как и везде. Все в нем было тривиально, начиная панельными многоэтажками и заканчивая клумбами из шин, в которых росли плешивые растения. Но даже в самом обыкновенном месте на Земле всегда может случиться что-то странное.
В тот день на проспекте Свобод моросил дождик, падал мелкий снег, липкий и отвратительный, и вообще было настолько противно, что Вильгельм пожалел, что вышел на улицу. Ладно бы доехал на машине, но ведь Джуди, увидевшая его на экране Связистора, ужаснулась бледному лицу и приказала срочно отдохнуть.
«Эльгендорф, даже не думай! Быстро вышел куда-то и пошел!» вскрикнула она, как обычно громко и настойчиво, а Вильгельм поморщился. Он ненавидел такой ее голос, но спорить бесполезно Джуди была прилипчивой и всегда стояла на своем до победного конца.
У Вильгельма немного кружилась голова он впервые за пару недель вышел на свежий воздух и задыхался. Почитатель бы и хотел проклинать Джуди, которая когда-то была даже большим, чем обычной знакомой, но прекрасно понимал, что ей, пожалуй, единственной не все равно на его здоровье. Нужно быть хотя бы немного благодарным.
Проспект Свобод был страшным и неказистым, хотя и соседствовал с ярким проспектом Обещаний, а в серую погоду сливался с небом и походил на бесконечную череду тоски и слез. Вода лилась по фасадам домов, капала на головы прохожим и иногда плевалась штукатуркой. Вильгельм натянул капюшон почти до подбородка, чтобы не видеть кошмара вокруг, и шел по наитию, куда-то вперед, где должен стоять уродливый розовый дом с винным магазином на цокольном этаже. Ему нужно срочно попасть в двадцать седьмую квартиру.
Мимо тащились серо-черные, нагруженные одинаковыми пакетами, люди. Шеренгой, будто под счет. Наверное, в продуктовом начались скидки на что-то ненужное и все ломанулись туда. Если через пару дней такая будет в другом конце города случится то же самое.
По дороге неслись машины, где-то на вокзале звонили часы и оглашали отбытие поезда. Почитатель морщился он никогда не любил вокзалы и вообще старался близко не подходить к железным червям с бесконечной вереницей купе и проводниц с невкусным чаем. Однажды он проехался на таком и пытался забыть увиденный кошмар пару месяцев. Ноги Вильгельма тонули в лужах, вода в ботинках хлюпала, из рук он не выпускал сигарету.
Наконец-то показался злополучный дом номер триста пятьдесят один, который все знали только по магазину на первом этаже вроде как там продавали очень хорошее вино. Вильгельм обошел его вокруг и попал во двор. На лавке у детской площадке спал мужик в лохмотьях, чуть поодаль раздавались смачные плевки, из квартиры на первом этаже слышался грохот посуды. Две старушки, сидевшие на лавке под навесом, проводили Вильгельма придирчивыми взглядами.
Опять алкаш какой-то, шепнула одна из них, совсем старая и почти беззубая. Смотри, какой угрюмый и страшный. И руки дрожат. И глаза злые! Больной какой-то!
Да точно. Или наркоман! За дозой пришел. Наверное, к Людке с двадцать пятой идет. К ней часто такие ходят. Кивала вторая, поживее, но с глумливым лицом.
Вильгельм молча прошел мимо и зашел в теплый подъезд, все стены которого увешаны ржавыми почтовыми ящичками с потекшими номерами квартир. Пахло плесенью и колбасой. Будка консьержки была покрашена по ржавчине и уже начинала рыжеть. Над столиком ее висела иссушенная герань и чеснок. В шкафчике работал телевизор и показывал политическую программку. Женщина сидела, отвернувшись от окошка, и хлебала суп из контейнера, челюсть ее ходила туда-сюда и стукала зубами.
Здравствуйте, я к Виталию в двадцать седьмую, сказал Вильгельм, заглянув в окошко, а работница чуть не поперхнулась.
Она медленно повернулась, зыркнула на него увеличенными очками глазами, скрытыми за мутью стекол, помолчала пару секунд, а потом сжалилась:
Ну иди, раз пришел. Но, если узнаю, что творите всякую похабщину тут же полицию вызову!
Вильгельм развернулся и побрел на четвертый этаж, чуть не свернув себе шею на крутой лестнице, когда оступился и провалился в дырку между ступенями. Тихо ругнулся, скривился, когда увидел прилипшую грязь на ботинках. Дверь нужной квартиры он нашел сразу страшная и облупленная, будто кто-то специально ковырял ее ножичком или ногтем. Вильгельм постучал, потом трижды позвонил в красный звонок, а потом снова постучал. Услышали в двадцать седьмой или нет неизвестно, но вот соседка из двадцать пятой тут же вышла и начала покрывать Вильгельма трехслойным матом, мол, он ее дочь разбудил.
«Видимо, это и есть та самая Людка», решил Вильгельм, оглядев крашеную бестию в цветастом передничке. Он пытался успокоить ее, но женщина все верещала. Из квартиры в самом деле раздался детский плач.
К счастью, словесная баталия продолжалась недолго из двадцать шестой вышла женщина, вида весьма приличного, и загнала горе-мать обратно.
Молодой человек, Вы к Виталику? вежливо спросила женщина средних лет в домашнем костюме цвета хаки и в красивых, явно дорогих, очках. Он, наверное, на балконе. Я слышала, как он чем-то бил по сушилке для белья. Давайте, я ему постучу в окно. А кто к нему пришел, чтобы я сказала?
Скажите, что коллега, криво улыбнулся Вильгельм, решив не разглашать имени, а женщина и настаивать не стала. Просто кивнула и ушла к себе.
«Приятная женщина», подумал Вильгельм.
Через пару минут за дверью квартиры двадцать семь послышались шаги. Тяжелые, шаркающие по полу старыми вонючими тапками. Застучал ключ, раздался бубнеж. Дверь открыл «Виталик» высокий и небритый, метра полтора в плечах, с огромными ручищами и карими глазами, которые нехорошо поблескивали.
О! гаркнул он. А я ждал тебя! Сижу, значит, на балконе, расставляю банки, а тут тетя Глаша стучит и говорит, что ко мне какой-то «странный в черном плаще» пришел. Ну, так я сразу тебя вспомнил. Ты ж всегда как дурак одевался!
Вильгельм зашел в пропахшую чем-то кислым квартиру и ухмыльнулся, когда увидел Ванрава в полосатых трусах, разноцветных носках и засаленной футболке. Хотя, в таком месте он выглядел весьма органично. Они вместе прошли на кухню, где на плите варился какой-то гадкий настой, уселись за стол, накрытый скатертью с блеклыми ягодами.