Розы ждали тебя, Гаяния с нежностью обратилась к трудолюбивой послушнице. Нам всегда казалось, что им забота не нужна, они росли сами по себе, не требовали внимания, опеки, любви. Видимо, мы ошиблись любовь нужна каждому как воздух. Когда-то один человек сказал мне, что наша вера в Бога и сам Бог умрёт в тот час, когда умрём все мы верующие в Единого Господа нашего. Этот человек сыпал мне проклятия в лицо, кричал, в кого же христиане дальше будут верить после Бога и кому они будут нужны.
Гаяния жестом пригласила Рипсимию присесть и поговорить с ней, отдохнуть на скамье, поведать о дне сегодняшнем и грядущем.
И что же ты ответила на его слова, матушка?
Мне не осталось ничего, как простить его и покинуть ту землю, где он живёт. Земля, как и небо, большая, её хватит на всех, каждому на ней уготовано место: и верующему, и нет, и доброму, и сердитому, и скупому, и щедрому.
Слова Гаянии становились всё тише и тише, и Рипсимия уже отчасти не слышала, что говорит настоятельница её голос перебивал громкий звук: звенел металл, под ногами всё дрожало, будто тысячи лошадиных копыт пронеслись по земле. Звук приближался, пугая всё живое вокруг каменных стен Дома Божьего. Само зло, казалось, решило посетить обитель: сильные кулаки били в деревянную браму, но она отважно терпела, крича: «Буду держаться до последнего!»
Пришли только и выговорила настоятельница монастыря Святого Павла.
Рипсимия схватила руку Гаянии, крепко сжимая её пальцы.
Матушка испуганно прошептала девушка.
Что-то внутри обжигало Рипсимию: оно тянулось от живота, задерживалось где-то около солнечного сплетения, затем быстро поднималось к горлу и больно резало, раздирало, жгло его; ступни отяжелели, словно их опутали цепями, приросли к земле, голени и икры дрожали, тряслись, каждая мышца нервно сокращалась, будто от конвульсий; в глазах стало темнеть так бежавшая из Рима красавица стояла лицом к лицу со смертью.
Гаяния взяла в обе руки свою мантию и, освободив ноги, побежала ко входу в монастырь, лишь обронив пару фраз Рипсимии:
Дитя моё, беги скорее к сестре Нуне она знает тайный ход. Ничего не объясняй ей нет времени, просто скажи укрыть тебя в подземной комнате. Бегите в укрытие, ради Бога, прошу, иди же скорее, не стой, спасайся!
И тут Рипсимия словно проснулась: если есть шанс, хотя бы ничтожно маленький шанс спастись нужно бежать, скорее бежать к Нуне.
Где же ты? Где? Рипсимия оглядывалась по сторонам, металась, как птица, попавшая в клетку, бегала из стороны в сторону, глазами ища Нуне. Нуне! страх парализовал голос, и лишь тихий писк сорвался с губ послушницы.
Рипсимия бросилась по коридору, влетела в лазарет, но там было пусто дева побежала наверх, подрясник мешал, путал её ноги, замедляя бег послушницы. Она врывалась в каждую келью, открывая двери настежь, и снова выбегала.
Сестра, стой! Остановись! Стой! воскликнула Рипсимия, увидев со спины силуэт послушницы. Нуне!
Что стряслось? На нас напали?
Нуне, послушай, Рипсимия обхватила запястья Нуне, ничего не спрашивай, прошу, скрой меня, матушка сказала, что ты знаешь куда. Иначе меня убьют!
Скорее, бежим! Скорее же!
Укрытие находилось под молельным залом: вход в подземную комнату скрывался под тяжёлыми мраморными плитами. Нуне упала на пол и попыталась отодвинуть их, но тщетно. Послушница плакала от бессилия.
Господи, напрасны наши старания! Мы не успеем!
Успеем! крикнула Рипсимия и рухнула на колени. Она помогала отчаявшейся Нуне поднимать плиты, пальцы дев уже посинели от тяжести, а в спине чувствовалось неимоверное напряжение и боль.
Первая! Нуне выдохнула. Я не знаю, как быть? Ещё две!
Осилим! Ну же!
Вторую плиту девы кое-как оттащили времени отдыхать не оставалось.
Ты слышишь? Нуне крутила головой по сторонам. Они уже вошли на территорию!
Третья! Рипсимия с надрывом отодвинула последнюю плиту. Дева опустила голову, словно молясь, руки болтались, как две нити, встать не хватало сил.
Скорее, лезь! Сиди тихо, постарайся не издавать звуков! Постарайся! Нуне обняла Рипсимию, словно в последний раз, а затем открыла деревянную крышку, затолкав девушку внутрь. Сестра, спасай свою душу! Всё будет хорошо! Бог с тобой!
Тебе не поставить плиты на место, сестра, ты одна не сможешь закрыть вход сюда!
Тебе не поставить плиты на место, сестра, ты одна не сможешь закрыть вход сюда!
Тише, тише Нуне молила Рипсимию.
Нуне в последний момент закрыла плитами вход в укрытие.
В молельный зал вошли люди императора.
Нуне дрожала и молила Христа, чтобы они не увидели в идеально ровном полу щель последняя плита, закрывающая вход в убежище, легла неровно.
Кто такая? старший по званию воин грозно обратился к Нуне. Имя!
Сестра Нуне.
Не римлянка?
Добрый человек, Каппадокия когда-то была моим домом, но покинула я те земли, прибилась к чистым и светлым девам, теперь говорю с Богом, тружусь во благо людей, читаю о врачевании и живу здесь уже много лет в покое и послушании, Нуне смотрела на римского воина в надежде поймать его взгляд. Добрый человек, беспокоит ли тебя что-то?
Откуда тебе знать, какой я человек? раздражённо спросил командир войска. Ты всех называешь добрыми? И кто тебе сказал, что какая-то хворь меня беспокоит?
Но ведь злых людей нет на земле! Нуне не прекращала изучать глазами предводителя воинов. Есть люди несчастные, больные, нелюбимые, оттого они причиняют зло другим.
Ха-ха-ха! рассмеялся военачальник. Мало ты знаешь в жизни, женщина, и мало ты знаешь нашего императора! Ну а о хвори ты моей как догадалась?
На твоих ладонях, в самой их средине, виднеются капельки пота, обычно они проявляются у тех, кого тревожит болезнь или мучает слабость. Нужна тебе помощь, добрый человек, идём, я ускорю выздоровление.
Если ты не поможешь, я обезглавлю тебя!
Прошу, добрый человек, Нуне рукой указала путь императорскому воину, иди первым, ибо гость ты наш, а я пойду следом.
Широкий, как скала, центурион всем телом повернулся к своим легионерам и громким устрашающим голосом, летящим из его каменной груди, отдал приказ: «Собрать всех до единой дев здесь и проверить, нет ли среди них беглянки!»
По дороге к лазарету центурион выспрашивал о красивой девушке из знатной римской семьи, которая посмела не просто отказать императору, но и обхитрить его посланников. Нуне только сочувственно вздыхала и качала головой она утверждала, что не знает здесь никаких римских красавиц и тем более тех, кто сумел обмануть великого правителя.
Послушница отворила дверь помещения, впустив центуриона. Он удивился количеству снадобий и зелий в тесной комнате, пропахшей травами и маслами, но ещё больше его беспокоили книги. Что-то было написано на латыни, что-то на греческом языке, что-то на египетском. Воин презренно поглядывал на иконы. Образ худого старца с впавшими голубыми глазами смотрел на него в упор. Нуне спросила, доверяет ли центурион ей своё здоровье и готов ли он добровольно выслушать, повторить и принять всё то, что она произнесёт, прочтёт или нальёт ему. Мужчина утвердительно кивнул.
«Покажи, Господи, страждущему рабу Твоему, исцеление и прощение за грехи его земные. Избавь, Господи, его от недуга тяжкого, от болезней горьких. Спаси, Господи, раба Твоего от одра смертного и от ран глубоких во плоти. Воссылаю славу Тебе, Господи, славу Единому Христу нашему Спасителю. Спаси и сохрани его, Господи. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь!»
Центурион устало, словно измученное наукой малое дитя, склонил голову. Начальник войска не понимал, что эта девушка делает с ним, но где-то внутри себя он ощущал облегчение боль уходила, а с ней и холодный пот на его коже. Кашель мучил верного императорского воина: в одном из походов застал ливень и град армию Диоклетиана, заболел старший командир, и огонь, который разжигали на привалах, его не спасал знобило центуриона, суставы крутили и ныли, ломота в теле не покидала его становилось всё хуже. Не мог он продолжать воевать, даже встать с ложа стоило ему немалых сил.