Я смотрел на Катю, не отрываясь. А она, не отрываясь, смотрела на сцену. В этом, собственно, не было ничего удивительного. Братья владели вниманием всего зала. Я и не знал, что они умеют танцевать. ТАК танцевать. И снова задал себе мучительный вопрос, терзающий меня с тех пор, как не видел Катю: почему, когда я пришел к ней на второй день, она заплакала и сказала, что всегда меня презирала?..
Генка дернул за рукав:
Не парься, Вовчик, эта рыжая ихняя штучка. Говорят, оба пользуют.
Стало нечем дышать. Я рванул удавку галстука и потерял сразу и терпение, и сознание. Найдя последнее в какой-то момент, я обнаружил, что Генка с лицом, залитым кровью, дубасит меня в бога-душу-мать и орет благим матом. Оказалось, я стукнул приятеля по башке бутылкой «Абсолюта», хотя, будучи в автопилоте, совсем этого не помнил.
Я и дальше мало что помнил. В память запали только мудреные Генкины словообразования, возмутившие меня до глубины души. Ну, не люблю я грязи, и в словах не люблю. Поэтому я с силой двинул кулаком в воздух и попал во что-то мягко-упругое, с хрустким и одновременно сочным звуком подавшееся под костяшками пальцев. А после уже не было ничего. Бездна и вакуум. Остатки личного гомо сапиенса отреклись от меня самым предательским образом.
Сознание включилось дома в туалете. Я стоял на коленях перед унитазом и выхаркивал дыхалку вместе с уксусной эссенцией желудка. Мой выпускной костюм был испачкан кровью, за шею меня поддерживал один из близнецов. Спьяну я не разобрал, кто, Юра или Дима. На его (их) месте я бы воспользовался редким случаем близости моей шеи и сдавил бы ее так, чтобы блевотина застряла в ней навсегда. Мне ли было не знать: они меня тоже ненавидят.
Поураганил, дурашка, Дима (Юра) ласково усмехнулся.
Юра (Дима) бросил на стол ключи от квартиры:
Извини, пришлось в карманах у тебя порыться, родителей-то дома нет.
«Какое счастье», подумал я. Не о карманах, а о родителях.
Генку не бойся, это снова Юра (или все-таки Дима?), он тебя не тронет, мы договорились.
Я дернулся:
С чего это я буду его бояться?
Ну, пока, выдохнули они дуэтом и ушли.
Инцидент утрясся в сто раз лучше, чем ожидалось Впрочем, как сказать. Может, в сто раз хуже.
На скуле скромно сиял не очень броский синяк, все остальные кровоподтеки и ссадины скрывала одежда. Едва я вышел из дома в магазин за хлебом к обеду, ко мне подступил человек, явно принимавший участие в нешуточных боях: голова перевязана, лицо опухшее, на переносье марлевая нашлепка.
Генка. Я сломал ему нос, чуть не пробил черепушку, а приятель смотрел на меня с подозрительным уважением. Даже с умилением, почудилось.
Нет, я, конечно, понимаю: человека, который тебя побил, тем более если ты солдат, а он пороха не нюхавший пацан, невольно начинаешь уважать. Но не до такой же степени. И потом, Генка мне тоже нанес приличные увечья. За грудь укусил, даже рубашка в том месте порвалась.
Сначала я в легком шоке решил, что он садо-мазо или, не дай бог, гомик. Смазливый же на физиономию. За грудь почему-то укусил, не за руку, к примеру, и это его панибратское обращение Вовчик, Вовчик Я плохо знал Генку, мы задружились на ремонтной почве, но другом он мне не был. У меня после близнецов и Кати не было друзей, и вообще никогда не было. С Генкой мы беседовали по делу: амортизаторы, движок, карбюратор, прокачка. Не в армии ли его Кто-то соскучился по любимой девушке, а Генка оказался на нее похожим как две капли воды, и
Страшно чем-то довольный, он прервал мои гнусные измышления:
Неплохо я за драчку срубил.
Что срубил?
Бабло, опешил Генка. Друганы твои утром принесли.
Какие друганы?
Ну, которые в ресторане все уладили и нас развезли по домам.
Кто «развезли»?! Надеясь неизвестно на что, я пытался оттянуть миг разоблачения. Пусть не они, Боже, пусть кто угодно черти, демоны, дьявол, но не они
Зеркалы, растерянно хохотнул Генка. Не помнишь?
и что?
Сестра у меня умница, как завопит: «Сейчас поедем в травмпункт! Засвидетельствуем избиение! Засудим вашего Вовку!» Или, значит, платите за физический и моральный ущерб. Пораскинули мозгами, пока она мне нос правила, благо что медичка. Парни не стали долго торговаться: хорошо-хорошо, простите, до свидания. Попросили не болтать никому. А нам и самим невыгодно. Но я думал, ты-то хоть знаешь Деньги же! Деньги! Неужто правда тебе не сказали?
Сколько? еле выдавил я.
Генка назвал сумму и восхищенно покрутил забинтованной головой:
Вот интеллигенция хренова! Надо же, не сказали Теперь в долг у папани возьму, еще сестра займет обещала. Куплю себе тачку. Не поленился, съездил на авторынок. Присмотрел недорогой такой «субарик», торговец даже ста тысяч кэмэ не наездил.
Он отправил смачный харчок в банку, поставленную возле мусорного бака. Попал и приятно удивился:
Чики-брыки! Не потерял снайперский навык.
Генка был оптимист и всегда чем-нибудь доволен. Об укусе сказал, что не помнит. Предположил, что пиджак вовремя распахнулся. Мы ударили по рукам и больше не встречались.
Я сдал кое-как отмытый от красноречивых пятен костюм в химчистку, там его привели в порядок, мама и не заметила. Выпускной вечер прошел неинтересно. Учителя и родители выступали, девчонки осторожно плакали, промокая платочками накрашенные ресницы. Шампанское, торт, конфеты. Потом взрослые ретировались на три часа. Ребята приволокли заранее припрятанный ящик пива и закусь. Танцевали, играли, обжимались по углам. В общем, все как всегда.
До поступления в политех я, как примерный сын, зубрил школьную программу по нужным предметам и подрабатывал день, ночь, где и сколько мог. И, что мог, продавал. Загнал мопед, велик, компьютер, новые джинсы, альбомы с марками, книги, дискеты, все, все до последних мелочей.
Мама изумлялась:
Зачем тебе столько денег?
Я не говорил зачем.
Это же мои вещи, мам?
Твои Но ты стал какой-то жадный.
Жадный, согласился я. Я, мам, всегда был такой. Ты просто не замечала.
Сумма набралась перед отъездом. Я сунул деньги в конверт.
Что ж ты раньше-то не пришел попрощаться? спросила Галина Дмитриевна, мать близнецов. Мальчики два дня назад уехали.
Вряд ли сыновья посвятили ее в ресторанную историю. Я накорябал на конверте фамилию и спустил его в почтовый ящик. Не знаю, что Галина Дмитриевна подумает, когда достанет Мне было все равно.
Я вернул долг. Вернее, денежную часть долга. Оставалось другое, а это, как я подозревал, останется не оплаченным.
Пока я учился, отец с мамой переехали в другой город. Дед скончался, бабушка отписала дяде Пете, папиному брату, старый дом в деревне и доживала вдовий век в квартире моих родителей. Я приехал к бабушке в отпуск спустя много лет.
Давно не видел родной дом, и сердце как-то странно екнуло. Сентиментальным становлюсь, что ли? В теплом августовском дворе под окнами все так же переплетались ветвями березы. Между двух штанг раздувалось и хлопало на ветру ослепительное белье предмет немеркнущего тщеславия соседки. Навстречу дню неслось попурри из звуков музыки, криков, хохота и птичьего щебета. На детской площадке по-прежнему возилась детвора. Взлетали к небу качели. На скамейке возле песочницы сидела женщина.
Катя? Нет, не она
«Она», подтвердил стук в висках. Веснушчатое лицо в солнечном ореоле, голубоватая тень в нежной впадинке ключиц, маленькая грудь с прохладной и атласной (я знал) на ощупь кожей
О, привет, сказала Катя буднично, словно мы виделись вчера. Как дела?
В безудержном порыве я без слов прижал ее к себе.
Пусти, глупый, вырываясь, засмеялась она.
Мы сели рядом. Я не мог отдышаться и откинулся на спинку скамьи, отдавшись на волю бешеному возврату памяти и чувств.
Женат? поинтересовалась она наконец.
Нет.
Я в свою очередь вопросительно глянул на нее.
Катя отрицательно покачала головой:
Одна. Точнее, не совсем одна Но не замужем.
А где близнецы?
Юра в Москве. В ансамбле танцует. А Дима в Питере где-то.
Мне казалось, вы трое неразлейвода.
Катя пожала плечом.
Тебе постоянно что-то казалось. Вы, мальчики, все время играли. Они друг в друга, ты сам с собой.
Меня огорошила ее проницательность.
А ты?
Я не играла. Я просто жила.
Даже тогда в апреле?
Тебе это тоже показалось.
Снова помолчали.
Помнишь соседского пса Чародея? улыбнулась она. Мы с близнецами тебя так называли.
Чародеем?
Ну да. Ты же был фантазер. Димка уверял, будто ты наполовину существуешь в другом мире, параллельном.
Ты не сказала, чем Дима занимается в Питере, заторопился я.
Чем?.. Катя подняла прутик и нарисовала на песке сердце.
Я повторил вопрос. Она вздохнула:
На иглу подсел.
На иглу?! не поверил я. Не может быть! Нет, ерунда, не может быть