Да понятно, понятно, сказал он, начиная злиться. Я же извинился.
Он скрылся в своей комнате, хлопнув дверью и заперев ее изнутри, а я бросил ему вслед: «Поговорим утром».
За завтраком я пристально наблюдал за Ником. Его тело, вибрирующее, как машина на холостом ходу, выдавало его с головой. Челюсть ходила ходуном, замутненный взгляд метался из стороны в сторону. Ник обсуждал с Джаспером и Дэйзи, чем заняться после школы, нежно обнимал их, но в голосе его слышались нотки раздражения.
Когда Карен с детьми уехали, я начал:
Ник, нам надо поговорить.
Он бросил на меня настороженный взгляд:
О чем?
Я знаю, что ты снова подсел на наркоту. Это видно.
Он раздраженно посмотрел на меня:
О чем ты говоришь? Ничего подобного.
И опустил глаза.
Тогда ты не будешь против теста на наркотики?
Да пожалуйста. Мне пофиг.
Отлично. Я хочу, чтобы ты сделал это прямо сейчас.
Ладно!
Одевайся.
Я понимаю, что нужно было позвонить. Не употребляю я!
Он почти сорвался на крик.
Пошли.
Он поспешно ушел в свою комнату. Закрыл дверь. Появился, одетый в футболку с надписью Sonic Youth и черные джинсы: одна рука в кармане, голова опущена, на плече болтается рюкзак. Другой рукой он держал за гриф свою электрогитару. «Ты прав, сказал он, протискиваясь мимо меня. Я употребляю все время, как приехал домой. И наркоманил весь семестр». Он ушел из дома, хлопнув дверью.
Я выбежал из дома, крича его имя, но он уже скрылся из виду. После минутного замешательства я вернулся в дом, вошел в его комнату и опустился на неубранную постель. Поднял валяющийся под столом скомканный листок бумаги. На нем Ник написал:
Я доходяга, и я это знаю.
Мне помогла бы дорожка-другая.
Днем вернулись из школы Джаспер и Дэйзи. Они ворвались в дом, начали носиться из комнаты в комнату и наконец уставились на меня снизу вверх: «А где Ник?»
Я перепробовал все что можно, чтобы не дать сыну впасть в метамфетаминовую зависимость. Вряд ли мне было бы легче, если бы он подсел на героин или кокаин, но каждый родитель метамфетаминового наркомана вскоре узнаёт, что этот наркотик обладает особенно чудовищными свойствами. Стефан Дженкинс, певец из группы Third Eye Blind, признался в одном интервью, что метамфетамин дает ощущение «яркости и блеска». Наряду с этим он делает человека опасным, деструктивным параноиком, лишает всех иллюзий и ведет к саморазрушению. Потом ты начинаешь совершать какие-то немыслимые поступки, чтобы снова почувствовать себя яркой и блестящей личностью. Ник всегда был чутким, тонким, проницательным, невероятно сообразительным и жизнерадостным ребенком, но метамфетамин изменил его до неузнаваемости.
В своих увлечениях Ник всегда был на острие популярных трендов: в разное время это были «Заботливые мишки», «Щенки из приюта», «Мой маленький пони», «Микромашинки», «Трансформеры», «Хи-Мен и принцесса Ши-Ра», «Черепашки-ниндзя», «Звездные войны», «Нинтендо», группа Guns NRoses, стиль гранж, Бек и многое другое. С метамфетамином он тоже оказался в первых рядах. Его зависимость развилась за несколько лет до того, как политики объявили этот наркотик худшим злом, которое только могло обрушиться на нацию. В Соединенных Штатах метамфетамин пробовали не менее двенадцати миллионов граждан и, по некоторым оценкам, более полутора миллионов являются метамфетаминовыми наркоманами. В мире насчитывается более тридцати пяти миллионов человек, прочно сидящих на этом наркотике. Считается, что он вызывает более сильную зависимость, чем героин и кокаин вместе взятые. Ник утверждал, что искал мет всю свою жизнь. «Когда я попробовал его в первый раз, говорил он, сразу понял: это то, что надо».
История нашей семьи одновременно уникальна и универсальна в том смысле, что все истории о наркозависимости перекликаются друг с другом. Я понял, насколько мы все похожи, когда впервые попал на собрание группы анонимных алкоголиков. Долгое время я отказывался идти туда, но, несмотря на то, что, слушая истории людей, я часто не мог удержаться от слез, эти встречи укрепили мой дух и смягчили чувство изолированности. Ситуация стала казаться мне не такой отчаянной. Кроме того, истории, рассказанные другими членами группы, подготовили меня к испытаниям, которые иначе застали бы меня врасплох. Эти собрания не стали панацеей, тем не менее я был благодарен за то, что почувствовал себя немного лучше и получил какие-никакие практические советы.
Я изо всех сил старался помочь Нику, спасти его, удержать от падения в пропасть. Это стремление, вместе с чувством вины и тревогой, полностью поглотило меня. Поскольку я писатель, ничего удивительного, что я стал писать, пытаясь разобраться в том, что с нами происходит, и найти решение проблемы, некое средство исцеления, которое я упустил. Я как одержимый с головой ушел в поиски информации об этом наркотике, зависимости и методах лечения. Я не первый писатель, для которого творчество стало своего рода дубиной, помогающей сражаться со страшным врагом, и вместе с тем попыткой ухватиться за что-нибудь (что угодно) понятное в этой катастрофической ситуации, мучительным процессом осмысления переживаний и эмоций, переполнявших мой мозг. В конечном счете все мои усилия не смогли спасти Ника. Да и меня мои писания тоже не исцелили, хотя и были полезны.
Труды других авторов в чем-то помогли. Всякий раз, когда я доставал с полки книгу Томаса Линча «Тела в движении и в покое: Метафора и смерть» (Bodies in Motion and at Rest: On Metaphor and Mortality), она сама собой открывалась на странице 95, на эссе «Мы такие, какие есть». Я прочел его десятки раз, и каждый раз не мог сдержать слез. Когда его ребенок лежал без сознания, после всех арестов, ночей, проведенных в вытрезвителе, и госпитализаций, Линч, гробовщик, поэт и эссеист, смотрел на своего любимого сына-наркомана с печалью и покорностью судьбе. Позже он написал: «Я хочу запомнить его таким, каким он был: умным и улыбчивым мальчиком с голубыми глазами и веснушками, как на фотографиях, где он держит судака, стоя на причале вместе с дедом, или где он одет в свой первый костюм перед школьным выпускным своей сестры, или где, посасывая большой палец, рисует, сидя за кухонном столом, или играет на своей первой гитаре, или позирует вместе с соседскими ребятами в день, когда пошел в первый класс».
Почему так помогает чтение чужих историй? Дело не в том, что несчастье любит компанию. По собственному опыту я понял, что несчастные люди слишком погружены в свои страдания, чтобы нуждаться в обществе посторонних. Опыт и переживания других людей помогли мне справиться с эмоциональным хаосом: читая их истории, я уже не чувствовал себя полным психом. И, как и в случае с откровениями, которые я слышал на собраниях анонимных алкоголиков, эти исповеди послужили своего рода компасом в неизведанных водах. Томас Линч показал мне, что можно любить ребенка, которого ты потерял, может быть, навсегда.
Мои попытки осмыслить происходящее вылились в написание статьи о том, что пережила наша семья, для New York Times Magazine. Мне было страшно, что о наших кошмарных буднях узнают чужие люди, но я был просто обязан это сделать. Мне казалось, что если я обнародую нашу историю, то таким образом мне удастся хоть кому-нибудь помочь, как мне помогли Линч и другие авторы. Я обсудил это с Ником и другими членами семьи. Несмотря на их поддержку и одобрение, я чувствовал себя неуютно, выставляя нашу жизнь на суд широкой публики. Однако реакция читателей на статью ободрила и воодушевила меня, а Нику, по его словам, придала смелости. С ним связался редактор издательства и поинтересовался, не хочет ли он написать воспоминания о своем опыте, которые помогли бы вселить надежду в молодых людей, пытающихся побороть наркозависимость. Ник с энтузиазмом отнесся к этому предложению. На собрании анонимных алкоголиков, которые он в то время посещал, его друзья и даже незнакомые люди, узнав, что он и есть герой статьи, обнимали его и говорили, как сильно им гордятся. Он сказал, что это было яркое выражение признания и одобрения той тяжелой работы, которую он проделал.
Я также получил много отзывов от самих наркозависимых и их родных братьев и сестер, детей и других родственников, прежде всего родителей. Они приходили сотнями. Кое-кто был настроен критически. Один корреспондент обвинил меня в эксплуатации Ника в собственных целях. Другой, возмущенный коротким эпизодом из нашей жизни, заявил: «Вы позволяли ему надевать одежду задом наперед? Неудивительно, что он стал наркоманом». Однако большинство писем содержали слова сочувствия, утешения, понимания, и в основном их авторы делились своим горем. Многим казалось, что наконец-то нашелся кто-то, кто понимает, что им приходится переживать. Оказалось, несчастье все-таки любит компанию: людям становится легче, когда они понимают, что не одиноки в своих страданиях, что все мы оказались ввергнуты в пучину настоящего социального бедствия эпидемии, охватившей детей и затронувшей целые семьи. По какой-то причине история незнакомого человека как бы давала им разрешение рассказать и собственную историю. Им казалось, что я должен понять их, и я действительно их понимал.