Под Новый, сорок пятый год на территории Польши мы оборудовали НП в направлении немецкого аэродрома. Мороз стоял жгучий, снега намело выше колен. Тем не менее выдолбили мы его за одну ночь. А лес для перекрытия вовремя не подвезли. Предстояло провести ещё одну ночь на морозе, да под носом у немцев.
На следующую ночь стали таскать по чистому полю тяжёлые бревна. Через каждые три-четыре минуты немецкая ракета. Падаем вместе с бревном в снег. Иногда мы на бревно, а иногда и бревно на нас. До того намучились, что решили больше не скрываться. Ребята говорили: «Пусть немец светит, чтоб нам было видно, куда носить». Конечно, это уже от отчаяния. Но как мы удивились, что немцы, продолжая пускать ракеты, не стреляли. Думали, на этот раз сачканули: ракеты пускают из блиндажа, а для наблюдения на мороз не выходят.
Утром начался бой. В это время на построенном нами НП находились связисты, которые ещё перед рассветом потянули туда связь. Из двоих вернулся один и сообщил нам, что прямым попаданием блиндаж разнесён в щепки, от его товарища тоже ничего не осталось. И тогда мы поняли, почему ночью немцы нас не трогали. Если бы они не дали нам возможности оборудовать НП в этом месте, мы сделали бы его в другом. К тому же знали, что там может находиться командир полка.
«9 июня Сегодня были стрельбы. Прошли хорошо получили оценку Хорошо. Погода немного возстановилась
10 июня Сегодня было общее построение вручали ордена и был строевой смотр на котором нам прышлось попотеть. Погода хорошая».
Из оперативной сводки Совинформбюро за 10 июня 1944 года:
«Пленный ефрейтор 217-го полка Лео Кламбер сообщил: «Русские разведчики часто незаметно проникали в расположение нашего батальона, захватывали солдат в плен и уносили наши пулемёты. На днях нам приказали привязать все пулемёты, чтобы русские не могли их утащить. Солдаты смеялись над этим приказом и говорили: «Если русские доберутся до пулемёта, то верёвки их не задержат». Ночью два русских разведчика подкрались к нам, ранили командира опорного пункта унтер-офицера Тормейера, а меня и пулемёт уволокли с собой». (т. 6, с. 273)
«11 июня Сегодня с утра кантовался Ходил к землячкам которые здесь ремонтируют ж.д.»
Железную дорогу ремонтировали мобилизованные гражданские женщины. Немцы, когда отступали, за собой разрушали железнодорожное полотно. По нему прогоняли мощный паровоз с крюком, который буквально вспарывал шпалы. Стыки рельсов тоже разрушались. Правда, на своей территории они этого не делали.
Однажды, уже в Германии, мы вышли к железной дороге, по которой шёл немецкий санитарный поезд. Поезд сразу стал сбавлять ход и остановился. Немцы, конечно, думали, что если они будут уходить, то наши танки расстреляют эшелон. Так они сами поступали с нашими санитарными поездами и не сомневались, что так же сделаем и мы. Но я не знаю ни одного случая, когда бы наши танкисты, артиллеристы или лётчики расстреливали санитарные поезда.
На этот раз нам была дана команда двигаться дальше, а с эшелоном разберутся те, кто идёт за нами. Ни одного выстрела в сторону эшелона сделано не было.
«После обед ходил на спортивный крос А вечером смотрел картину "Она защыщает родину" погода хорошая».
«Спортивный кросс» это, конечно, не соревнования. Когда кого-то из нас, к примеру, посылали в дивизион, обязательно назначали время, за которое мы должны были прибыть туда и вернуться обратно. Времени давали минимум. Специально для тренировки. И нередко приходилось выполнять задачу бегом. Это мы и называли «спортивным кроссом». А из всех спортивных мероприятий у нас было только одно: два солдата становились на четвереньки, их шеи связывали брезентовым солдатским ремнём, и кто кого перетянет
«12 июня Сегодня мы с утра устроили баню возле ручя погода была замечательна А сейчас вечер и дождик начал накрапывать
13 июня Сегодня с утра был дождь и мы спали до 12 ч. А после обед ушли на стрельбы результат моих стрельб из 3-х возможных 0
14 июня Сегодня мы были в наряде ночь и до 2-х часов дня Потом ушли на стрельбы которые прошли хорошо 3 влепил А сейчас ожыдаем артистов которые должны дать у нас концерт
15 июня вчера был концерт песни и пляски Кавказа Я вспомнил все как я до войны шлялся по Кавказу в Еревани Тбилиси в Батуми Баку Словом они мне напомнили Кавказ который я до войны изколесил весь. А утром была мораль после обед дождь и сон до вечера».
После того, как арестовали отца, мать снарядила меня в дальнюю дорогу. Я был в семье самым старшим, и она боялась, что вслед за отцом заберут и меня. Так я оказался на Кавказе. Везде и в Ереване, и в Тбилиси, и в Баку ко мне относились как к своему единородцу, а может быть, ещё и лучше. Если бы мне тогда сказали, что возможны такие события, которые начали происходить спустя пятьдесят лет, я ни за что бы не поверил. На фронте национальная рознь тоже не проявлялась. Наоборот, самая крепкая дружба нередко связывала как раз-таки разных по национальности людей. Особенно надёжными друзьями мы считали кавказцев. Дружбой с ними дорожили.
Ещё в сапёрном батальоне я сблизился с чеченцем Иллукаевым. Кормёжка тогда подлая была, всё время голодными ходили. Если Иллукаеву удавалось где-нибудь раздобыть хоть маленькую корочку хлеба, он нёс её мне. Я отказывался, мол, ты достал, сам и съешь. Но Иллукаев тоже не соглашался есть один. И тогда мы делили поровну. Мне никогда этого не забыть. Не знаю, остался Иллукаев жив или нет. Может, всю войну прошёл, пулей не задетый, а смерть нашёл после победы, в сталинских лагерях, куда много попадало чеченцев.
Хотя встречались забавные случаи. Был в нашем полку один якут. Русский язык знал очень подло. Поэтому обучить его ничему не могли. Правда, стрелял метко видно, охотником был хорошим. Но миномётчикам снайперы не нужны. Поэтому определили его на кухню повару помогать. Однажды повар поручил ему чистить картошку, а он её, наверное, никогда и в руках не держал. Тогда заставил мясо резать. Сам куда-то отлучился. Возвращается, а якут уже половину сырого мяса съел. Повар ахнул и побежал жаловаться командиру взвода управления. Тем взводом тогда командовал лейтенант, огромного роста, злющий матерщинник. Помню только его имя Иван. В батальоне его все называли Ванька-взводный. Этот лейтенант решил проучить якута. Взял автомат и повёл его в поле, в сторону передка, как будто расстреливать. Когда отошли метров на сто, Ванька-взводный передёрнул затвор и командует: «Стой!». А якут не подчиняется, идёт дальше. Лейтенант снова: «Стой! Стрелять буду, мать-перемать». Якут продолжает идти. Взводный подумал, что он просто не понимает его русских слов, плюнул и вернулся назад.
После этого случая якут пропал. Как потом оказалось, он от страха ушёл к немцам. А вернулся дня через два с запиской на русском языке: «Вам не воин, нам не язык».
«16 июня Сегодня целый день Сачок Лежали в землянке розсказывали друг другу гражданскую жызнь воспоминали прошедшые бои. И смеялись над девками которые прыходят сюда к ручю стирать белье не замечая нас высоко подымая юбкы забродят в воду а мы из землянкы наблюдаем в бинокли. Погода хорошая
17 июня Сегодня с утра занятие до обед После обед уснул и чуть не проспал было концерт который у нас ставили сегодня Погода хорошая
18 июня Сегодня с утра занятие до обед после обед получил писма з дому которыми я остался очень доволен и сейчас же дал ответ Сегодня закончил читать книгу "Завоевания мира" погода очень хорошая
19 июня Сегодня поднялся в пол четвертого ездил в лес за дровами от чего получил впечатления Без прывычкы заболела и спина и бока ведь я уже 3 года как физически не работал и после этой экскурсии даже апетит потерял обедать не хочется А вечером было кино "Актриса" Погода очень знойная
20 июня Сегодня работал на кухне После чего минут 300 уснул А сейчас вечер и зашол дождь который наверняка даст нам в землянке выпить совсем размочет
21 июня Сегодня целый день сачковал вечером ходил к девкам откуда прышол не солоно хлебавши все как звери от чего у меня аж рукы чешутся Погода хорошая
22 июня Сегодня шол целый день дождь от чего лежали в землянке в этот день исполнилось 3 года войны прыпоминали как началась война какой успех мы одержали в этой войне защыщая свою родину Кажется что недавно началась война а ведь уже 3 года Это не фунт узюма»
Кстати, как солдаты отзывались о Сталине, о политическом руководстве страны?
Да никак. Боялись? Нет. Солдат перед лицом смерти был как на исповеди, ничего не боялся. Сталину и высшему руководству мы тогда верили больше, чем своим командирам. Пожалуй, сказывалась и вошедшая в кровь чисто военная привычка приказы не обсуждать.
Мой двадцатипятилетний зять как-то говорит: «Зачем такое о Сталине пишут, ведь он войну выиграл». Я ему ответил: «А Сталин мог её и не начинать». Но тогда, в сороковых, это трудно было нам понять.