Мама, спрашивает Агата шепотом, потому что язык вдруг снова плохо ее слушается, мама, я теперь тоже дезертир?
Сцена 9,
неугодная святой Агате, ибо здесь победа принимается за поражение
Агата никогда еще не видела такого огромного человека когда он, пригнувшись, приближается к ней вдоль синего лаза, она видит, что его очень белые руки с очень нежной кожей все исцарапаны ветками, потому что он, даже пытаясь двигаться бочком, все время задевает стены. Когда этот человек, который сначала кажется Агате очень страшным, приближается к ней и свет факелов выхватывает из темноты его лицо, Агата изумляется: у него пухлые губы и огромные серые глаза с пушистыми белыми ресницами он так похож на Сонни, которая наверняка станет нежностью или осторожностью своей команды, что Агата невольно задумывается, как у этого человека хватило решимости дезертировать, скрываться от солдат, военной полиции и лесных разбойников и оказаться здесь, среди людей Азурры. «Впрочем, думает Агата, разбойники должны были разбегаться от одного его вида, у него же мускулы, как у быка Лаворо из сказок про лиса Тимоно, а полиция такого гиганта, наверное, и скрутить-то не может». Огромный человек присаживается перед Агатой на корточки и улыбается, и Агата видит огромный страшный шрам поперек его носа, кривой и багровый шрам и быстро опускает глаза и обхватывает себя руками: ей очень зябко не то от сочетания теплого взгляда и страшного шрама этого великана, не то от того, что сверху, из расщелины, в которую она провалилась несколько часов назад, тянет ледяным холодом и медленно, медленно идет снег, тая у Агаты в волосах. За спиной у нее серый рюкзак если бы Агата не шила такие рюкзаки в монастырской мастерской каждый день, она бы никогда не догадалась, что рюкзак ненастоящий, но она же видит ткань у него такая, как положено, а вот бокового кармана из тонкой сетки, куда складываются прядки волос из Даров святой Агаты, нет, и эмблема вышита очень грубо шприц так вообще похож на незаточенный карандаш, и игла у него кривая, если бы Фай вышил такую эмблему, монахини заставили бы его все распарывать и переделывать. Рюкзак тяжеленный, и Агата старается убедить себя, что ни один патруль не остановит монастырскую девочку, сгибающуюся под тяжестью огромного рюкзака, вот только почему эта девочка бредет по городу на рассвете, а не вечером, и почему она одна, а не в Четверке? Агата слышала, как Мелисса рассказывает, что люди, которых забрал патруль, не возвращаются, а если и возвращаются, то ничего не могут сказать про то, что с ними было: только заливаются слезами и раскачиваются, если их расспрашивать. На секунду Агате становится смешно: уж с тем, чтобы ничего не говорить, у нее проблем нет, но на самом деле ей страшно, по-настоящему страшно. Мама рывком поворачивает Агату к себе и быстро-быстро целует в щеки, в глаза, в лицо, в макушку, и Агата чувствует, как глаза предательски щиплет, но здесь юди, много людей и противный Оттер, который назло не смотрит на них, и старая женщина со шрамом на шее, и еще один человек, которого Агата раньше никогда не видела и который разглядывает ее, поджав губы, и плакать перед всеми этими людьми Агата совершенно не собирается. Мама отворачивается, а потом сухо говорит:
Башня, давай, пора.
Тогда огромный человек с раскромсанным носом берет Агату за талию и осторожно поднимает, ставит себе на плечи, крепко держит за ноги и пальцы Агаты достают до шершавого, ледяного, черного края расселины, и их обжигает холод. Набитый тяжелый рюкзак, из которого выпирает и врезается Агате в спину что-то твердое, тянет ее назад, рукава шубки мешают вытянуть руки как следует, но Башня обхватывает Агату повыше колен, поднимает еще немного, и Агата грудью наваливается на край кромки, пыхтит, ерзает, пальцы скользят, она ломает ноготь, ползет вперед и вот уже лежит на животе у самой опоры моста, и снизу, из расщелины, едва брезжит мягкий свет факела, секунда и он исчезает, и как Агата ни старается сдержаться, скользя по заснеженному льду и злобно отряхивая перемазанную шубку, за которую ей непременно влетит, у нее из глаз льются холодные тяжелые слезы, и она вытирает их ладонью, потому что варежки куда-то запропастились, и от этого руки мерзнут еще сильнее. «Надо идти», говорит себе Агата. Впереди мостик, Агата поправляет врезающиеся в плечи лямки рюкзака, делает шаг к левому рукаву, и тут тяжелая рука хватает ее за волосы. От неожиданности Агата взвизгивает и вырывается, но рука держит крепко, и низкий голос раздраженно говорит:
Какого черта ты здесь шляешься после комендантского часа, дуреха?
Агата силится что-нибудь сказать, не может язык словно прилип к нёбу, из горла вырывается только тихий писк, Агате очень больно, а патрульный перехватывает ее за шею и тащит за собой, приговаривая:
К дружку сбежала? Или наворовала лекарств у раненых и хочешь продать их «весельчакам»? Или еще что похуже? Вот сейчас сведу тебя в штаб, и там мы разберемся. Знаю я вас, монастырских, на вид святоши, а на самом деле вы все разбойники, дезертиров укрываете, лечите ундийскую мразь. Пошли-пошли, нечего визжать, сейчас разбе
Внезапно кто-то виснет на свободной руке патрульного, и Агата слышит такой знакомый, такой родной голос, что у нее сжимается сердце.
Спасибо, дядечка патрульный, спасибо, спасибо вам огромное! взахлеб говорит этот голос. Я уж думала не найду ее! Меня Старший брат Йонатан послал, говорит: «Мелисса, опять наша дурочка немая убежала, иди ищи ее!» а куда я пойду ее искать? Вы только посмотрите, в какую я глушь забралась, три часа шла, вечно ее в эту сторону тянет а спать кто будет? А работать в мастерской кто завтра будет? Опять Мелисса. И чего на меня эту дурочку повесили? Хоть раз в неделю, а то и два, я должна за ней по ночам бегать, а брат Йонатан говорит: «У тебя от этого душа согреется», а моя душа от беготни в этой шубе чертовой вспотела вся! Уж такое спасибо вам, дядечка патрульный, заливается соловьем Мелисса и медленно тянет Агату за руку к себе, в сторону, но патрульный все еще растерянно держит Агату за шею, не выпускает, такое вам спасибо, еще и четырех утра нет, спать я не спала из-за этой дуры, но если быстро побегу хоть позавтракать успею, а может, мне и в мастерской выходной дадут, не могу же я по две ночи в неделю не спать, кто же это может? продолжает Мелисса визгливо и все тянет, тянет, тянет Агату на себя, и рука у Агаты на шее слабеет, а потом и вовсе разжимается, и Мелисса тараторит: Давай-давай, дуреха, переставляй ноги, понимаешь ты меня? Быстро-быстро-быстро, и в следующую секунду Агата уже мчится следом за Мелиссой по пустому проспекту, рюкзак больно колотит ее по спине, и лишь когда они сворачивают в Круглый переулок, который Агата хорошо знает, потому что здесь живет семья с двумя больными девочками им приходится ездить в специальных креслах с колесами, и ее Агатина Четверка приносит им маленькие желтые таблетки от боли, Агата с Мелиссой наконец останавливаются и в полном изнеможении садятся прямо на снег.
От холода и бега в груди у Агаты болит так, словно она сейчас сгорит изнутри заживо, но постепенно боль ослабевает, и Агата поднимает голову, чтобы сказать Мелиссе господи, да она даже не представляет себе, что сказать Мелиссе, но Мелиссы и след простыл, остались только следы на снегу, и от этого Агате в десять раз больнее, чем от бега и холода. Агата встает и, покачиваясь от усталости, шаг за шагом, след в след идет домой, в монастырь.
Ей очень везет: сегодня на посту у монастырского черного хода, куда торговцы подвозят мешки с мукой, и живых кроликов для рагу, и огромные связки «лисьего зуба», из которого монахи давят специальными роликовыми прессами черный сок от него кровь медленнее течет во время операций, и пластинки из костей рыбы-болтуньи, об которые можно точить хирургические инструменты, и пахнущие лимонным кремом ядовитые листья джиранды, которые дают курить раненым, чтобы снять боль, и красители для волос, от которых пальцы торговцев навсегда становятся такими лиловыми, что почти черными, и много что еще, так вот, сегодня на посту у черного хода стоят братья Петр и Павел по кличке «святые»: они никогда ни на кого не кричат и всегда всех жалеют, и пока монастырем командовала Старшая сестра Фелиция, их никогда не ставили в караул их главная работа была расспрашивать детей из Агатиных Четверок, как все прошло, и никто ли их не обижал, и не попадалось ли им на пути чего подозрительного, но теперь Зюсс занимается этим лично, и святые Петр с Павлом ходят в караул, как все. Агате даже не надо притворяться, будто с ней что-то не так: она еле стоит на ногах, а плечи так болят под тяжестью рюкзака, что Агата бредет, согнувшись в три погибели.
Господи, ребенок, что случилось? изумленно говорит Петр.
Она, небось, отбилась от Четверки, решает Павел. Вон рюкзак полный. Ты отбилась от Четверки, да?