LIBERTÁ
Под знойным небом Рима,
Когда сенаторы в палатах душных
Набили брюха плотью мира
И погрузились в сон натужный,
На плиты города ступила
Нога в сандалии истертой.
То был гонец в лацерне длинной,
Испепелен дорогой долгой.
Топтал он земли Нила,
Моря и реки он видал.
Под звездным небом Тигра,
За камнем был ему привал.
Но вот в конец изнеможден,
Ступил гонец в владенья Рима.
И вдоль домов и вычурных колонн,
И вдоль дворцов неразрушимых
Он брел к верховному Сенату.
А люди в праздничных лацернах
И бедняки в худых пенулах
Смотрели сонно вслед ему.
Издалека еще заметил он
Дороги долгой свою цель
Злата и мрамор тех ворот
И внизу столпившийся народ
Ну а сенаторы лениво
Вкушали с веток виноград
И на людей смотрели горделиво,
Ведь это их чудесный град!
Поблекший лоск седин,
Шелка туники дорогой,
На перстне огненный рубин,
И взгляд ленивый и скупой.
Слуги народа это факт
Позволили впустить двух человек
И объяснили им, что так и так:
Работать им мешал народ пустяк.
***
Земля остыла, день иссяк.
По гладким плитам проплывал
Пропоиц радостный косяк,
И женский голос тихо напевал.
А на ступенях ледяных лежал
Гонец под надписью Senato,
И мысли, как заточенный кинжал,
Врезались, сердце разрывая.
Он сын природы неизвестный,
Всегда под небом ночевал,
Его подушка камень серый.
Он от природы злобы не встречал.
Ее всегда он чувством понимал,
И не страшился диких тварей,
И не пугал его девятый вал.
Не встретить вам похожей пары.
И лишь придя в Великий Град,
Он ощутил холодное дыханье.
Гонец жестокость повстречал у врат,
Он равнодушия почувствовал ласканья.
Но небо его никогда не покинет,
Никогда не посмотрит надменно.
Земля его одеялом накинет
Вратами не укроет презренно.
Он тихо встал в ночи,
Открыл кожевенную сумку,
И полетели вместе с ветром чертежи,
Бумаги, документы и рисунки.
Он что-то ново совершил
Под шелест тихого триумфа.
А дальше верите иль нет?
Поближе к свету и луне,
Поближе к звездам, к темноте,
Он вместе с ветром улетел!
HOFFNUNG
В немецких Альпах под дождем,
Меж склонами равнин и плоскогорий
Запряталась деревня, укрытая хребтом.
Грюнштайн поселок самый скромный.
Там дым клубится над домами,
В печах теплится жаркий хлеб,
Там лошади гуляют меж дворами,
И свиньи заперты во хлев.
В Грюнштайне есть таверна.
По вечерам бессонные гулянья,
В хмельном угаре скверно,
Но стоны сердца заглушает.
А над покровом скользких крыш,
Вдали от терпкого вина
В горах укрылось место пастбищ,
Здесь пастухи скучают у огня.
Один из них совсем ребенок,
И хоть уже второй десяток,
А сердцем юн и глупо скромен,
И звали парня просто Якоб.
Немного худ, немного рыжеват.
Глаза прикрыты и светлы,
На плечи брошен грубый плат.
Он чутко дремлет у сосны.
Он не похож совсем на викинга,
И Варвар имя не идет;
Натура скромная, не дика
А рядом ветви терна,
Под ними сонно бродят овцы,
Топча нефритовые травы,
Съедая сонные колосья
Под небом темно-алым.
Пастух младой встает неспешно,
И легкой поступью по травам
Подходит тихо и беспечно
К стадам и маленьким ягнятам.
Они почти как он:
Кудрявы, молчаливы и скромны;
Их не волнует царский трон,
Князей и феодалов жадных войны.
Он тихо с ними говорит,
Лаская грубою рукой,
Внимая свет ночной зари
И слушая сверчков нестройный хор
Пастух весь скот согнал
И, плащ худой накинув,
Повел покорные стада
Домой, к гулянию и пиву.
А в городе царил веселый дух.
Ликерным запахом притворно-диким
И терпкой влагой медовух
Укачен выпивки любитель.
Визжала хриплая свирель,
Шальных танцовщиц привлекая.
И эта пьяная метель
Ревела, небо затмевая
Юноша, чудак наш Якоб,
Сойдя со склона темных пихт,
Идя в главе немого стада,
Ступил на камень твердых плит.
Встречал его скупой пейзаж:
Канав помойных кислый смрад,
Навоза непреступный кряж,
Истошно-скверный чад.
Так шел он по дороге
Под злобный крысий писк,
Но вдруг у поворота
Услышал жуткий женский визг.
Он огородом темным пробежал
И через дыру в заборе видел,
Как пьяный муж амбал
Свою жену жестоко избивал.
Как угасала в ней душа,
И как звериная рука
Роняла тяжкие удары,
В кровь окуная свой кулак.
А на крыльце стоял мужчина,
Крутя на пальце смольный ус,
И говорить могла скотина
Из своих поганых уст!
да будет знать теперь уж точно,
Что значит мужу изменять,
Запомнит курва прочно,
Что значит нас не уважать
А Якоб с камнем в кулаке
Взлетел над боровом жестоким,
И тот почувствовал в виске
Тупую боль, и подкосились ноги.
Удар в спине немая боль,
Хруст кости темнота.
И только слышать Якоб мог:
Истошный крик и блеянье ягнят
DREAM
В прослойке неба серой,
Меж рвани грязных облаков
Луч солнца кротко-смелый
Блестит над тучами паров.
Завод стоял вблизи от Темзы,
И цветом жженных кирпичей
Он выдыхал с шипеньем бездны
Пары и жар слепых печей.
Как жадный бог-язычник
Сжирал людей огромной пастью
И рокотом привычным
Ревел, как в страшное ненастье.
Зайдемте в пасть завода,
Пройдемте вдоль копченных стен,
Вдаль ржавых паровых моторов,
Железных ртов и трубных вен.
В одном из мрачных помещений,
Похожем более на склад,
Среди бумаг и извещений
Сидел мужчина в сломанных очках.
В бесформенном, седом цилиндре;
Сюртук из ветхого сукна.
Лампадка с вязким керосином
Мерцает тускло полутьма.
Он инженер завода,
Его работа чертежи;
Таких как он всего лишь трое,
Но получает жалкие гроши.
Не молод и не стар,
Живет он бедно и один.
Его друзья мундштук сигар,
Его наследник рев турбин.
Рукой в чернилах снял очки
И скрипом пола подошел
К оконной хлипкой ручке
И, провернув ее, открыл засов.
Вид открывался на проспект,
На шумный мерзлый город,
Где стук пролеточных карет
Смешался с пениями хора.
Гремели кэбы, ландо, фаэтоны,
В пот загоняя лошадей,
По тротуарам мокрым
Стекали тени богачей.
Их трость простукивала площадь.
В камзолах ярких, дорогих,
Во фраках самых модных
И в туфлях, что смольны.
А рядом дамы в пышных платьях
Модели robe a l`angliaso.
Духи, трепещущие сладко,
Шелка и лоск атласа.
У водосточных труб
Стоит худой ребячий хор,
И песню жалкую свою
Он дарит публике немой
Порыв сырого ветра
По улицам стелился,
Взлетал к седому небу,
Срывая розовые листья.
Один листочек прелый,
Кружась над пениями хора,
Чуть шелестел, как лепет,
И подлетел к оконным створам.
А инженер устало-сонный
Платком небрежно смятым
Протер очки движеньем томным,
Обвел проспект скучавшим взглядом.
***
Дробь барабанила по крышам,
Стекая с грязных скатов.
И ветер уносил все выше
Печаль минувших страхов.
В коморке темной чахлой,
Где поселился наш герой,
Чуть трепетал огонь очага,
И в дымоходе таял вой.
На низкой выцветшей кровати,
Под рваным, стеганным пальто
Лежит с отсутствующим взглядом,
И мысли все лишь об одном.
Он вспоминает ласковое детство:
На кухне беленую печь
И мать ирландку с добрым сердцем,
Ее незабываемую речь.
Их тихий домик у холма,
Пристрой и милый палисадник,
Тропинку узкую к полям
И вдоль нее разросшийся лишайник.
Он шел к отцу полями,
Срывая белые цветы;
Его дорогу затмевали
Ракиты пышные кусты.
Йоркширские пологие долины.
За фермой и зелеными садами
Скрывались мельницы турбины,
Он ждал отца с открытыми глазами.
Его фигура тень бросала,
А он бежал к нему, смеясь,
И не было на свете рая,
Лишь только синь любимых глаз.
***
Образы всплывали,
Рождались в этой голове;
И медленно, не замечая,
Он очутился в крепком сне.
Его сознанье, голодая,
Пугало жуткими картинами:
Печей горнила крик пронзая,
И удушая в вязкой тине.