Пулеметные точки долго не проживут, мои ребята быстро стряхнут с них пыль, пообещал Клейн. Он с нежностью погладил ствол своего «MG». Это была старая модель, не ручной пулемет «08/18», начавший недавно поступать в войска, а его предок, с толстым, как снаряд, кожухом водяного охлаждения. Эта модель могла стрелять только со станка и не была приспособлена для того, чтобы таскать ее в руках и тем более вести огонь на ходу. Но у Клейна было на этот счет особое мнение. Если бы с ним ознакомился сам Фалькенхайн[18], старика наверняка бы хватил удар.
Пулемет был лишен элегантности, это была грубая и неприхотливая машина войны, созданная для того, чтобы швырять в землю лицом атакующие цепи пехоты. В нем не было изысканных линий или изящества винтовок и пистолетов. Как и многие вещи, созданные единственно для войны, он был красив не внешней, а внутренней красотой, которая открывалась далеко не каждому.
Чтобы вести из своего любимца огонь на ходу, Клейн, прибегнув к помощи интенданта Брюннера, соорудил целую систему прочных кожаных ремней, охватывающую его плотный массивный корпус подобно лошадиной сбруе. Пулемет в таком положении мог удобно располагаться в руках стрелка. Правда, снимать все это с себя было неудобно, Клейн и не снимал. Тридцать с лишком килограмм стали, висящие на его плече, ничуть его не затрудняли. Примеру своего командира следовало все пулеметное отделение. И не случайно Клейн был прекрасным пулеметчиком, настоящим мастером своего дела.
Пулеметные точки долго не проживут, повторил он. Уж дайте нам подобраться к ним поближе, и мы заставим этих шлюхиных сынов заткнуться навсегда.
Не увлекайтесь, ефрейтор, сказал ему Дирк. Наша первейшая задача очутиться в траншеях, и каждая секунда опоздания будет лишним граммом на противоположной чаше весов. Оборона очень плотная, и если она развернется во всю силу, если заговорит каждый ствол, смотрящий в нашу сторону, она сметет всю роту, как коса пучок сухой травы. Не помогут даже доспехи штальзаргов.
Есть еще артиллерия, господин унтер, осторожно напомнил Тоттлебен.
Да, ефрейтор. Наш расчет на то, что внезапность штурма даст нам необходимые секунды, а наша скорость позволит преодолеть большую часть разделяющего расстояния прежде, чем артиллерия противника подаст свой голос. Несомненно, орудия пристреляны по нашему краю обороны. Французы готовы к штурму, но к штурму обычному, в который ходят живые люди. Которые двигаются медленно, залегают у каждой кочки, боясь свиста пуль над головой, вязнут в грязи и долго преодолевают колючую проволоку. «Висельникам» нет нужды действовать подобным образом. Мы бросимся на их позиции со всей возможной скоростью. Не останавливаясь, не залегая, не меняя направления. Конечно, пулеметы заговорят сразу. Но артиллеристы не успеют быстро внести поправки, разрывы их снарядов будут ложиться за нашими спинами. А потом мы окажемся во вражеских траншеях и снаряды нас беспокоить уже не будут.
Безумный забег, сказал Тоттлебен. Его светлые, как сено, волосы делали мертвенную бледность лица еще заметнее. Когда он говорил, тонкая кадыкастая шея немного приподнималась. Так, что видна была маленькая дырка над левой ключицей с темными от пороховых газов краями след пистолетной пули, унесшей его жизнь несколько лет назад. Я тут прикинул Даже если будет туман, даже если французы всю ночь отмечали победу и пьяны как сапожники Даже если их наблюдатели не успеют заметить, как мы выдвигаемся с позиций
Меньше «даже», ефрейтор! К чему вы ведете?
Если верить карте, между нашими траншеями четыре километра и триста сорок метров. Скорее всего, у нас получится одолеть триста-четыреста метров до того, как нас заметят. Пятьсот в случае удачи. Это значит, что к тому моменту, когда по нам начнут стрелять, до переднего края обороны останется три километра и восемьсот метров.
Пошла гулять арифметика недовольно пробормотал Клейн. Грубоватый и несдержанный на язык, он не любил точные выкладки Тоттлебена, насмешливо именуя их «чернильной наукой».
Мерц и Кейзерлинг смотрели на карту в полном молчании. Штальзарг редко брал слово до того, как его об этом просили, а командир четвертого отделения в последнее время был вял и апатичен. Мерц был одним из старейших мертвецов в роте, и Дирк с беспокойством поглядывал на него, машинально прикидывая его состояние. Взгляд ефрейтора был мутен и равнодушен, но, поймав его на мгновение, Дирк ощутил в нем понимание и движение мысли.
Мерц и Кейзерлинг смотрели на карту в полном молчании. Штальзарг редко брал слово до того, как его об этом просили, а командир четвертого отделения в последнее время был вял и апатичен. Мерц был одним из старейших мертвецов в роте, и Дирк с беспокойством поглядывал на него, машинально прикидывая его состояние. Взгляд ефрейтора был мутен и равнодушен, но, поймав его на мгновение, Дирк ощутил в нем понимание и движение мысли.
Тяжело быстро поспевать за словами и вылущивать цифры, когда твой мозг тронут некрозом и постепенно отказывает тебе. Когда память предает тебя, как перебитые осколками ноги, когда окружающие лица становятся незнакомыми, когда даже слова неумолимо утрачивают свой смысл
«Надо разобраться с ним, жестко сказал сам себе Дирк, вновь обращаясь к схеме, только у меня не хватает духу для этого. Разобраться с Мерцем. Нет, займусь этим после штурма. Может, Госпожа будет милосердна и сама распорядится на этот счет».
допустим, с такого расстояния они палить не начнут. Тоттлебен все это время говорил, и теперь Дирку пришлось напряженно вслушиваться, пытаясь нагнать пропущенное. Допустим, они подпустят нас на два километра, прежде чем открыть огонь. У нас нет данных о количестве вражеских пулеметов, но если прикинуть Тут, тут, тут, здесь Конечно, прибавятся еще ручные Я бы сказал, на нашем участке прорыва их сосредоточено около полутора десятков. «Гочкисс» модели четырнадцатого года выпускает до шестисот пуль в минуту. Всего, значит, лягушатники выльют на нас девять тысяч пуль. Повторяю за одну минуту. Расстояние в два километра мы преодолеем примерно за двенадцать минут. Если бы мы двигались без штальзаргов, вышло бы около пяти-шести. Извините, Кейзерлинг, не в обиду вам. Нас во взводе пятьдесят шесть душ всего. Довольно легко посчитать. Всего за время наступления «листья» получат около ста восьми тысяч пуль. И каждый из нас тысяча девятьсот двадцать восемь штук персонально. По сто шестьдесят в минуту на брата.
Любите вы эти цифры буркнул Клейн, отворачиваясь. У лягушатников будут так трястись руки, что попадать в цель будет едва ли одна из сотни.
Разумеется, вежливо согласился Тоттлебен. В подобных расчетах много погрешностей. Во-первых, мы будем передвигаться быстрее, чем они рассчитывают, и это тоже будет сбивать прицел. Во-вторых, наши доспехи неплохо держат попадания пулеметных пуль. Но это все на дистанции в два километра или около того. С каждым нашим шагом эти факторы будут все менее и менее значимы. И в момент, когда мы окажемся на расстоянии метров в двести от вражеских траншей, накал будет наиболее велик. Это будет настоящий свинцовый град. Заметьте, что я не упомянул про винтовки, которых там, конечно, хватает. А также про траншейную скорострельную артиллерию. И про ручные гранаты. И про минометы.
Скажите, ефрейтор Тоттлебен, вы до войны точно не занимались точными науками? поинтересовался Дирк, подбадривая подчиненного улыбкой.
Но Тоттлебен ответил с присущей ему серьезностью.
Никак нет, господин унтер, отозвался командир третьего отделения. Я продавал капусту в Лейпциге.
Ваша любовь к цифрам вызывает уважение. И заслуженное. Все то, что вы пытались передать нам с помощью чисел, я изложу более кратко и в словах. Там будет дьявольски жарко, господа. Как в самом настоящем аду. Или даже жарче. Французского свинца в любом случае мы хлебнем прилично. Но наше положение не так уж плохо. Как только французы заметят нас, полк откроет огонь по их передней линии из всех имеющихся в наличии орудий. Мейстер отговорил оберста устраивать артподготовку, которая не принесет никакого эффекта, зато насторожит французов и сорвет преимущество внезапности. Нет, пушки заговорят лишь тогда, когда мы одолеем треть расстояния до траншей.
Видел я здешние пушки. Клейн сплюнул с досадой. Пара тяжелых гаубиц да пятнадцатифунтовые хлопушки.
Верно, большого вреда они не нанесут. Они сделают главное заставят французские расчеты нырнуть поглубже в окопы. Выигрывая для нас время. Это должно заткнуть их пулеметы и скорострельные пушки, хотя бы на несколько минут.
Хороший ход, кивнул Тоттлебен. Мне нравится эта мысль. Французы будут удивлены.
Конечно. Они привыкли к тому, что артиллерия поддерживает наступающие цепи, но с продвижением пехоты переносит огонь вглубь позиций, чтобы не выкосить собственные наступающие порядки. В такие моменты лягушатники обычно и выкатывают свои «гочкиссы» на прямую наводку. Срезая всех в радиусе досягаемости. А мы сделаем иначе. Наша артиллерия будет до последнего бить по переднему краю обороны, мешая пулеметным расчетам поднять голову. Конечно, это означает некоторый риск для нас. Обычные осколки не пробьют доспеха, но если наводчики где-то ошибутся или изношенные стволы старых «Экхардов» подведут Так что номер в любом случае смертельный, господа. Но мы его выполним и получим свои овации. Как делали прежде.