Виктория. Я слишком занята я несу свою любовь! И не стану обременять себя страданием мира! Это мужское дело, одно из ваших мужских дел, пустых, бесплодных, тщетных, вы затеваете их, чтобы отвлечься от той единственной борьбы, которая действительно трудна, от единственной победы, которой можно гордиться.
Диего. Что же я должен победить в этом мире, кроме учиненной над нами несправедливости?
Виктория. Ту беду, которая у тебя внутри! Остальное получится само собой.
Диего. Я одинок. Эта беда слишком велика для меня.
Виктория. Я рядом, и у меня есть оружие!
Диего. Как ты прекрасна, и как бы я тебя любил, если бы только не боялся!
Виктория. Как бы ты был смел, если бы хотел меня любить!
Диего. Я тебя люблю. Но я не знаю, кто из нас прав.
Виктория. Тот, кто не боится. А мое сердце не трусливо! Оно все горит одним пламенем, ярким и высоким, как те костры, которыми подают друг другу сигнал привета наши горцы. Оно зовет тебя Взгляни же, это настоящий костер, как в праздник святого Иоанна!
Диего. Праздник посреди боен!
Виктория. Бойни или цветущие луга какая разница для моей любви? Она, по крайней мере, никому не приносит зла, она щедра! А твое безумие, твое бесплодное самопожертвование кому они принесут благо? Уж наверняка не мне, ведь ты убиваешь меня каждым своим словом!
Диего. Не плачь, мятежница! О, отчаяние! За что обрушилась на нас эта беда! Я бы выпил эти слезы, остудил губы, обожженные их горечью, я бы обрушил на это лицо столько поцелуев, сколько листьев на оливковом дереве!
Виктория. О, наконец-то я тебя узнаю! Это наш с тобой язык, ты его совсем забыл. (Протягивает к нему руки.) Дай мне снова почувствовать в тебе прежнего Диего
Диего отступает, указывая на знаки чумы. Она хочет дотронуться до них, но рука ее нерешительно застывает.
Диего. Ты тоже боишься
Виктория прикладывает ладонь к знакам. Диего пятится, потрясенный. Она вновь протягивает к нему руки.
Виктория. Иди скорей ко мне! Ничего больше не бойся!
Стоны и проклятия звучат еще громче, Диего озирается словно безумный и убегает.
Виктория. О! Одиночество!
Хор женщин. Мы хранительницы! Эта история выше нашего понимания, и мы ждем, когда она кончится. Мы будем хранить нашу тайну до зимы, до часа свободы, когда крики мужчин смолкнут и наши мужчины вернуться к нам, чтобы обрести то, без чего не могут обойтись: память о свободных морях, о пустынном летнем небе и вечном запахе любви. А пока мы подобны опавшим листьям под сентябрьским ливнем: минуту они кружат в воздухе, потом капли прибивают их к земле. Мы тоже прибиты к земле. Поникнув, мы ждем, когда стихнут боевые кличи, и слушаем, как внутри нас тихо вздыхает неторопливый прибой счастливых морей. Когда облетевшие миндальные деревья покроются цветами инея, мы слегка распрямимся, почувствовав первый ветер надежды, и вскоре воспрянем в этой второй весне. Тогда те, кого мы любим, двинутся к нам, как прилив к застрявшим в прибрежном песке лодкам. Остро пахнущие морем, скользкие от воды и соли, лодки встречают приближение первых волн, которые, покачивая, приподнимают их и постепенно выносят на широкий морской простор. Ах, пусть поднимется ветер
Темнота.
Освещается набережная. Входит Диего и окликает кого-то, глядя в сторону моря.
Диего. Э-ге-ге!
Голос. Э-ге-ге!
Появляется Лодочник; над гранитом набережной видна только его голова.
Диего. Что ты перевозишь?
Лодочник. Провизию.
Диего. Ты снабжаешь город?
Лодочник. Нет. Город снабжает администрация. Карточками, разумеется. А я снабжаю молоком и хлебом. Там, в открытом море, стоят на якоре корабли. На них укрылись от чумы люди. Я вожу в город их письма и доставляю на корабли провизию.
Диего. Но это же запрещено!
Лодочник. Да, запрещено администрацией. Но я не умею читать, а когда глашатаи объявляли о новом законе, я был в море.
Диего. Возьми меня с собой.
Лодочник. Куда?
Диего. В море. На корабль.
Лодочник. Это запрещено!
Диего. Но ты же не читал закона и не слышал, когда его оглашали на улицах.
Лодочник. Это запрещено не администрацией, а теми, кто укрылся на кораблях. Вы ненадежный.
Лодочник. Это запрещено не администрацией, а теми, кто укрылся на кораблях. Вы ненадежный.
Диего. Что значит ненадежный?
Лодочник. Вы можете принести их с собой.
Диего. Кого принести?
Лодочник. Тише! (Оглядывается по сторонам.) Микробов, конечно.
Диего. Я заплачу сколько надо.
Лодочник. Не уговаривайте меня. Я слабохарактерный.
Диего. Любые деньги!
Лодочник. А вы отвечаете за последствия?
Диего. Разумеется!
Лодочник. Садитесь. На море спокойно.
Диего собирается спрыгнуть в лодку. За его спиной появляется Секретарша.
Секретарша. Никуда вы не поплывете!
Диего. Что?
Секретарша. Это не положено. К тому же, я вас знаю, вы не сбежите.
Диего. Никто меня не остановит!
Секретарша. Мне стоит только захотеть! А я хочу, потому что вы мой должник. Вы же знаете, кто я такая!
Она отступает на несколько шагов назад, как бы маня его за собой. Он следует за ней.
Диего. Умереть пустяк. Но умереть запятнанным
Секретарша. Понимаю вас. Я ведь только исполнительница. Однако мне даны на вас права. Право вето, если угодно. (Листает блокнот).
Диего. Такие, как я, принадлежат только земле!
Секретарша. Именно это я имела в виду. Вы в некотором смысле принадлежите мне! Но только в некотором смысле. Быть может, не в том, в каком мне хочется когда я на вас смотрю. (Просто.) Вы мне очень нравитесь, знаете. Но у меня есть указания. (Поигрывает блокнотом.)
Диего. По мне, лучше ваша ненависть, чем ваши улыбки. Я презираю вас.
Секретарша. Как угодно. К тому же этот наш разговор не очень-то укладывается в уставные рамки. От усталости я становлюсь сентиментальной. Вся эта канцелярщина довела меня до того, что вечерами я начинаю распускаться. (Вертит в руке блокнот. Диего делает попытку выхватить его.)
Секретарша. Нет, право, милый, не надо. Да и что там читать? Блокнот как блокнот, этим все сказано, наполовину дневник, наполовину регистрационный журнал. (Смеется.) Заметки для памяти, вот и все! (Протягивает к нему руку, словно хочет погладить. Диего бросается к лодке.)
Диего. Ах! Он уплыл!
Секретарша. Надо же, и в самом деле уплыл! Еще один простак, который мнит себя свободным, не подозревая, что и он тоже значится в списках.
Диего. Каждое ваше слово двусмысленно. Вы отлично знаете, что именно этого человек и не может выдержать. Давайте кончать поскорее!
Секретарша. Но тут нет ничего двусмысленного. Я говорю правду. Для каждого города существует свой реестр. Это реестр Кадиса. Уверяю вас, что все организовано как нельзя лучше и никто в этих списках не пропущен.
Диего. Никто не пропущен, но все от вас ускользают.
Секретарша(возмущенно). Ничего подобного! (Задумчиво.) Впрочем, исключения бывают. Изредка кто-то оказывается забыт. Но в конце концов они всегда чем-нибудь да выдают себя! Стоит им перевалить за сто лет, как они начинают хвалиться этим, глупцы. О них тут же начинают кричать газеты. Это лишь вопрос времени. Когда я по утрам за завтраком просматриваю прессу, то беру их имена на заметку, сверяю с картотекой. Мы называем это «заморить червячка». И конечно, в итоге мы их не упускаем.
Диего. Но на протяжении ста лет вас не признают, как не признает весь наш город!
Секретарша. Сто лет ничто. Вам кажется, будто это много, потому что вы смотрите со слишком близкого расстояния. А я вижу все в совокупности, понимаете? Что значит, скажите на милость, в картотеке на триста семьдесят две тысячи имен один человек, даже если он прожил сто лет! К тому же мы наверстываем упущенное за счет тех, кому нет двадцати. Так что в среднем ничего не меняется. Вычеркнем чуть раньше намеченного срока, и все! Вот так (Вычеркивает строчку в своем блокноте. Со стороны моря слышится крик и громкий всплеск.) О, я сделала это машинально! Надо же, оказалось, лодочник! Чистейшая случайность!
Диего встает и смотрит на нее с отвращением и ужасом.
Диего. Меня от вас тошнит, вы отвратительны!
Секретарша. У меня неблагодарное ремесло, я знаю. Очень утомительное, требует усердия. Поначалу, например, я чувствовала себя неуверенно. Теперь рука у меня твердая. (Подходит к Диего.)