Та же форма в его Рассказе неизвестного человека:
Я заказывал в ресторане кусок ростбифа и говорил в телефон Елисееву, чтобы прислали нам икры, сыру, устриц и проч. (viii, 180).
Изменение микроскопическое, почти неприметное: замена одного крохотного словечка другим, но именно путем безостановочного изменения микрочастиц языка меняется его словесная ткань.
Из этой цитаты хорошо видно, что вначале телефонная лексика обладала особой изобразительностью. Именно телефон, а не человек, издает звон, то есть звонит. Человек же направляет звуки внутрь аппарата, то есть говорит в телефон. Потребовалось время, чтобы изобразительность начала утрачиваться. Замена предлога означает, по-видимому, что на смену конкретному пространственному изображению (направлению речи в аппарат) приходит абстрактная интерпретация. Наиболее близкой является аналогия с идеей связи и средства (или канала) такой связи: ср. общаться по переписке и связаться по почте и более современные разговаривать по скайпу или общаться по интернету (связаться по электронной почте). А у звонить путем метонимического переноса появляется новое значение: звонит телефон и звонит человек (кому-то по телефону). Сходный метонимический перенос присутствует у других значений этого глагола: звонит колокол звонарь звонит в колокол; звонит звонок посетитель звонит в звонок.
И вот проходит почти век, и в телефонной лексике происходит, причем прямо на наших глазах, новый метонимический перенос. Все чаще вместо фразы Позвони мне! мы слышим Набери меня! А ведь раньше можно было набрать только номер, но не его счастливого обладателя. Так, в Национальном корпусе русского языка словосочетание набрать меня зафиксировано один-единственный раз в тексте 2003 года (для сравнения: словосочетание позвонить мне встречается в корпусе 662 раза), а два самых ранних примера набрать в этом значении датируются 90-ми и 2000-м годами:
В Рим, неуверенно согласился я. Значит, ты должен заехать в Париж. Подожди, я сейчас наберу Гулю. У меня нет визы, сказал я, оглушенный. Кстати, я прилетел в Бельгию, потому что именно с бельгийской визой было меньше всего хлопот. Ты проснулась, подруга? [Николай Климонтович. Дорога в Рим (19911994)].
Не, мужики, теперь меня мочить никак нельзя, возразил Сергей. Моргун приказал доставить меня, куда хочу! По-моему, он фуфло гонит, засомневался один из парней. Набери папу, предложил другой. Да, чтоб он меня послал? Нет уж! покачал головой бык [Андрей Житков. Супермаркет (2000)].
Похоже, что набрать используется практически как синоним позвонить, однако утверждать точно это нельзя, так как новое употребление глагола еще не вполне устоялось. Возможно, это действие рассматривается как менее важное, менее фундаментальное, связанное с коротким разговором и ассоциируемое в основном с мобильным телефоном (хотя сам набор номера возможен на любом телефоне). Так, фраза Когда подъедешь, прямо перед вахтой набери меня, выглядит естественнее, чем В мамин день рождения обязательно набери ее.
Здесь снова напомню строку Александра Галича:
Пять тринадцать сорок три, это ты?
Номер и человек близки к отождествлению, но все-таки не отождествляются. И требуется дополнительный вопрос (Это ты?), чтобы удостовериться, что к телефону подошел тот человек, которому звонят. А отождествление и, следовательно, возможность набрать не только номер, но и человека (лингвисты назвали бы это метонимическим переносом) окончательно состоялись в эпоху мобильной связи, когда у человека есть мобильный, а у мобильного единственный хозяин, и вопрос Это ты? становится излишним.
Отдельной проблемой оказывается судьба идиом, изначально связанных именно со стационарным телефоном: повесить трубку, бросить трубку, висеть на телефоне. Они по-прежнему употребляются, хотя прямое их значение, очевидным образом, утрачено. Действительно, повесить трубку и бросить трубку означает прервать (резко во втором случае) телефонный разговор, но в основе этих выражений лежит идея помещения трубки стационарного телефона на рычаг, разъединяющий связь. Прямое прочтение выражения бросить трубку для мобильного телефона скорее означало бы швыряние его на землю (трубка или труба одно из его возможных названий). Выражение висеть на телефоне (очень долго разговаривать по телефону) также содержит яркий образ. Разговаривая по стационарному телефону, по-видимому прикрепленному высоко на стене (а не по более позднему аппарату, стоящему на столе), человек как бы висит на нем. И хотя этот образ совершенно не подходит к мобильному телефону, эта идиома еще используется. Сейчас трудно прогнозировать устойчивость этих выражений в будущем при вытеснении стационарных телефонов мобильными, которое, по-видимому, неизбежно.
Чья судьба лучше пишущей машинки или телефона? Что за вопрос? Она почти ушла из быта, он эволюционировал. И русский язык так или иначе отразил это. И по крайней мере в одном языковые результаты совпали в появившемся непонимании. В случае телефона мы не вполне понимаем наших детей или недовольно морщимся от новых словечек и выражений: я тебя наберу, сбросил звонок, мобила Но мы хотя бы присутствуем при всех этих изменениях. А вот человек из прошлого (или, например, эмигрант, вернувшийся в Россию после долгого перерыва) неизбежно испытал бы культурный шок, вызванный проблемой непонимания. В случае же пишущей машинки понимание рвется скорее со стороны потомков. Слова уходят и забываются.
Языковая память, как мы убедились, у нас довольно коротка. И уже дети начала 21 века не понимают детской поэтической классики. Кто это такой Умывальников начальник и мочалок командир? А если ближе к нашей теме, то опять Чуковский:
Как на пишущей машинке
Две хорошенькие свинки:
Туки-туки-туки-тук!
Туки-туки-туки-тук!
На чем, говорите, туки-туки-туки-тук?!
Спасатели слов
Никак не могу расстаться с этой темой уходящие слова. Россию часто сравнивают с Францией именно по отношению к родному языку. Точнее, многие считают, что нам следует ориентироваться на Францию в смысле заботы и защиты родного языка. Я прожил во Франции два года, преподавал там в университете и, честно говоря, так не думаю. Не потому, что французы не правы, а просто мы другие (вспомните историю про @ из главы Курс молодого словца). И все же во Франции мне попадались замечательные вещи, о которых стоит рассказать.
Начну издалека с французского телевидения. Оно, с содержательной точки зрения, ничем не лучше российского, пожалуй, за одним, или если хотите, двумя исключениями. Я имею в виду программы о книгах и языке. Каждый из основных французских каналов имеет специальную передачу о новых книгах. На этих передачах, как правило, присутствуют авторы и обсуждается не только художественная литература, но и публицистика, и даже сугубо научные книги. Иногда эти передачи закрываются, но им на смену приходят новые. Самую знаменитую (так и хочется сказать культовую), уже давно закрытую, под названием Культурный бульон вел Бернар Пиво. Пиво один из самых известных французских тележурналистов. Кроме всего прочего, он создатель чемпионатов по орфографии (позднее Les Dicos dor), популярного конкурса диктантов, финалы которого показывали по телевидению. Диктанты настолько сложны, что даже победители делают какое-то количество ошибок. Пиво также составитель одноименной книжной серии (Les Dicos dor), куда входят популярные книги о языке.
И вот у меня в руках одна из книг этой серии, написанная самим Бернаром Пиво, 100 mots sauver (2004), название которой переводится на русский язык примерно как 100 слов, которые нужно спасти. Это тоненькая книжка, напечатанная к тому же крупным шрифтом, по сути представляет собой словарик. Она некоторое время была среди бестселлеров, что для словаря, согласитесь, редкость. Впрочем, по виду на словарь она совсем не похожа, да и никаких научных претензий у нее на первый взгляд нет. В небольшом предисловии автор пишет о том, что люди справедливо заняты спасением птиц, насекомых, растений и других живых созданий, находящихся под угрозой исчезновения. Но никому нет дела до исчезающих слов, хотя, казалось бы, слова родного языка должны быть нам ближе, чем никогда не виданное растение. Впрочем, и в лингвистике появилась своя экология, правда, лингвисты спасают объекты более крупные, чем слова, целые языки. Пиво цитирует известного французского лингвиста Клода Ажежа, который утверждает, что ежегодно в мире исчезает около двадцати пяти языков. Что уж тут говорить о словах!
И все-таки французы удивительно трепетно относятся к своему языку. Бернар Пиво, не будучи, вообще говоря, профессиональным лингвистом, ставит перед собой задачу проследить, а точнее выследить уходящие из французского языка слова, и даже не только слова, а отдельные значения. Это оказывается возможным лишь по одной простой причине благодаря налаженной, как безостановочное производство, французской лексикографии. Во Франции существуют два знаменитых словарных издательства Larousse и Robert (есть и другие, но Пиво опирался на эти издания), каждое из которых кроме большого многотомного словаря издает, и делает это из года в год, однотомные словари, так называемый Petit Larousse и Petit Robert, соответственно. Каждый год в эти словари включаются новые слова и, увы, исключаются какие-то устаревшие (объем словаря более или менее фиксирован). Эти обновления также фиксируются и даже обсуждаются, в прессе и на телевидении. Именно поэтому словарь исчезающих слов может составить и неспециалист. Трогательным штрихом в книге Пиво оказываются пустые страницы в конце, озаглавленные Liste personnelle de mots en pril (Личный список слов, находящихся под угрозой исчезновения). Читатель приглашается в соавторы!