Но она была с тобой такой приветливой, Джим.
Она была приветливой со всеми. И со мной в том числе. Но она не могла не думать, что я не оправдал ее доверия. Ее нет, а меня мучает, что я стоял в ее мнении невысоко, и ничего уже нельзя исправить.
У меня есть кое-что, загадочно улыбнулась Хелен, чтобы тебя утешить.
Она вышла, и я заинтригованно ждал ее возвращения. Наконец она вернулась, держа под мышкой что-то вроде картины в рамке.
Пегги Форд была на аукционе, сказала она. И занесла мне вот это. Она висела в спальне старушки, и Пегги подумала, что тебе будет приятно. Вот, посмотри.
В рамке была не картина, а картонка. Вверху Молли написала своим бисерным почерком: «Мои самые любимые люди».
А под надписью были наклеены три фотографии сэр Чарлз Армитидж, Джон Уэйн и я.
Блошиный комплекс
Впервые в жизни я видел, чтобы человек снял велосипедные защипки с брючин, выходя из дома.
В этот коттедж меня вызвал некий мистер Колуэлл к заболевшей собаке. Я как раз вылез из машины, когда на крыльцо вышел мужчина, внимательно посмотрел через плечо, нагнулся и снял защипки. И нигде не было видно велосипеда!
Извините за нескромный вопрос, сказал я. Но для чего вам защипки?
Мужчина еще раз посмотрел через плечо, ухмыльнулся и ответил с полной невозмутимостью:
Здрасьте, мистер Хэрриот. Вот забежал снять показания газового счетчика, ну и обезопасился.
Обезопасились?
Ага. От блох.
Как так блох?
Ну да. Колуэллы люди хорошие, но хозяйка не сказать чтоб такая уж чистюля, и блох у них пруд пруди.
Но Я уставился на него. Защипки не понимаю
Защипки? Он засмеялся. Ну, чтобы эти твари мне в брючины не набились. Он сунул защипки в карман и скрылся за углом, видимо, направляясь по следующему адресу.
Я посмеивался ему вслед. Боялся, что к нему в брюки заберутся блохи! Надо же такое придумать. С газовщиком я был знаком много лет, и он всегда казался мне здравомыслящим человеком, и вот нате настоящая мания. Есть же люди, которые то и дело моют руки. И конечно, защипки он надевает всякий раз, когда входит в чей-то дом. Я дошел до угла и посмотрел на домики вдоль улицы, но он уже скрылся из виду.
Чего только люди не умудряются вбить себе в голову! Подобные фантазии всегда меня интересовали. Но блошиный комплекс? Что-то новенькое. А вдруг бедняга очень из-за него страдает? Впрочем, расстался он со мной, весело насвистывая, а потому, надо полагать, навязчивая идея не оказывает на него гнетущего воздействия. Возвращаясь к своей машине, я улыбался блаженной улыбкой: ведь был четверг, а это последний вызов, и после него начнется мой выходной день.
Ветеринария составляла суть моей жизни, и ни на какую другую профессию я ее не променял бы, однако в бочке меда имелась ложечка дегтя: занимался я ею круглые сутки. Кроме второй половины четверга. И в четверг я всегда просыпался в радужном настроении, зная, что после полудня мы с Хелен вольными птицами улетим в Бротон. Неторопливо перекусим в одном из чудесных тамошних кафе, потом встретимся с моим приятелем Гордоном Реем, ветеринаром из Боробриджа, и его женой Джин, тоже на краткий срок забывшими про телефон и резиновые сапоги. Вместе побродим по магазинам, выпьем чаю, сходим в кино. Программа, возможно, не ахти какая увлекательная, но нам она сулила благословенный отдых.
А на этот раз нас ждало особое удовольствие: сестры, мисс Уитлинг, столпы Дарроубийского музыкального общества, дали Хелен билеты на концерт симфонического оркестра Халлэ. Побываем в Бротоне, вернемся домой переодеться, заедем за сестрами и назад в Бротон! Дирижировать должен был мой давний кумир сэр Джон Барбиролли, а от одного вида программы просто слюнки текли: «Кориолан», «Скрипичный концерт» Элгара и «Первая симфония» Брамса.
Удовлетворенно вздохнув от одного только предвкушения, я постучал в дверь Колуэллов: максимум час и мы покатим в Бротон.
Открыл хозяин дома мужчина лет шестидесяти, в рубашке с расстегнутым воротом, небритый, но приветливо улыбающийся.
Входите-ка, мистер Хэрриот! воскликнул он с гостеприимным жестом. Извиняюсь, конечно, что мы вас заставили сюда тащиться, да только автомобиля у нас не имеется, а псу нашему что-то худо.
Конечно, мистер Колуэлл. Насколько я понял, его ударила машина.
Ага. Выбежал утром на мостовую перед почтовым фургоном, ну и полетел вверх тормашками. Улыбка исчезла с его губ, в глазах появилась тревога. Может, обойдется? Бедняга Рупи! Мы его так прозвали, потому что он лает по-особому руп, руп!
Дверь вела прямо в комнату, где воздух был куда более спертым и ароматным, чем в коровнике. Мебель покрывала густая пыль, на столе и на полу в живописном беспорядке валялись газеты, одежда и объедки. Да, чистюлей миссис Колуэлл назвать было трудно.
Тут из кухни появилась сама дама и поздоровалась со мной так же приветливо, как и супруг, но глаза у нее покраснели и опухли от слез.
Ох, мистер Хэрриот, сказала она дрожащим голосом, Рупи нас насмерть перепугал. Он в жизни ничем не болел, и вот вдруг А что, если он не выживет?
Я посмотрел на пса, вытянувшегося в корзине у стены. Дворняга, но с заметной примесью спаниеля. Он глядел печальными глазами, полными ужаса.
Он сам добрался до дома? спросил я.
Нет, мы его на руках принесли, сглотнув, ответил мистер Колуэлл. Мы думаем, может, ему хребет перешибло.
Хм-м Ну посмотрим. Я опустился на колени рядом с корзиной, и Колуэллы тоже встали на колени справа и слева от меня. Я оттянул нижнее веко Рупи и увидел розовую конъюнктиву. Цвет нормальный. Никаких признаков внутренних повреждений. Я ощупал ноги, ребра, таз и не обнаружил переломов. Ну-ка, старина, поглядим, как ты стоишь, сказал я, осторожно подсунул руку под живот и начал легонько приподнимать моего пациента.
Он протестующе заскулил, и хозяева ответили сочувственными возгласами:
Бедненький Рупи! Потерпи, малыш! Он у нас молодец. При этом они нежно его поглаживали.
Но я упрямо продолжал его поднимать, пока он, пошатываясь, не встал на все четыре лапы, а потом позволил ему лечь.
Ну, он как будто дешево отделался, сказал я. Ушибы, конечно, и подушечки лап у него ободраны, однако уверен, что ничего серьезного нет.
Ну, он как будто дешево отделался, сказал я. Ушибы, конечно, и подушечки лап у него ободраны, однако уверен, что ничего серьезного нет.
Колуэллы с воплями радости удвоили свои ласки, а Рупи умильно глядел на всех нас большими, трогательно-грустными глазами спаниеля. Он явно извлекал из ситуации все, что мог.
Мы все трое поднялись на ноги, и я открыл чемоданчик.
Ну-с, сделаем пару инъекций, чтобы уменьшить боль и ускорить заживление лап. Я ввел стероидный препарат, антибиотик и отсчитал несколько пенициллиновых таблеток. Конечно, он еще в шоке, но, по-моему, немножечко преувеличивает. Со смехом я потрепал лохматую голову. Ты, кажется, стреляный воробей, Рупи.
Колуэллы весело подхватили:
Вот уж верно, мистер Хэрриот, он всегда прикидывается!
Но по щеке хозяйки сползла еще одна слеза.
Да только такая радость, что мы его не потеряем Тут она быстро утерла лицо тыльной стороной ладони.
Отпразднуем чашечкой чайку, а, мистер Хэрриот? Времечко у вас найдется?
Меня манил Бротон, но сказать «нет» духа не хватило.
Отлично! Большое спасибо, но, вообще-то, я тороплюсь.
Чайник скоро закипел, миссис Колуэлл устроила подобие прогалины в джунглях на столе и водрузила туда чашки. Прихлебывая чай, поглядывая на добродушную пару, на то, как они смеются и с любовью смотрят на свою собаку, я мысленно согласился с газовщиком. Да, Колуэллы, безусловно, хорошие люди.
Провожали они меня точно триумфатора, рассыпались в благодарностях, махали вслед.
Забираясь в машину, я крикнул:
Позвоните дня через два, как он будет себя чувствовать, но не сомневаюсь, все будет в порядке.
Я повернул за угол и тут почувствовал зуд в лодыжках. Наверное, щиплют новые носки, решил я и постарался спустить их. Однако странный зуд начал распространяться на икры, и, остановив машину, я засучил брючину. Кожа была вся усеяна черными точками, но эти точки прыгали, скакали, кусались и быстро распространялись все выше. О господи! Никакой манией газовщик не страдал!
Скорее домой! Но, как назло, пришлось плестись за двумя нагруженными сеном тракторами, обогнать которые так возможности и не представилось. К тому времени, когда я добрался до «Верхнего лужка», интервенты вторглись на грудь и спину, я просто весь горел и отчаянно ерзал на сиденье.
Хелен кончала переодеваться, собираясь в Бротон, и с изумлением обернулась, когда я вихрем влетел в спальню.
Мне надо немедленно влезть в ванну! вырвалось у меня.
О? Пришлось поработать в грязи?
Нет. Блохи.
Что-о-о?!
Блохи. Миллионы блох. Просто кишмя на мне кишат.
Но но откуда
Потом! Пожалуйста, сразу засунь в стиральную машину все, что на мне. Я должен переодеться с головы до ног.
В ванной я мигом разоблачился и погрузился в воду, то и дело окуная голову. Вошла Хелен и в ужасе уставилась на кучу моей одежды, где на фоне белой рубашки резвились ловкие насекомые.
Ой-ой-ой! вскрикнула она, брезгливо морщась, подняла все валявшееся на полу вытянутой рукой и скрылась в чулане для стирки.
Мне хотелось остаться в ванне навсегда. Какое наслаждение лежать в воде и, не чувствуя зуда, созерцать всплывших на поверхность черных мучителей. Но я не собирался рисковать, а спустил воду, снова налил ванну и ухнул в нее еще раз. Снова и снова мылил я волосы и скреб кожу. А когда наконец вылез и надел все свежее, то возблагодарил небеса, что избавился от этой напасти. Такое со мной случилось впервые, и я понятия не имел, какое это страшное испытание. Да, конечно, я читал о страданиях людей в чужеземных тюрьмах, вынужденных спать на блошиных тюфяках, но только теперь постиг всю меру их мук.
Наконец мы поехали в Бротон, правда, далеко не в том радужном настроении, какое владело нами каждый четверг. Жуткое утреннее происшествие еще не изгладилось из памяти. Однако холмы остались позади, за окнами замелькали пейзажи Йоркской равнины, и мы мало-помалу пришли в себя. Еще немного, и мы будем сидеть за столиком в кафе, свободные от всех забот, а вечером нас ждет редкостная радость концерт оркестра Халлэ.
Школьником в Глазго я как-то беседовал с глазу на глаз с легендарным Барбиролли (тогда он еще не был сэром Джоном) при очень своеобразных обстоятельствах. Шотландский оркестр давал концерт для школьников в зале Сент-Эндрю. В антракте я побежал в туалет и вдруг краем глаза заметил в соседней кабинке фигуру во фраке и белом галстуке. Я повернул голову и в трепетном восхищении узрел самого великого дирижера. Бесспорно, странное место для знакомства, но он спросил, понравилась ли мне музыка и что особенно. А потом расспросил про меня самого. Джон Барбиролли был удивительно благожелательным человеком и недаром заслужил любовь и уважение всего мира.