Тебе чего надо? в ответ спрашивают. Мы тебя не трогаем.
Ясно, не трогаете, а только чуть с ног не сбили, отвечает Никитушка.
Был бы ты сейчас в лесу, сам бы рылом в землю лег, говорят. Не слыхал, Соловей-разбойник у нас новый объявился? Свистит, душегуб, деревья ломает.
Ну? Никитушка спрашивает недоверчиво. Прямо так сам Соловей-разбойник? Врете, верно.
Вот тебе и ну. Пойди проверь, стволов навалено жуть. Сами чуть живые остались.
А чего в лесу ночью делали? интересуется он с прищуром.
Клад искали, Аншлаг рожу кривит.
Нашли?
Нашли, говорит.
А чего видели?
Да много видели.
И русалок?
Башка с Аншлагом переглянулись и отвечают:
Да много видели.
И русалок?
Башка с Аншлагом переглянулись и отвечают:
Русалок не видели. А ты чего допытываешься? сердятся.
Так Русальная неделя сейчас, русалки отовсюду вылезают, с людьми балуют.
Врешь, говорят. Попы такие сказни любят, а поповичи за ними повторяют.
Ну смотрите, отвечает. Я предупредил. А чего это от вас такой дух вонючий?
А это не твоего ума дело, говорят, окрысимшись.
Не хотите, не говорите. А только тухлыми яйцами честному человеку вонять никак не можно.
Сказал так и пошел прочь, мимо озера. А Башка и остальные в другую сторону озеро обходить направились. Аншлаг грозится с поповичем разобраться в темном закоулке, а Студень на воду глядел, русалок высматривал, не сидят ли где. После болотной нечисти и черепов на жердях русалки вовсе мелочью были. Но и они тоже, как вдруг на глаза показались, чувства ему расстроили. Студень их видом обворожился и снова мычит, речь потерямши.
Русалки на корягах у воды сидели, а сами старухи гнилые, с волосьями бело-зелеными. Носы крючком, зубы торчком, руки ловкие, цепкие, тину плетут. Аншлаг, как увидел их, гоготать стал от недомогания, орет: «Ой, не могу, русалки! Ой, побалуйте со мной, красивые!». Так и прогнал старух. Они тину побросали, зло поглядели и в камышах попрятались.
А может, это дух вонючий им не понравился, потому как у них свое источение, гнилой тиной пахучее.
С Аншлага та вонь семь дней не сходила, пока деньжищи нечистые все не спустил.
XI
Кондрат Кузьмич с утра взбодрил себя хоровым пением «Боже, царя храни» и сразу переместился в совещательный кабинет для консультаций с господином Дварфинком. Да в благодарность ему заведомо припас золотую безделку из личного стабильного фонда. Потому как господин иноземный советник желтый металл сильно уважал и от его преподнесения в дар сначала млел, а потом еще рьяней выдумывал преобразовательные реформы. А Кондрат Кузьмичу оставалось только до народа оные реформы довести и в толщу жизни крепкой рукой вбить. А если не вбивать, то оно могло и обратно вылететь, прямиком в лицевое вымя господина советника, оттого как мы, кудеяровичи, народ неблагодарный и пользы своей не знаем. И было бы это порушением договора учиненной Кондрат Кузьмичом дружбы с иноземными важными персонами, а оттого и бедствием государственным. Потому господину советнику наша кудеярская квелость была как бы и по нраву. А Кондрат Кузьмичу он наутро внушение сделал на этот счет, помня вчерашнее его расстройство.
Реформы, говорит, дело сурьезное, претыканий не любит, зато в народе производит смущение и недовольство. Вам, Кондратий, на квелость вашего населения не ругаться надо, а молиться. И пегой головой кивает, брюхо от премудрости своей выпячивает.
Да я им такое недовольство покажу! кипятится Кондрат Кузьмич и кулаки складывает. Да они у меня все рылом в асфальте лежать будут! Да как они посмеют, сякие-разэдакие, шельмы дубиноголовые!
Но не стоит и перегибать, пожурил его за такие слова иноземный советник, отпивая дымный кофий. Народ должен иметь свободу, а известное дело: свобода мать порядка.
Кондрат Кузьмич с этим согласился и тоже прихлебнул.
Порядок во всем должон быть, говорит.
Гайки на болты вы закручивали в темном прошлом, теперь другое время, извольте ему соответствовать, поучает советник. Население должно иметь правомерность на бунт.
Как так?! изумляется Кондрат Кузьмич, зубами клацнув. Как так на бунт?
Это, говорит господин Дварфинк, основа основ. Мировая культурность возникла из бунта против природы, так называющегося Бога и тиранов-царей, которые заправляли всем от его имени. Это установила наша наука. И не вам, Кондратий, идти против науки, если хотите нашей дружбы и взаимопомощи.
Что вы предлагаете? спрашивает Кондрат Кузьмич, чуть не вываливаясь из сознания от расстройства.
Не теряйте выдержку, перво-наперво отвечает господин советник, это не смертоносно. Среди неприятных для народа реформ сделайте одну приятную. К тому же это имеет соответствие с вашим кудеярским характером, бессмысленным и беспощадным. Установите в году День непослушания по примеру Олдерляндии. Это прекрасный обычай, тут власти на день как бы выключают свет и закрывают глаза. Все будут довольны. У населения возникнет отдушина, чтобы спускать беспокойный пар. У полиции станет меньше работы во все остальные дни, если разбойные нужды кудеярцев до конца выплеснутся в День непослушания.
А если не до конца? спрашивает тревожно Кондрат Кузьмич.
Тогда установите День непослушания два раза в году, как и было сделано в Олдерляндии, отвечает хитрый иноземец.
Так-то оно так, чешет в плеши Кондрат Кузьмич и опять зубами клацает, да как бы не так. Людишки больно дики у нас, не в пример олдерлянцам. Им дашь волю, а после не укоротишь. Олдерлянцы что? Их собрать в стадо да в стойло поставить это при умении раз плюнуть. Да и там не всех, верно. А наших кудеярцев накося-выкуси. Бессмысленный и беспощадный народ, сами знаете, господин Дварфинк. Нет, на это я пойти никак не могу, со всем уважением.
И в дар для компенсиру подносит иноземному советнику золотую безделку из личного стабильного фонда. Господин Дварфинк гримаску на отказ скривил, лицевое вымя вперед вытянул, но от безделки пришел в умиротворение, хоть и не сразу.
А после Кондрат Кузьмич сменил курс, раскурил трубку согласия и рассказал консультанту, какое он светской кобылице госпоже Лоле, супруге Горыныча, предложение сделал и какое у нее желание преобразовать здешнее дивное озеро. Господин Дварфинк, на это уши развесимши и золотую безделку в руках повертемши для лучшего мыслительства, говорит:
Имею предложить другой вариант. Озером пополнять казну не надо, а вот что надо: мы это озеро высушим до дна и там, верно, найдем обильное число утопленных кладов. Ведь найдем? спрашивает и глядит пронзительно.
Найдем, отвечает Кондрат Кузьмич и челюсть с костяными зубами роняет. Кладов у нас видимо-невидимо, а если есть закопанные, значит, должны и утопленные.
Рад, что мы снова вошли в консенсус насчет преобразований народной жизни, тонко подмечает господин Дварфинк.
А это будет преобразование народной жизни? спрашивает Кондрат Кузьмич.
Непременно. Все эти озерные легенды и предрассудки, господин советник помахал в воздухе пальцами, создают неправильную атмосферу. Вы сами, Кондратий, верите, что там на дне лежит целый город?
Я? страшно удивился Кондрат Кузьмич. Ни в одном глазу!
Вот и я тоже, говорит советник. А народ ваш верит. Но когда мы обнаружим доподлинно, что там ничего такого нет, то и развеем эти странные средневековые истории. Суровая, простая истина нам, вестимо, драгоценнее живописных фантазмов.
Истинная правда, кивает Кондрат Кузьмич. Озеро надо высушить и покончить с безрассудком. Я это всегда говорил, как сейчас помню. И светской кобылице Лоле я это тоже выразил.
Очень кстати о ее оригинальном супруге. Он, конечно, возьмет на прицел преобразование озера в целительный курорт и сделает на нем свою предвыборную репутацию. Вам надо следовать той же линии, но в обратном направлении. Нужно внедрить в население мысль, что высушка водоема даст народной жизни полезное прибавление.
Они не поверят, говорит Кондрат Кузьмич. Уж я их знаю, подлецов.
Сыграйте на безрассудке, отвечает иноземный советник. Объявите, что хотите из патриотической политики поднять со дна утопленный город. А для страхования замысла сделаем вот что. Разрешим немного непослушания.
Э возражает Кондрат Кузьмич.
Для виду, объясняет ему господин Дварфинк, и для управления ситуацией. Вашей крепкой руке послабления от этого не будет, а наоборот. Организуем группу патриотических бритых голов, они будут орать лозунги против вас, в защиту дивного озера и устраивать погромы иноплеменцев. Их бесчинства вызовут недовольство среди разумных кудеярцев и дадут козыри вашей крепкой руке, а вкупе и нашему замыслу.
Умно, согласился Кондрат Кузьмич и расцвел, полез обниматься с господином советником. Ах, как это умно, дорогой Лео. Я всегда знал, что наша нерушимая дружба будет щедра плодами просвещения. Ах, как вы меня сейчас объяли надеждой!
К вашим услугам, вежливо отвечает ему господин Дварфинк. Но надо продумать план. Высушивание озера я, так и быть, беру на себя, а ваше дело бритые головы. Наберите и подучите. Да найдите для них хорошего вожака, чтобы ел у вас из рук и команду «к ноге» знал твердо. У вас есть на глазу такой человек?
Тут в совещательный кабинет вносится подруга дней суровых Кондрат Кузьмича, грудастая Мора Кик и, белыми волосами размахнув, говорит:
У меня есть на глазу такой человек.
Господин Дварфинк дымом из трубки поперхнулся от произведенной резкости, а Кондрат Кузьмич укоризно головой качает.
У меня есть на глазу такой человек.
Господин Дварфинк дымом из трубки поперхнулся от произведенной резкости, а Кондрат Кузьмич укоризно головой качает.
Подслушивала? недовольно спрашивает. Здесь сурьезный государственный разговор, а ты, милочка, вносишься, резкость наводишь.
А имею право, отвечает она гордо, вскинувшись. Или я тебе никто? Или я тебя не ублажаю на своей широкой груди? Или песню на ночь не пою сладким голосом?
А голос у Моры Кик не то чтоб сладкий был, но громкий. Кондрат Кузьмич ее из ресторанных певичек вынул и звездоносность ей сделал, к себе жить взял да в подруги дней произвел, чтоб утешение всегда в своей мужской одинокости и в вечном поиске при себе иметь. А до звездоносности Мора была Кикиной и, говорят, пела в чем мать родила. Но теперь, конечно, Кондрат Кузьмич ее одевал и все звездоносные желания исполнял. Даже в туры по Олдерляндии отправлял, но там ее широкую грудь и громкий голос не так оценили, как у нас в Кудеяре. А нам, кудеяровичам, для нашей квелости и такая была хороша. Бодрости, правда, от нее меньше в организме приключалось, чем от Щекотуна и его семейства, а как Кондрат Кузьмичу, то нам неведомо.