Суть идеи параиндустрии не в механизации, а в различиях между организацией производства и брендингом продукции. Параиндустрия может существовать в любой точке в любой исторический момент, не приводя к какому-либо конкретному следствию. Для нее главным остается утверждение, что «экономический успех» определяется не наличием прибыли, а ее ростом. Однако здесь важны и соображения иного рода. Экономический рост не бесконечен: если во главу угла ставить прибыль, мы приходим к экономическим циклам роста и падения. Старые способы извлечения прибыли перестают работать, открываются новые и так далее. К тому же прибыль не синоним качества продукции. Стремление к все возрастающей прибыли выводит в приоритеты скорость и объем производства. Качество становится компромиссным фактором, а иногда намеренно снижается, чтобы потребитель снова и снова приобретал товар. Но что, если мы будем оценивать экономический успех по принципу его стабильности и устойчивости, а не роста и прибыльности? В этом случае британская модель индустриализации не будет казаться абсолютно доминирующей и из истории успеха превратится в пример колоссального провала. Глобальная экономическая империя была построена только для того, чтобы исчезнуть, чтобы вогнать страну в долги, выиграв две баснословно дорогие мировые войны. В эти расчеты даже не включены огромные человеческие и моральные затраты на экономическую экспансию Великобритании и ее последующее сворачивание. Если мы предпримем поиск примеров более стабильного и устойчивого промышленного развития, то он неизбежно уведет нас в сторону от глобальной экономики и выведет на региональную перспективу, ведь именно на региональном уровне тесно связанные и небольшие по размеру рынки контролируют качество производства и его долговечность, а локальные экономические факторы позволяют усилить его эффективность, экономическую привлекательность и расширить доступ к продукции[101].
Подводя итоги, можно сказать: если понимать протоиндустриализацию как отдельную и относительно краткую стадию экономического развития конца XVIII начала XIX века, возникающую между более ранней, «феодальной»[102] стадией производства с ее крепостным сельским хозяйством и ремеслами и более поздней стадией полностью механизированной фабричной индустриализации, то протоиндустриализации в России не существовало. Текстильное производство в России нельзя назвать отсталым лишь на том основании, что британские производители тканей в целом опережали всех остальных. Британское превосходство существовало только в узком диапазоне применительно к некоторым типам шерстяных и хлопковых тканей, в производстве которых можно было успешно применять новейшие изобретения. Однако лен или шелк так перерабатывать было невозможно, а именно это сырье доминировало в российском текстильном производстве в изучаемый период. Не подходили британские технологии и для простейших форм переработки шерсти, наиболее востребованные в большей части мира в тот период.
Историю российской текстильной индустрии нужно писать и преподавать как процесс долгого, нелинейного и неоднородного развития. Специализированное производство тканей, которые пользовались большим спросом, находилось в руках как крестьян, так и городских рабочих (при этом последние также могли быть закрепощены). Технологические инновации, благодаря которым повышалась производительность и снижалась себестоимость ткани и, соответственно, конечной продукции, представляли собой череду медленных и постепенных улучшений. Каждый станок соответствовал определенному виду сырья и продукции, а его использование не приближало революцию в масштабе всей индустрии. Полная механизация подготовки, прядения, тканья и набивки хлопковой ткани стала возможна благодаря импорту станков из Великобритании, а частичная механизация шелкоткачества благодаря импорту жаккардовых машин из Франции. Но все это не уничтожило менее механизированные, но также прибыльные производства шерстяных и льняных тканей, и уж тем более не затронуло ручную работу, которая вообще не включала ткачества: например, производство оренбургских пуховых платков, вязание перчаток, изготовление коклюшечных кружев или вышивок. Лен-сырец и льняные ткани оставались важной статьей российского экспорта прежде всего потому, что лен был местным сырьем, а шелк и хлопок надо было ввозить, а значит, производство в этих случаях оказывалось в прямой зависимости от перепадов спроса на мировом рынке. Шерстяное и льняное полотно производилось в основном для внутреннего рынка и широко расходилось по всей империи. Вместе с тем как минимум одно ручное текстильное производство оренбургские пуховые платки во второй половине XIX века приоритетно работало на экспорт. В этот же период производство набивных хлопковых тканей в Иваново было уже полностью индустриализировано[103].
Подводя итоги, можно сказать: если понимать протоиндустриализацию как отдельную и относительно краткую стадию экономического развития конца XVIII начала XIX века, возникающую между более ранней, «феодальной»[102] стадией производства с ее крепостным сельским хозяйством и ремеслами и более поздней стадией полностью механизированной фабричной индустриализации, то протоиндустриализации в России не существовало. Текстильное производство в России нельзя назвать отсталым лишь на том основании, что британские производители тканей в целом опережали всех остальных. Британское превосходство существовало только в узком диапазоне применительно к некоторым типам шерстяных и хлопковых тканей, в производстве которых можно было успешно применять новейшие изобретения. Однако лен или шелк так перерабатывать было невозможно, а именно это сырье доминировало в российском текстильном производстве в изучаемый период. Не подходили британские технологии и для простейших форм переработки шерсти, наиболее востребованные в большей части мира в тот период.
Историю российской текстильной индустрии нужно писать и преподавать как процесс долгого, нелинейного и неоднородного развития. Специализированное производство тканей, которые пользовались большим спросом, находилось в руках как крестьян, так и городских рабочих (при этом последние также могли быть закрепощены). Технологические инновации, благодаря которым повышалась производительность и снижалась себестоимость ткани и, соответственно, конечной продукции, представляли собой череду медленных и постепенных улучшений. Каждый станок соответствовал определенному виду сырья и продукции, а его использование не приближало революцию в масштабе всей индустрии. Полная механизация подготовки, прядения, тканья и набивки хлопковой ткани стала возможна благодаря импорту станков из Великобритании, а частичная механизация шелкоткачества благодаря импорту жаккардовых машин из Франции. Но все это не уничтожило менее механизированные, но также прибыльные производства шерстяных и льняных тканей, и уж тем более не затронуло ручную работу, которая вообще не включала ткачества: например, производство оренбургских пуховых платков, вязание перчаток, изготовление коклюшечных кружев или вышивок. Лен-сырец и льняные ткани оставались важной статьей российского экспорта прежде всего потому, что лен был местным сырьем, а шелк и хлопок надо было ввозить, а значит, производство в этих случаях оказывалось в прямой зависимости от перепадов спроса на мировом рынке. Шерстяное и льняное полотно производилось в основном для внутреннего рынка и широко расходилось по всей империи. Вместе с тем как минимум одно ручное текстильное производство оренбургские пуховые платки во второй половине XIX века приоритетно работало на экспорт. В этот же период производство набивных хлопковых тканей в Иваново было уже полностью индустриализировано[103].
Крепостные крестьяне производили текстильную продукцию на продажу, если им нужно было платить оброк. Они также видели в этом путь к личному обогащению. В других случаях помещики принуждали своих крепостных работать на таком производстве. То, какие именно товары они производили, каким способом и с помощью каких приспособлений они работали, зависело от навыков жителей конкретного региона и от того, какие инструменты подходили для местных условий наилучшим образом. Учитывались и рынки сбыта: местный, региональный, в некоторых случаях всероссийский или даже международный. Эти базовые условия крестьянского производства называем ли мы его «ремесленным» или «мануфактурным» безотносительно размера здания, где оно велось, оставались более или менее неизменными как минимум двести лет, до того, как освобождение крестьян создало новые условия для этой экономической системы. За освобождением последовала масштабная механизация производства во второй половине XIX века, не уничтожившая, как уже указывалось, мелкое ручное производство и мануфактуры, где работали на примитивных станках. Разнообразие производства не было связано исключительно с технологическими инновациями или импортом технологий. Большее значение имели различия в технических условиях выпуска той или иной продукции в конкретном регионе (вязаные шерстяные перчатки, тканые льняные покрывала, иконы, цветные деревянные ложки и пр.).
Будущие исследователи текстильного производства в России до внедрения советской индустриализации а возможно, и включая этот период должны внимательнее изучать выбранную ими отрасль и ее технологические особенности, а также и специфический региональный контекст ее развития, не ограничиваясь общим противопоставлением Черноземья и Нечерноземья. В этой статье предложено несколько терминов, которые могут помочь в такой конкретизации (параиндустрия, terroir) и классификации типов производства в России XIX века (поместное производство, ремесленное производство и производство, существующее при государственной поддержке). Исследователи должны, наконец, увидеть главное: многочисленные вопросы, связанные с историей экономического развития российских регионов XIX века, не могут быть просто сняты с повестки дня при помощи апелляций к категориям «отсталость» и «очевидность».
Часть 2. Региональная идентичность и социальные иерархии
Ольга Глаголева
Провинция как центр
Формирование локальной идентичности по материалам участия провинциального дворянства в кампании по созыву Уложенной комиссии 17671774 годов
В Манифесте от 14 декабря 1766 года об учреждении в Москве комиссии для сочинения проекта нового Уложения коллегиального органа для обсуждения и утверждения новых российских законов Екатерина II призывала свободных граждан России выбрать от себя в Уложенную комиссию депутатов и снабдить их наказами: «дабы лучше Нам узнать было можно нужды и чувствительные недостатки Нашего народа»[104]. При этом законодательница четко указывала, что следовало помещать в наказы и, соответственно, выносить на публичное обсуждение в Комиссии, а также представлять ко вниманию высших государственных органов власти и лично императрицы: «В представления о общих нуждах не вносить никаких партикулярных дел, кои всегда судебными местами разобраны быть должны а внести только общественныя отягощения и нужды, в чем бы оныя ни состояли»[105]. Разграничение «нужд народа» на «партикулярные» и «общественные» требовало от населения страны владения понятиями частного и общего, индивидуального и общественного, локального и общегосударственного. Для непривычных к подобным упражнениям граждан выявление и формулирование «общественных отягощений и нужд» выдвигало на первый план необходимость осмысления и артикулирования общих интересов, как сословных, специфических для дворянства, купечества, однодворцев и др., так и «общественных» интересов более узких групп населения горожан или представителей определенных профессий (например, канцеляристов, оружейников, солдат), жителей определенных регионов или этнических групп (прибалтийского дворянства и народов севера, казачества и жителей Сибири). При составлении наказов частные проблемы отдельных людей, при известной доле их обыденности, преобразовывались в проблемы общественного звучания, при этом особенности жизни в конкретном регионе формировали специфику выражаемых интересов, окрашивали постулированные «общественные нужды» в цвета местного колорита. Составление наказов депутатам Уложенной комиссии выдвигало местные проблемы, особенности локальных «жизненных миров» в центр публичного обсуждения, как в рамках локальных сообществ, так и на общегосударственном уровне.