Я закинул подарок в чемодан и сдал в багаж. Через десять минут меня вызвал железный репродуктор аэропорта в таможенный пункт полиции.
Я нашёл эту комнатку. Там, на столе, грустный как гроб, лежал мой чемодан, ещё закрытый.
В комнате находились двое полицейских, или таможенников, я теперь уже не помню, оба в белых рубашках без рукавов было лето, один прапорщик, другой лейтенант. Здоровые как кабаны, лет по сорок пять, типичные, как из фильмов про бандеровцев, на сале вскормленные ребята.
Что у вас в чемодане? весело спросили они.
Вещи. Ноутбук Книжки.
Дали мне листок: пишите, что у вас есть. Я написал то, что помнил.
Открывайте чемодан, велели они. Я открыл.
Это что? спросили они, и тут же, как в отрепетированной юмореске, начали оба смеяться.
Им было ужасно смешно, они никак не могли успокоиться.
Наверху лежал профиль Сталина.
Сувенир, сказал я. Товарищ подарил.
Из чего? всё так же смеясь, и весело переглядываясь друг с другом, спросили они.
Откуда я знаю, точно не золотой, видно же.
А почему не задекларировали? еле успокаиваясь, поинтересовался у меня лейтенант.
Это сувенир, подарок. Они у вас на центральном рынке гроздьями висят. Их надо декларировать? Простите, я не знал.
Они снова захохотали. Видимо, сегодня я был на редкость остроумен.
Мы передаём ваше дело в суд. Изымаем ваше имущество, и передаём в суд. Вы задерживаетесь до суда, наконец, объявили мне они.
Это шутка такая? спросил я, чувствуя, что голос у меня пропадает.
Лейтенант снял фуражку, вытер пот, и ответил:
Никаких шуток, понял?
Стоп, стоп, стоп, сказал я. Давайте иначе построим разговор Господа полицейские, как мне решить эту проблему?
А на коньячок кинь нам, просто сказал прапорщик.
У меня есть одна тысяча рублей, я могу её отдать, быстро ответил я.
Полицейские переглянулись.
Мало, совершенно спокойно сказал прапорщик.
«Этот чёртов Сталин стоит пятьсот рублей на рынке», вспомнилось мне не очень кстати.
Две тысячи, вот, сказал я, извлекая две купюры из кармана, и с неприязнью чувствуя, что у меня вспотела рука.
До свидания, ответил мне прапорщик, взяв, не глядя, купюры, и тут же убрав их в просторный карман полицейских, с лампасами, брюк.
А чемодан? спросил я.
Мы сами отправим, сказали мне.
Берегите себя, пожелал я, выходя.
Всё у вас, москалей, не так, пробурчал прапорщик, закрывая за мной дверь с равнодушным видом.
«Такое откровенное разводилово! В аэропорту! Крупнейшего, как они это называют, европейского города!» восклицал я мысленно, весь в треморе и раздрае.
Денег мне было не жалко но я поверить не мог, что так возможно поступать: ничего не опасаясь и ни о чём не волнуясь! И этот их, ещё, хохот. Отвратительно. Просто отвратительно.
Едва ли надо объяснять, что со мной так себя вели, потому что я был человек с российским паспортом. Если б на моём месте оказался украинский писатель Андрухович, ничего подобного не случилось бы никогда.
Но всего забавнее был случай, когда мы с женой уезжали из того же Львова, годом раньше, или годом позже, на поезде.
У нас было купе, с нами ехала пара судя по всему, муж и жена, только постарше нас лет на десять.
Едва тронулись, мы у них спросили, сколько идёт поезд.
Они отвернулись и не ответили. Жена моя ещё раз, на всякий случай, повторила заданный вопрос, весь скривившись, наш сосед пробурчал что-то невразумительное на мове, и мы оставили их в покое.
Так, не обменявшись и словом, проехали весь путь.
В Москве, не попрощавшись, вышли, и отправились, как я было подумал, каждый в свою сторону.
Через три минуты в метро меня кто-то ловит за плечо и тут же, слёту, спрашивает:
Не подскажете, а до Арбатской как добраться?
Смотрю: а это мой сосед по купе, который не разумеет ничего, и жена его с ним.
О, говорю, что за встреча! Уже выучили язык?
Мне сейчас бросятся рассказывать, что в Киеве каждый второй говорил по-русски, и во Львове таких случаев не было никогда, потому что быть не могло, ой, я знаю, знаю, и про щедрость украинцев всё знаю, и про их сердечность, и по-русски со мной тоже чаще разговаривали, чем нет
Тем не менее, все эти истории я, к сожалению, не выдумал, не было такой нужды; более того подобных случаев произошло со мной куда больше; но даже вспоминать о них брезгливо.
И если со мной произошла дюжина таких историй, то с десятью людьми из России уже сто, а с сотней вся тысяча, а с тысячей тысячи. И это был уже не симптом, а диагноз: внутри милого, доброго, чудесного братского народа чья кровь течёт и во мне поселились бесноватые люди.
Вялая русофобия сплеталась с куда более жёстко очерченной неприязнью к Донбассу о которой я тогда ещё толком не знал, но отлично знали другие.
Вялая русофобия сплеталась с куда более жёстко очерченной неприязнью к Донбассу о которой я тогда ещё толком не знал, но отлично знали другие.
Андрей Манчук, украинский «левак», мой знакомец, ещё в сентябре 2011 года опубликовал статью «Донбассофобия», позволим себе процитировать её.
«Спасибо жителям Донбасса за президента-пидораса! Этот слоган, который скандировали с трибун несколько сотен болельщиков киевского Динамо, стал лозунгом и паролем нынешней оппозиции правящему режиму. В последние недели его можно слышать буквально отовсюду из уст Юлии Тимошенко, в эфире телевизионных шоу и в интернет-комментариях национал-демократических офисных клерков. Почти каждый раз эти слова срывали аплодисменты патриотической публики будь то дружные хлопки в студии у Шустера или несчётное количество одобрительных лайков на страницах фейсбука.
То, что эту фразу впервые озвучили фанаты столичного клуба, трибуны которого давно стали средой легального развития нацистского движения, никоим образом не смущает записных патриотов. Они на полном серьёзе рассматривают её в качестве удачного и остроумного вызова системе, совершенно игнорируя оскорбительный, расистский контекст этих слов.
Позорный комплекс донбассофобии впервые проявил себя во время оранжевых событий конца 2004 года
Не ссы в подъезде ты же не донецкий!
Не будем скрывать эти слова пользовались массовой популярностью в те незабвенные квазиреволюционные дни
В те дни я много раз слышал шуточку о подъездах. Её с удовольствием повторяли мои знакомые. Они вполне искренне считали донецких пассивным покорным быдлом, полудикими орками подземного украинского Мордора противопоставляя их граждански сознательному и свободолюбивому населению других регионов.
Большинство этих людей знали о Донбассе лишь понаслышке а мне приходилось бывать в этом регионе, останавливаясь в рабочих посёлках, спускаясь в шахты и участвуя в акциях протеста на рубеже нового века. Я знал, что, когда киевляне пассивно сносили притеснения новых хозяев жизни, шахтёры шли маршами на столицу, иногда в сопровождении своих жён и детей. В то время они выбивали себе зарплату дружным стуком касок или блокированием дорог. Ещё в 1998 году, в день независимости, когда в Киеве гремел обычный пивной концерт, рабочие в центре Луганска по-настоящему дрались с ОМОНом, который напустили на них испуганные протестом власти, развенчивая миф о забитом, покорном Донбассе».
«Донбассофобия несёт в себе выраженный социальный подтекст, писал Манчук. Интеллигентная офисная публика (включая выходцев из восточного региона, которые с усердием неофитов утверждаются в культурной ненависти к собственым землякам) нередко третирует жителей Востока именно в качестве стереотипного рабочего быдла, намекая на пролетарский социальный состав этого региона, который приобрёл в глазах либералов образ эдакого совкового заповедника. Среднестатистический житель индустриального Донбасса стоит в их понимании на нижних ступенях социально-культурной лестницы»
У Манчука имеется и ещё более ранний текст, написанный и опубликованный в мае 2009 года, где он, хоть в мраморе выбивай, формулировал: «Можно не сомневаться, что, выступая под лозунгами целостности, соборности и суверенитета, национализм всячески посодействует распаду Украины прекрасной страны, которую так плохо знают заклинающие её именем шовинисты».
И далее: «Это ирония мстительной истории. И в том, что под громкие крики о великой Украине мы превратились в помойную яму европейского континента, есть вполне определённая логическая связь. Как оказалось, специфическое понимание любви к Родине, отождествляемое с враждебностью к инородцам, отнюдь не приносит благосостояния представителям титульной нации Иллюзорные патриотические фантазии, навеянные и навязанные нашему обществу, всегда использовались в совершенно конкретных и рациональных целях».
Мысль о том, что постсоветский национализм нужен и выгоден в первую очередь буржуазии, не нова. Другой вопрос, что и буржуазные элиты, и средний класс, и многие представители интеллигенции искренне убедили себя в своей европейской избранности которой оказались недостойны целые регионы Украины.
Тексты Манчука, как мы видим, не были написаны задним числом, три года или пять лет спустя, чтоб объяснить начавшийся кошмар. Написанное им, да и не только им, скучно ждало своего часа.
Тексты Манчука, как мы видим, не были написаны задним числом, три года или пять лет спустя, чтоб объяснить начавшийся кошмар. Написанное им, да и не только им, скучно ждало своего часа.
Иллюстрацией к текстам того же Манчука могли бы послужить тысячи высказываний замайданных блогеров и десятки текстов, появлявшихся, как правило, в киевских печатных или электронных СМИ зимой 2014-го, в разгар революции.
Вот, навскидку, один из них: «Суровая правда Донбасса в том, что иначе выжить как при хозяине и твёрдой руке эти люди не могут. Многим из них довольно низкий уровень интеллекта не позволяет найти себя в бизнесе, творчестве или креативных профессиях.
Если посмотреть на их политические убеждения, то вы увидите перед собой в сущности детей, которых ещё надо опекать и вести по жизни в независимости от возраста».
Эта блажь (опубликованная под названием «Как решить проблему Донбасса?») завершалась мощным аккордом: «Просто эти люди имеют гораздо меньший эволюционный возраст, чем украинцы».
Заметим, что ещё в 2013 году Донецк давал 20 % от всего промышленного производства Украины. В Донецкой области проживало тогда 4,4 млн человек: то есть, десятая часть населения страны обеспечивала пятую часть производства и приносила 30 % валютной выручки Украины. Орки, что сказать.
Когда уже отгремел Майдан в Киеве, и Янукович сбежал, начались серьёзные волнения в Донецке.
В первый день марта 2014 года на митинг собралось 50 тысяч человек. Вся площадь была в триколорах Российской Федерации.
Тогда в Донецке, откуда не возьмись, объявился Павел Губарев здоровый, головастый парень, работавший рекламщиком; русский патриот, одновременно и «левый», и «правый»; самоуверенный, медвежий, то поражающий замечательной точности наблюдениями, то говорящий сущие банальности но в любом случае открытый, бесхитростный, мужественный и упрямый.