Дрянь и дрянь оставалось лишь согласиться Наталье и прекратить переписку.
Через два года мать умерла Наташа на похороны в Казахстан не поехала.
А еще через пару лет начинался новый век вдруг снова объявился Николай. Нашел их в Гельмутовом особняке, пришел туда, как к себе домой. Все такой же наглый, стройный, железный. И у Наташи снова при виде него ворохнулось сердце словно как и не было этих десяти с лишним лет разлуки.
Про Гельмута Николай спросил хорошо, по-русски, и дедок ничего не понял:
А это че за старый гриб?
Это мой муж.
Ой, не смеши мои тапки! Он тебе в дедушки годится. Какой муж?! У него в последний раз вставал, наверное, когда наши Берлин брали. И на ужасном немецком обратился к Гельмуту почтенному, семидесятивосьмилетнему, между прочим, человеку: Давай собирай свои манатки и выметайся! Я теперь здесь жить буду.
Бюргера чуть удар не хватил прямо на месте! Заругался, запереживал, лицо красное, глаза выпученные, седые волосики дыбом. Стал грозиться в полицию звонить Наташа еле успокоила. Но тут это может быть странно, но за своего «деда» вступился Павлик а что, парню двенадцать, все практически понимает. Обрушился на родного отца гневно, со слезами на глазах, мешая русские и немецкие слова. А тот только похохатывает, но видно впечатлен заступничеством сыночка, даже смущен отчасти.
А Наталья, невзирая на дикую свару и на то, что правда, справедливость и разум на Гельмутовой стороне, все равно втайне Николаем любовалась: великолепный, наглый, равнодушный ко всему, кроме себя, альфа-самец. Красивый и железный.
Кузнецов в тот день из особняка («Так и быть!») ушел, но номер своего телефона тогда уже мобильники вовсю появились Наталье совершенно в открытую оставил.
Она как-то позвонила, и тогда они стали встречаться.
У Николая откуда-то деньги сразу завелись, и он неплохую квартирку в Альштадте стал снимать, с террасой и видом. Так опять судьба свела их вместе.
А потом Гельмут (даром, что старик) форменным, натуральным образом их застукал. Вынюхал, как настоящий сыщик. Прошел по следам хотя Наталья не очень-то и скрывалась. Предъявил ей все улики.
Вечером устроил скандал да во время разборки у самого сердчишко и не выдержало.
Отвезли по «Скорой» в госпиталь, и ночью Гельмут скончался.
И тут Наталье пришлось пережить первый подростковый бунт со стороны Павлика. Он форменным образом орал на нее, швырялся вещами: «Ты проститутка! Ты погубила деда! Ты дерьмо! Ты не мать мне больше!»
Мальчик убежал из дому, прятался по друзьям, потом ночевал в парке, ей пришлось обращаться в полицию мало ей хлопот в тот момент было с организацией похорон Гельмута! Еще и с сыночком разбирайся!
Ничего. Все устроилось. Одного вернули. Второго закопали.
В итоге никакого наследства Наталье от Гельмута не досталось ни копейки, ни пфеннига. Вернее, тогда ведь уже валюта появилась новая ни единого евроцента. Все до крошки старикан завещал этой своей дуре, лошади, феминистке-дочери.
И в то же самое время куда-то снова сгинул Николай. В один момент, сразу после скандала и похорон, как десятилетие назад, взял и испарился. Как оказалось, навсегда.
Ты слушаешь, Таня?
Да-да, мне интересно. Очень интересно. Продолжай, пожалуйста.
А после гибели «деда» Наталье опять пришлось все в своей жизни начинать сначала.
Жалко, конечно, что она, перебравшись в Германию, практически ничему нигде не училась. Если только языку. Да краткосрочный курс две недели ухода за инвалидами.
А как учиться, если надо деньги зарабатывать! И Павлика поднимать!
Поэтому, когда подружка предложила ей отправиться в Чехию нужны были люди со знанием и немецкого, и русского; немцы они представляли собой как бы вчерашний день Кенигсбада, продолжали сюда по старой памяти ездить; но их все больше вытесняли русскоязычные новое поколение, светлое завтра, Наталья отправилась трудиться на воды. Ей понравилось: тишина, минеральные источники, чистейший воздух. Она осела и чешский язык постепенно выучила.
Жаль только, Павлик получать высшее образование не захотел. Трудно ему было учиться на чешском. Закончил всего лишь СОУ, стредне отборна школа как наше ПТУ советское или теперешний российский колледж. Хотелось ему побыстрее независимым стать, деньжат зарабатывать своих, да побольше.
Но только все равно жил с матерью, Наталья ему готовила, стирала, убирала.
А Николай так из их жизни и пропал.
У Натальи случались в Кралевских Варах, конечно, романы. Но она ни с кем не жила. И ей все казалось, что, если она Павлика оставит одного, без присмотра, он без нее не сможет, пропадет. В санаторий, то есть «Колизеум», к себе поближе, устроила. Ходила за него просить к собственнику, в ногах валялась когда скандал вышел и сын постояльцу нагрубил.
А с родной сестрой Луизой они больше никаких отношений не поддерживали. Сестра тогда взбеленилась, после смерти матери, осыпала Наталью оскорблениями за то, что та хоронить не приехала а она не могла ведь в ту пору ни Павлика, ни Гельмута бросить. После того не писали друг другу, не звонили.
Наталья даже не знала, осталась ли она в К., в Казахстане. Или перебралась все-таки в Германию. Или еще куда?
Так и жила с Павликом, и никого у них двоих больше не было, и постепенно сложилось: никто ей, кроме него, сыночка, стал не нужен.
Сорок восемь лет не лучшее время для экспериментов и поиска новой жизни. Редкие встречи в основном с туристами да, может быть.
И воспоминания. Несмотря на то что Николай так подло, так по-свински поступил с ней причем дважды в жизни, на разном уровне ее развития, все равно она думала о нем с теплотой. И, можно сказать, любила его.
А он, скотина, при встрече даже не узнал.
Жилье, где квартировала Наталья, и внутри оказалось довольно жалким. На кухне мебель из ДСП. Скромные занавесочки, вечно задернутые первый этаж, чтобы проходящие мимо люди не заглядывали.
Хозяйка пригласила Татьяну сесть и налила выпить.
Пила она водку чешского производства, зато ледяную, перед каждой рюмкой доставала бутылку из холодильника. А после новой выпитой возвращала сосуд в ледник. Закусывала колбасой, запивала колой.
И Садовниковой щедро подливала. И говорила, говорила. Рассказывала всю свою жизнь с того момента, как росла в семье Моргенштернов, о далеком советском детстве.
Таня пила с ней. Вернее, делала вид, что пьет.
Отставной чекист, любимый отчим, давно, еще в студенчестве, научил ее старому разведчицкому трюку. Ведь лучший способ, чтобы не пьянеть, не пить. Поэтому рыцари плаща и кинжала, когда не хотят нагрузиться, чокаются со всеми, но водку или другую огненную жидкость в рот только берут, не глотают. А потом делают вид, что запивают горячительный напиток колой. И сами в этот момент выплевывают водяру в темную жидкость.
Отставной чекист, любимый отчим, давно, еще в студенчестве, научил ее старому разведчицкому трюку. Ведь лучший способ, чтобы не пьянеть, не пить. Поэтому рыцари плаща и кинжала, когда не хотят нагрузиться, чокаются со всеми, но водку или другую огненную жидкость в рот только берут, не глотают. А потом делают вид, что запивают горячительный напиток колой. И сами в этот момент выплевывают водяру в темную жидкость.
Тане непонятно было, зачем ей нужна история Наташиной жизни. Но было интересно. А та все рассказывала, рассказывала. И грузилась алкоголем все больше и больше.
А затем Садовникова попыталась втолковать своей собеседнице, что ситуация, в которую та попала, не слишком хорошая. И Наталье вместе с сыночком лучше куда-нибудь скрыться. А еще лучше, наверное, пойти с повинной в чешскую полицию. Это значительно безопасней, нежели их найдут люди из концерна «Атлант», который возглавлял погибший Николай Кузнецов.
Однако Наталья только отмахивалась.
Удивительная беспечность! Поистине, водка делает человека по-настоящему безрассудным.
Таня, хоть и сплевывала огненную воду, в какой-то момент тоже слегка поплыла. Наверное, алкоголь все-таки успевал всасываться через слизистую рта, плюс что-то проливалось невзначай в желудок.
И вот как раз в тот самый миг блаженного опьянения хлопнула дверь, раздались чьи-то шаги быстрые шаги постороннего человека, они приближались из прихожей к кухне, потом на пороге возник новый персонаж, и не успела Татьяна даже понять, кто это был, как человек вытянул руку, она у него оканчивалась чем-то вроде старинного мобильного телефона. И этот «телефон» коснулся Таниной шеи, раздался сильный электрический треск, пахнуло озоном, затем сильнейшая боль, судорога и вот она куда-то летит и по дороге, в первой же фазе полета, необратимо теряет сознание.
Когда она очнулась, девушка не знала. Наверное, прошло изрядное время, потому что она лежала в квартире вероятно, все в той же, но в комнате, на кровати. И руки, и ноги у нее были связаны скотчем.
Обстановка здесь, как и на кухне, тоже оказалась самая простая. Мебелишка из ДСП. Кровать (на которой, собственно, располагалась Садовникова), стол, книжная полка, телевизор прошлого поколения не плоский, как нынче, а старый, толстый, с кинескопом.
Что ей оставалось делать? Только разглядывать окружающее пространство.
Внимание привлекли фотографии. Их было много. На столе, на полке, на телевизоре. На них на всех изображены были только двое. Хозяйка квартиры Наталья в разные моменты своего старения, на нескольких и совсем молодая, а на паре снимков уже в возрасте, лишь чуть моложе, чем сейчас. И на всех рядом с нею не муж, не друзья, не коллеги по работе или любовники. Не родительская семья (ну, почему этих не было, в общем, понятно после ее рассказа). Но не встречалось ни первого мужа Николая, ни второго сожителя Гельмута. Нет только она и еще один человек.
И этот второй сын. На старых, с юной Натальей, где мода начала девяностых, ему лет пять-шесть. Хорошенький, белокурый, жмется к мамочке.
На тех, что сделаны недавно, он от нее отстранен, скептически смотрит в фотоаппарат. Взрослый и неприятный. И да, это он. Тот электрик, которого Таня видела в «Колизеуме».
И тот человек, который обсуждал с Наташей Кузнецова (и как бывший муж и отец не узнал ее) в ресторанчике «Пльзень».
Видимо, это он только что атаковал Татьяну.
И где-то сейчас шумел в другом помещении, на кухне.
Таня оставалась в комнате одна, связанная. А за стеной раздавался громкий разговор. По-русски. Точнее, не разговор, а спор. А еще точнее ругань.